переставала, будто со стороны, наблюдать за собой. Раньше я задохнулась бы от острого желания, от резкой необходимости ощутить его кожу на своей, так называемое чудо соприкосновения, ту мимолетность, которую хочется принять за постоянство. С этим отныне было покончено, и осталось лишь что-то нежное, очень проникновенное, которое если и не смягчало боль моей раны, то позволяло мне зондировать ее без дрожи.
Подобные эксперименты не просто проделывать в толпе прохожих. Я отправилась во «Флору». Хотелось сесть на то самое место, с которого поднялся некогда Доминик, чтобы поприветствовать Стефана. Но я примостилась в углу террасы. Визит мой сюда был совсем не для того, чтобы пить или отдыхать, а постараться прояснить для себя все. Мне было больно. И непереносимо угнетало одиночество. Сирота любви. Пожалуй, новым было то, что хотелось плакать, прямо здесь, за нетронутым стаканом сока. Я была похожа на человека, который, несмотря на сокрушающее волнение, пытается выговориться. Слова были рядом, они кричали в безмолвии, хотя и не было в них ничего ужасного: «Доминик… Ты был прав, что уехал… У нас бы все равно ничего не вышло». И еще: «Благодаря тебе, Доминик, я обрела уверенность». Впервые я противопоставляла Доминику Голос, сказавший мне: «Когда ты будешь свободна», будто стала закрытым полем для некой странной дуэли. Но оставалось еще неизвестным, кто выйдет победителем.
На следующий день я вернулась во «Флору». И продолжила свой монолог, бывший одновременно и диалогом. Но безуспешно. Доминик был сильнее меня. И это причиняло жгучую боль. А дом встречал меня морем вопросов. Бернар советовал снова лечь в клинику или отправиться в санаторий. Там мне помогут наладить сон. По его мнению, сон был лучшим средством против депрессии. Я слабо сопротивлялась. Да, я плохо выглядела, похудела. Но то были обычные последствия «несчастного случая». В этом доме никто не решился бы произнести слово «самоубийство». «Несчастный случай» выглядел более пристойно. Мать Бернара произносила его, подняв глаза к небу, вероятно, чтобы призвать в свидетели самого Вошеля, который командовал отрядом в годы Сопротивления, человека доблестного и мужественного, портреты которого украшали гостиную и столовую. Мне же не хотелось видеть ничего и никого… Внутренний мир для меня был дороже.
И тогда мне пришла в голову мысль отправиться в Руасси, осуществить паломничество, которое либо спасет меня, либо окончательно погубит. Я отважилась на это, и удар был сильным. Постараюсь объясниться без лишних слов. Голова моя кружилась от шума, запахов, машин, толпы. Я завидовала этим людям, знавшим, куда они спешат, прощавшимся со смехом, обещая друг другу скорую встречу. Я медленно шла по тому пути, который привел нас когда-то к журнальному киоску. Доминик купил «Таймс». Он тогда уже порывал с Францией. И со мной. Второе звено порвалось, когда он купил пачку «Кэмел». И беспричинно улыбался, хотя и довольно напряженно. Затем устремил глаза к огромному табло объявлений, на котором без конца вращались цифры, фиксируя время от времени момент ближайшего вылета. Посадка на рейс Париж — Нью-Йорк была уже объявлена. Неужели я тешила себя надеждой, что он не улетит?
Все медленнее приближалась я к тому месту, где Доминик остановился, чтобы сказать, что здесь мы должны расстаться. Я остановилась как вкопанная. Если бы в этот момент кто-нибудь толкнул меня, я бы упала. Мы стояли напротив бюро компании «Свисэйр». Я не могла сойти с места, но попыталась сделать вид, будто что-то ищу в своей сумочке. Не хватало еще только, чтобы какой-нибудь человек поинтересовался, не нужна ли мне помощь. А потом жуткий спазм, сковавший мне грудь, ослабил свои тиски. Я поняла, что Доминик удаляется от меня. Ну вот. Его не стало. Я нашла в себе достаточно сил, чтобы сказать: «Он больше не вернется». И эта мысль, как бы это точнее выразиться, была радугой моей тоски. Я страдала, но уже могла идти в шумящей толпе как одна из обычных отъезжающих. Без сил опустилась я на сиденье такси. Кризис прошел. И наступившее облегчение было как обещание скорого покоя. Ну что ж, я оказалась права — клин клином вышибается.
Прошло несколько дней. Бернар, не перестававший с беспокойством наблюдать за мной, — в данном испытаний он показал себя с наилучшей стороны, — провел несколько интересных сделок, в частности с полной серией авиапочтовых марок Судана, которые продал какой-то суданке, завернутой в богатую ткань. Принц относился теперь ко мне несколько лучше, может быть потому, что я начала приносить ему гостинцы. И вдруг меня снова охватило желание вернуться в Руасси. Неужели я опять потеряю всю свою гордость или же на этот раз окажусь сильнее?
Да, я была сильнее. Правда, не намного. Мне помогло воспоминание о «моем» Голосе. «Когда ты будешь свободна». А я безнадежно хотела быть свободной. Когда образ Доминика сам по себе покинет меня, тогда да, я буду готова. Невидимое существо по ту сторону света сможет располагать мною по своему усмотрению. Именно здесь, в этом шумном зале, где невидимый диктор монотонно читал свои варварские объявления: «Каракас. Пассажиры приглашаются…» Или же: «Вальпараисо», или еще: «Сингапур»… Именно здесь, в вихре прилетов и отлетов, я буду возвращена сама себе. Еще одно маленькое усилие.
Четырнадцать раз я возвращалась в Руасси. С каждым разом становясь все крепче. Раны затягивались. Между тем лето близилось к концу, надвигалась осень. К чему продолжать? В тот день шел дождь, что придавало аэропорту угнетающий вид. Повсюду были лужи, неуютно, холодно… Я купила «Таймс», пачку «Кэмел». Остановилась на том самом историческом месте нашего расставания. Ни малейшего следа тревоги, лишь немного волнения, как у подножия могилы в Туссене. Я еще не осмеливалась сказать себе, что излечилась. Я никогда не забуду Доминика, но задвину его в дальний уголок своего сердца, как надоевшую вещь, которую хранят только из суеверия. Сотрет ли время с моих запястий позорные следы моего рабства? Прощай, Доминик.
Прошел месяц. Мне нужно было еще кое-что проверить. Нет, Доминик не покинул меня, уступив место какому-то болезненному и умиротворенному равнодушию. Наоборот, по мере того как его хватка слабела, я испытывала к нему резкую неприязнь и прекрасно сознавала, что ненависть — всего лишь оборотная сторона любви. Напрасно я повторяла: «Эта связь теперь в прошлом. К чему ненавидеть его? Ведь ты же не собираешься ему мстить?» Мне очень хотелось написать ему оскорбительное письмо. Я решила еще раз побывать в Руасси, чтобы наконец покончить с этой нелепой историей. Мне оставалось уничтожить всякое чувство жалости и выбросить на ветер воспоминания, как разбрасывают клочки фотографии,
