Мишель прервал свой рассказ и попросил официанта принести кружку пива. Наблюдая за музыкантами, он даже порозовел от удовольствия, попав в родную стихию. Рука его машинально поглаживала вялую руку сидевшей рядом Лины.
Он видел отражение в дальнем зеркале. Они выглядели одной из тех пар, которые прежде вызывали у него зависть в валансьенских кафе. По тому, как Лина смотрела на него, по ее напряженной позе всем было ясно, что она принадлежит ему. Они больше не находились в своем городе. У них больше не было семьи. Все нити были оборваны. И теперь Мишель должен был ради них обоих собственными силами пробивать дорогу в жизни.
Он снова видел лицо Фершо, продолжавшего слушать и повернувшегося к маленькому человеку и Арсену, стоявшему позади. Догадывался ли он уже тогда обо всем?
Вполне возможно. Это читалось в его ставших жесткими глазах.
— Арсен?
— Врач, мсье. Доктор Пинелли. Я позволил себе…
Жест рукой, щелчок пальцев. Это означало: «Прочь».
Доктор был в нерешительности. Арсен не давал ему отступать.
— Арсен!
— Извините, мсье, но это совершенно необходимо…
Рука Фершо задрожала. Чувствовалось, что сейчас ее сведет судорога. Но было уже поздно. Через несколько секунд начался приступ. Глаза Фершо искали какой-нибудь предмет. Казалось, он схватит телефон, но тот был на проводе. И тогда в маленького доктора полетел огромный в розовых цветах чайник, который Дьедонне Фершо бросил через всю комнату. Затем, вскочив и скинув с ног покрывало, неуверенными шагами, стуча деревяшкой, он двинулся на врача.
— Не угодно ли вам убраться вон, а?!. Не угодно ли вам тотчас убраться отсюда вон?!
Кто знает, не сидит ли сейчас маленький доктор тоже У Шандивера, играя в бридж в том углу зала, где располагаются солидные люди? А может быть, вместе с женой пошел в кино? Какое воспоминание сохранил он о своей нерешительности, об усилиях заставить себя выслушать, своем поспешном бегстве и пинке вдогонку, от которого вылетел на лестницу?
Снова взяв трубку, Фершо услышал монотонное:
«Алло! Алло! Мадмуазель, говорю вам, нас разъединили…»
— Да нет же, болван, никто нас не разъединял…
Продолжайте…
Лоб его был в испарине. Он схватился за сердце и, положив трубку, вынул из небольшой коробки пилюлю желтого цвета.
«Смеем утверждать, что тут пахнет деньгами, так что пусть те высокопоставленные лица, которым было заплачено, чтобы они стали слугами Фершо, знают, что их ждет неминуемое возмездие».
— Спасибо.
Он повесил трубку, словно это его нисколько не интересовало.
— Моде, найдите Арсена и приведите его сюда.
Шофер сидел на кухне, беседуя с Жуэттой, готовившей ужин.
— Ясно. Иду. Я привык…
И с независимым видом предстал перед Фершо.
— Скажите, Арсен, кто этот врач?
— Врач.
— Отвечайте на вопрос.
— Он живет на улице Шодрон, если вас это интересует.
— Где вы взяли его адрес?
— Проходил мимо. Я подумал: мсье нужен врач.
И вот…
— Запишите, Моде: Пинелли, улица Шодрон. Вы свободны, Арсен.
Голос его был холоден и резок.
Все это отсюда, из пивной Шандивера, выглядело довольно забавно. А там, на улице Канонисс, у Мишеля сдавило горло и стали влажными руки.
Едва дверь закрылась, Фершо, словно разговаривая с самим собой, произнес:
— Все не так просто, как кажется.
Мишель же был просто убежден, что все непросто.
С самого начала их знакомства Арсен позволял себе рискованные намеки. Всякий раз, когда они были одни, он цинично повторял:
— Как поживает наш сумасшедший?
Еще накануне, когда Мишель, покуривая, сидел около кухонной печи и читал газету, в которой в туманных выражениях шла речь о предстоящем аресте Фершо, Арсен лишь пожал плечами:
— Мы его спрячем, прежде чем это случится. Ему будет куда спокойнее в психиатрической клинике, чем в тюрьме.
Как бы хотелось Мишелю обрести свою былую самоуверенность, когда он стал рассказывать Лине:
— Я убежден, что Арсен — гадкий тип, он предает хозяина. Доказательство — письмо, которое он сунул шоферу господина Эмиля. О чем он мог там написать, после того как те более двух часов провели вместе? Это было письмо господину Эмилю, его настоящему хозяину. Скорее всего даже доклад, а не письмо. Доклад о поведении Дьедонне Фершо, понимаешь?
— Да… — рассеянно ответила она, слушая оркестр, игравший из «Графа Люксембурга».
— Поэтому они привели врача, чтобы тот в нужный момент стал свидетелем.
Мишель Моде, конечно, не знал, что в это самое время Фершо остался один на улице Канонисс. Вскоре после его ухода Жуэтта услышала шаги на черной лестнице и поняла, что Арсен пытается незаметно выскользнуть из дома. Тогда она повязалась платком, достала из ящика кошелек, как поступала всякий раз, когда шла за покупками, и, выйдя на улицу, последовала за шофером.
Она увидела, как он вошел в незнакомый дом и за ним захлопнулась дверь. Свет горел только во втором этаже.
Приблизившись и поднявшись на цыпочках, старуха прочитала на медной дощечке:
Доктор Пинелли, бывший сотрудник парижских больниц
Тогда она со всех ног бросилась на улицу Канонисс.
Шум, означавший окончание антракта, и звонок в кинотеатре, наполовину очистивший зал пивной, заставили Лину заговорить громче:
— Что ты от этого выиграешь?
— Еще не знаю, но уверен, что поступаю правильно, оставаясь с ним. Не очень-то красиво, знаешь, бросить его вот так, когда все словно сговорились против него.
— А он совсем о тебе не думает и так мало платит!
Словно кухарке — восемьсот франков в месяц. И у тебя Даже нет времени, Чтобы не прячась приходить повидать меня…
— Он не такой, как ты думаешь.
С Линой на эту тему лучше было не говорить. Она его не понимала. Не могла понять. Ему и самому было непросто понять характер своих отношений с Фершо.
Однажды он, едва не покраснев, сказал жене:
— Это совсем не то, что ты думаешь.
Но теперь он имел в виду другое — пороки, которые она приписывала господину Дьедонне.
В доме было только одно существо, преданное Фершо душой и телом, — старая Жуэтта, готовая служить ему, защищать его, даже если бы он еще громче орал на нее, даже если бы он выбросил ее за дверь. Но Фершо, казалось, не испытывал к ней никакой нежности, глядя на нее с полным безразличием. Она была рядом, как кошка или собака, которых можно погладить или оттолкнуть. Жуэтта вполне могла бы, если бы только захотела, каждый день ходить в кино, гулять полдня, — лишь бы еда была готова вовремя. Не вызывало сомнений и то, что Фершо охотно готовил бы себе сам.
А вот за Моде он наблюдал весь день, пытаясь предугадать его реакцию. Однажды он как бы между прочим сказал ему:
— Вам наверняка не терпится, правда?
Трудно было усомниться насчет смысла, который он вкладывал в эти слова. Не терпится красиво пожить, сполна вкусить радости жизни. Но главным образом, вероятно, иметь власть, быть хозяином…
— Я еще молод, — ответил Мишель. — У меня есть время.
Фершо не спускал глаз с его острых зубов, нервных рук, часто трепетавших ноздрей. Казалось, он испытывает восхищение и еще что-то, похожее на зависть.
Быть может, он угадывал в Мишеле самого себя в двадцать лет?
— Признайтесь: вы готовы были бы пойти на подлость, чтобы поскорее добиться своего?
Почему-то Мишель не отважился солгать ему и ответил, стараясь быть искренним:
— Может быть.
— Тогда потом вы станете таким же, как мой брат.
Похоже, вы так и поступите. Чаще встречается именно такая порода людей.
Заказав новую порцию пива, Мишель продолжал рассказывать:
— Он испытывает потребность исповедоваться мне в вещах, о которых другой предпочел бы умолчать. Подчас мне даже неловко. Он ненавидит молодых людей без размаха, папеньких сынков, застенчивых и подлых. Он настолько их презирает, что даже не испытывает к ним отвращения. Вот что он мне рассказал. Большую часть времени в Убанги ему приходилось разъезжать из одной фактории в другую. Я видел фотографии. Это все маленькие строения посреди поляны: магазин, сарай, комната, помещение, служащее салоном и столовой. Белому человеку приходится там жить иногда целый год и дольше, совсем одному, не видя ни одного европейца. Некоторые привозят туда жен.
Так вот… Однажды в одной фактории Фершо обнаружил настоящий салон, перенесенный из пригородной виллы, — с пианино, безделушками, кружевными занавесками, фотографиями в рамках, диваном, шелковой подушкой с золотыми пуговицами и аппликацией на ней из обрезков ткани, изображающей черного кота. Я словно вижу, как он входит, принюхивается, прохаживается стуча деревяшкой, как с подобострастным видом вьется вокруг него служащий, как хорошенькая разодетая жена хозяина склоняется перед ним. Патрона окружают улыбками и заботами.
Но он уже раскусил их. Он знает, чего они хотят. Муж явно стремится сыграть на соблазнительной внешности жены. И вот она уже наклоняется перед ним, демонстрируя свои груди.
