Наконец комиссар положил непогасшую трубку в карман, повернул одну из ручек, вошел и закрыл за собой дверь.
Анна была здесь. Из-за задернутых занавесок в спальне было темнее, чем в столовой. В воздухе словно плавала серая пыль, которая местами, например в углах, была гуще, чем посередине.
Анна не двигалась. Неужели она ничего не слышала?
Она стояла у окна, против света, повернув лицо к закатному пейзажу Мёзы. На другом берегу уже зажгли фонари, которые пронизывали сумерки своими острыми лучами.
Глядя на нее со спины, можно было подумать, что Анна плачет. Она была высокого роста и казалась более мощной, более «скульптурной», чем когда-либо.
А ее серое платье буквально растворялось в окружавшей ее темноте.
Одна дощечка паркета, одна-единственная, заскрипела, когда Мегрэ был уже на расстоянии одного шага от девушки, но она не вздрогнула.
Тогда он с удивительной мягкостью положил ей руку на плечо и вздохнул, как человек, который может наконец говорить откровенно.
— Ну вот!
Она повернулась к нему всем телом. Она была спокойна. Ни одна морщинка не нарушала строгой гармонии ее лица.
Только на шее медленно, под действием какого-то таинственного внутреннего давления, чуть-чуть вздулась жилка.
Звуки рояля явственно доносились сюда, и можно было различить все слова «Песни Сольвейг»:
И ты ко мне вернешься,
Мой дорогой жених,
И будешь ты со мной…
И два светлых глаза искали глаза Мегрэ, в то время как губы, чуть было не раскрывшись в рыдании, застыли и окаменели, как и все ее существо.
— Что вы здесь делаете?
Странная вещь, ее тон не был агрессивным. Анна смотрела на Мегрэ со страхом, может быть, даже с ужасом, но не с ненавистью.
— Вы слышали, что я сейчас сказал? Сегодня вечером я уезжаю. Мы с вами прожили несколько дней в Довольно тесной близости…
И он смотрел вокруг, на кровати двух девушек, на шкуру белого медведя, служившую им ковром, на обои в розовых цветочках, на зеркальный шкаф, в котором теперь отражались только ночные тени.
— Я не хотел уезжать, не поговорив с вами в последний раз…
Четырехугольник окна обрисовал как бы экран, на котором силуэт Анны вырисовывался все менее четко по мере того, как протекали минуты. И Мегрэ обратил внимание на одну деталь, которой он прежде не заметил. Еще час назад он не смог бы сказать, как она причесана. Теперь он это знал. Ее длинные волосы, туго заплетенные в косы, образовали тяжелый узел на затылке.
— Анна! — донесся голос мадам Питере из коридора первого этажа.
Рояль замолк. В гостиной заметили их исчезновение.
— Да!.. Я здесь.
— Ты не видела комиссара?
— Он тоже здесь… Мы спускаемся…
Чтобы ответить матери, Анна подошла к двери. Теперь она вернулась к своему собеседнику, очень серьезная, устремив «а него пристальный, трагический взгляд.
— Что вы хотите мне сказать?
— Вы это прекрасно знаете!
Она не отвернулась. По-прежнему впивалась в него взглядом, сложив руки на животе; в позе ее было уже что-то от старой женщины.
— Что вы собираетесь сделать?
— Я уже сказал вам: вернуться в Париж.
И тогда ее голос все же дрогнул:
— А я?
Впервые она проявила волнение. Она сама это заметила. И конечно, чтобы превозмочь его, подошла к выключателю и зажгла свет.
Лампа с желтым шелковым абажуром освещала на полу только круг диаметром примерно в два метра.
— Я должен сначала задать вам один вопрос! — сказал Мегрэ. — Кто дал деньги? Нужно было действовать быстро, собрать эту сумму в несколько минут. Банк был закрыт. Вряд ли вы держите большие деньги дома. У вас нет телефона…
Минуты текли медленно. Над ними нависло тяжелое молчание.
И Мегрэ продолжал вдыхать эту спокойную атмосферу мещанской среды. Внизу угадывались тихие голоса. Доктор Ван де Веерт протянул к камину свои короткие ножки. Жозеф и Маргарита молча смотрели друг на друга, Машер, вероятно, терял терпение, а мадам Питере взялась за какое-нибудь шитье или подливала в рюмки можжевеловую водку.
А комиссар все еще смотрел в светлые глаза Анны, которая наконец проговорила:
— Маргарита…
— У нее были деньги дома?
— Деньги и ценные бумаги. Она сама распоряжается той частью состояния, которая досталась ей от матери.
И Анна повторила:
— Что вы собираетесь делать?
В тот момент, когда она произносила эти слова, ее глаза увлажнились, но только на мгновение, так что Мегрэ мог подумать, что ошибся.
— А вы?
Этот вопрос беспрестанно звучал в их устах, и было ясно, что и тот и другой боялись перейти к главной теме разговора.
— Как вы завели Жермену Пьедбёф к себе в комнату?.. Подождите, не отвечайте сразу!.. В тот вечер она сама пришла к вам, чтобы справиться о Жозефе и потребовать деньги на содержание ребенка… Ее приняла ваша мать… Вы тоже вошли в лавку… Вы уже знали, что сейчас убьете ее?
— Да!
Теперь в ней не заметно было ни волнения, ни паники. Ясный голос.
— С каких пор вы это знали?
— Приблизительно месяц.
И Мегрэ сел на край кровати, кровати одной из двух девушек, Анны и Марии, провел рукой по лбу, глядя на обои, на фоне которых выделялась фигура его собеседницы.
Теперь можно было подумать, что она гордится своим поступком. Она принимала на себя всю ответственность за него. Она заявила, что действовала преднамеренно.
— Вы так сильно любите своего брата?
Он знал это. И не только Анна его любила. Не потому ли, что старый Питере давно уже ничего не значил для своих близких? Три женщины, мать и две сестры, одинаково обожали этого молодого человека.
Он не был красив. Худой, черты лица неправильные.
Его длинная фигура, большой нос, глаза, выражавшие усталость, внушали скуку.
И все-таки это было божество! И Маргарита также поклонялась ему, как божеству! Их всех словно охватила одна навязчивая идея, и можно было представить себе, как обе сестры, мать и кузина проводили послеполуденные часы в разговорах о нем.
— Я не хотела, чтобы он покончил с собой!
Тут Мегрэ чуть не обозлился. Он резко вскочил и стал шагать взад и вперед по комнате.
— Он это говорил?
— Если бы ему пришлось жениться на Жермене, он покончил бы с собой в день свадьбы…
Мегрэ не засмеялся, но резко пожал плечами. Он помнил о признаниях Жозефа, высказанных вчера вечером! Жозеф даже не знал, кого он собственно любит.
Жозеф, который почти так же боялся Маргариты, как и Жермены Пьедбёф.
Но чтобы подольститься к своим сестрам, чтобы сохранить их восхищение, он старался принять романтический вид.
— Его жизнь была разбита.
Черт побери! Все это очень хорошо укладывалось в рамки «Песни Сольвейг»:
Но ты ко мне вернешься,
Мой дорогой жених…
И они все поддались этому. Они одурманили себя музыкой, поэзией и признаниями.
Хорош он был, этот жених, со своими плохо сшитыми пиджаками и близорукими глазами!
Вы говорили с кем-нибудь о вашем намерении?
— Ни с кем!
— Даже ему не говорили!
— Ему тем более!
— И вы целый месяц держали у себя в комнате молоток? Постойте! Я начинаю понимать!
И тут у него захватило дух: его потрясла эта драма, в которой было столько трагического и в то же время мелкого.
Он едва осмеливался посмотреть на Анну, которая стояла неподвижно.
— Вам нельзя было попадаться, не так ли? Потому что тогда Жозеф не посмел бы жениться на Маргарите! Вы долго выбирали оружие. Револьвер производит слишком много шума! А так как Жермена никогда у вас ничего не ела, вы не могли воспользоваться ядом…
Если бы вы не боялись оставить следы, вы бы ее задушили…
— Я об этом думала…
— Замолчите, ради Бога!.. Вы пошли за молотком на какую-нибудь стройку. Ведь вы не так глупы, чтобы использовать молоток, который был у вас в доме…
Под каким предлогом вы уговорили Жермену пойти с вами наверх?
И она равнодушно сказала, словно отвечая заученный урок:
— Она плакала в лавке… Эта женщина всегда плакала… Мать дала ей пятьдесят франков в счет месячного содержания ребенка… Я вышла вместе с ней…
Обещала отдать ей остальное…
— И вы обе обошли дом в темноте… Вы вернулись в него через заднюю дверь и поднялись на второй этаж…
Он посмотрел на дверь и проговорил голосом, которому хотел придать твердость:
— Вы открыли дверь… Вы пропустили ее вперед…
Молоток был наготове…
— Нет!
— Как нет?
— Я не сразу ударила ее… Может быть, у меня не хватило бы смелости ударить… Не знаю… Но только эта девка сказала, глядя на кровать: «Это сюда к вам ходит мой брат?.. Вам везет: вы-то умеете делать так, чтобы не было детей».
Еще одна подробность, и тоже глупо, грязно обыденная!
— Сколько ударов вы ей нанесли?
— Два… Она сразу упала. Я затолкала ее под кровать…
— А потом вы спустились вниз, где сидела ваша мать, ваша сестра Мария и Маргарита, которая только что пришла.
