— Это верно, — ответил доктор Циммертюр. — Если не чувствовать глубочайшего уважения к народному представительству, то можно сказать, что они занимают посты министров и уходят с них, как запойные пьяницы в учреждения общества трезвости.
— А Рейнбюрх стал министром юстиции! — продолжал Схелтема свои размышления. — Перед этим он был министром колоний. Я не забыл этого!
— Если вы не забыли этого, — вставил доктор, — то только потому, что не хотели забывать. Мы забываем то, что хотим забыть.
— Чепуха! — непочтительно проговорил богатый молодой человек.
— Это последнее слово науки.
— Когда я стараюсь, но не могу припомнить какую-нибудь фамилию, то, по-вашему, это объясняется тем, что я не хочу припомнить?
— Вот именно! Но прежде чем протестовать еще более рьяно, не лучше ли будет, если вы отдадите себе отчет в том, что вы понимаете под словами «не хочу»? Почему вы хотите чего-нибудь?
— Чаще всего потому, что это «что-нибудь» мне нравится, — так мне кажется.
— Совершенно верно. Если вам не нравится помнить про какую-либо вещь, вы не хотите помнить о ней и потому забываете про нее.
Лицо молодого Схелтемы стало еще более скептическим.
— И не только это, — непреклонно продолжал доктор. — Если вы не хотите помнить о какой-либо вещи или каком-нибудь человеке, то вы забываете не только их, но и то, что связано с ними. Здесь происходит такой же процесс, как при обволакивании организмом постороннего тела. Впечатление, о котором вы хотите забыть, постоянно имеется налицо, но оно отделено от вас стеной, которую вы сами возвели.
Молодой Схелтема смочил эти поучения глотком из стакана с абсентом.
— Если вам начинает надоедать какая-нибудь дама, — продолжал доктор, перенося нападение в более уязвимое место врага, — то вы «забываете» час, когда вы должны встретиться с ней, вы «засовываете куда-то» подарки, полученные от нее, и, если вы встречаетесь с ней и делаете попытку скрыть свои изменившиеся чувства, то будьте уверены, что в тот момент, когда вы перестанете быть настороже, они прорвутся и вы «проговоритесь»! Забывать, проговариваться, терять какую-то вещь — все это ясные доказательства чувства неудовольствия, «неохоты».
Молодой Схелтема нашел ответ в свою защиту:
— Да стоит ли вообще объяснять такие пустяки? — позевывая, спросил он.
Доктор Циммертюр вспыхнул:
— Разве вы идолопоклонник? Думаете ли вы, что каждое действие имеет определенную причину, или вы думаете, что оно имеет случайную причину? Разумеется, вы верите в первое — но только в тех случаях, когда дело идет о вещах внешнего мира, небесных телах и атомах. Когда же дело касается вашего внутреннего мира, вы думаете, что действие может происходить в силу любой причины. Вы более нелогичны, чем так называемый верующий, так как для верующего ни один воробышек не падает на землю без надлежащей причины! Вы же наоборот…
Богатый молодой человек успокоительно поднял руку.
— Простите меня! — умоляюще сказал он. — И позвольте мне рассеять мрак моего неверия и заблуждения. Вернемся к нашей исходной точке.
— С удовольствием, — согласился доктор.
— Мы начали говорить о министре юстиции Рейнбюрхе. Позвольте спросить: его фамилия вам ничего не говорит?
— Абсолютно ничего. Вы же знаете, что я не интересуюсь политикой.
— Но вы же каждый день читаете газеты. Неужели вы забыли о том, что некоторые из них называли «скандалом» на Борнео?
— Стараюсь припомнить, но…
— Дело шло о концессии на рудники. Господин Рейнбюрх… Ну, теперь вспомнили?
— Абсолютно ничего, нет.
— Но вы не могли не читать об этом. Целые столбцы в менее значительных газетах были заполнены этим делом. И если вы забыли о нем, то, следуя вашей собственной теории, это объясняется так: это дело пробудило в вас такое сильное неудовольствие, что вы хотели забыть о нем, вы отогнали его от себя или окружили оболочкой. Не так ли?
— Совершенно верно. Но не забывайте, что есть много видов недовольства, и одним из наиболее обычных является то, что мы называем скукой. Господин Рейнбюрх и его коммерческие операции надоели мне — да и теперь это меня не стало бы интересовать.
В этот момент раздался чей-то возглас:
— Не говорите этого! Ах, не говорите этого!
Доктор и его молодой друг быстро обернулись. Через два столика от них сидел необычайный для погребка посетитель — молодая, хорошо одетая дама с пепельными волосами, сероглазая и загорелая — тип современной женщины-спортсменки.
Доктор первый пришел в себя:
— Извините, но чего я не должен говорить?
— Что господин Рейнбюрх не может интересовать вас! — вскричала она.
— А почему мне не разрешается высказывать такую неопровержимую истину?
— Потому что я Рашель Рейсбрук, жена Герарда Рейсбрука. Вот «Телеграф». Если вы не знаете, кто я, прочитайте здесь.
Ни тот, ни другой из мужчин не спешили воспользоваться ее предложением. Они пожирали ее глазами — и на нее действительно можно было засмотреться: гибкая, стройная и непокорная, юная Диана с выражением нерешительности, почти отчаяния в глазах.
— Вы забыли, о чем я вас попросила, — вдруг сказала она. — Это все то же «скрываемое недовольство», доктор Циммертюр?
— Наоборот, — поклонившись, ответил доктор, продолжая рассматривать ее, — чувство глубочайшего удовольствия. Но откуда вы меня знаете?
— У нас есть с вами общий знакомый, мистер Троубридж. Он дал мне ваш адрес, а у вас дома мне сказали, что вы здесь. Мистер Троубридж по-дружески посоветовал мне обратиться к вам. Пока у меня есть еще друзья, хотя…
Она бросила взгляд на «Телеграф», чуть пожав прямыми плечами.
— Но чем я могу вам быть полезен?
— Спасите меня! — воскликнула она. — Спасите то, что для меня дороже жизни!
И так как его лицо становилось все более и более недоуменным, она добавила со слабой улыбкой:
— Но вы все время забываете о газете!
Они набросились на газету. Богатый молодой человек первый нашел статью, о которой шла речь. Уже заголовок поразил их: «Скандал в министерстве колоний». Достаточно было каких-нибудь тридцати секунд, чтобы пробежать глазами строчки, но только через две минуты доктор поднял глаза. Что же касается молодого Схелтемы, то он обнаружил пятно на своем рукаве, которое нашел нужным немедленно вычистить.
— Ну что? — послышался ее голос, в котором звучали и надежда и ирония.
— Сударыня, — заговорил доктор, — фру Рейсбрук!
— Вы думаете, что он виновен? Скажите?
Доктор протестующе поднял руку.
— Человек, который мог покорить ваше сердце, не способен на то, что ему приписывают газеты. Но…
— Ну?
— Но что же вы хотите от меня? Я ведь не министр.
Она рассмеялась.
— Н-нет, слава тебе господи! Тогда я не обратилась бы к вам. Я была уже у одного министра сегодня утром, к тому же у министра правосудия.
— И он не проявил никакого интереса?
— Нет, как же, проявил, но не к моему мужу!
Доктор сделал жест рукой, как бы прогоняя с лица брезгливую гримасу.
— Понимаю. Но еще раз спрашиваю вас: что же вы хотите? Чтобы я…
— Если вы не знаете, чем помочь, то, конечно, делать нечего, — оборвала она. — Я говорила это мистеру Троубриджу, но он убедил и меня и себя, что это не так. Прощайте, доктор, и простите за странную консультацию. Кельнер! Сколько с меня?
Пухлыми пальцами доктор Циммертюр пригладил виски в том месте, где его волосы начали слегка редеть. Затем, подняв нависшие веки, стал пристально смотреть на нее так спокойно и дружески, что заставил ее забыть и о кельнере, и о расплате.
— Фру Рейсбрук! — сказал он, сделав знак кельнеру отойти. — Министр юстиции отклонил ходатайство о пересмотре приговора, вынесенного вашему мужу. Министр юстиции в теперешнем кабинете был министром колоний в предыдущем и, следовательно, начальником вашего мужа. Раз он отклоняет пересмотр дела, он должен быть непоколебимо убежден в виновности вашего мужа. Как вы думаете, убежден он в этом?
— Его слова устраняли всякую возможность сомнения, — тихо ответила она. — Но…
— Что?
Она смотрела ему прямо в глаза своими ясными зрачками.
— Назовите меня пристрастной, ослепленной, сумасшедшей — как хотите, но я думаю, что он знает, что мой муж не виноват. Мне кажется даже, что он знает что-то!
— Другими словами, — медленно произнес доктор, — если бы можно было исследовать его, если бы можно было, как говорят, покопаться в его сердце и почках…
Она разразилась почти циничным смехом.
— Да неужели вы действительно хотите взять на себя роль ассенизатора?
