— Два… Она сразу упала. Я затолкала ее под кровать…
— А потом вы спустились вниз, где сидела ваша мать, ваша сестра Мария и Маргарита, которая только что пришла.
— Мать была в кухне с отцом, молола кофе на завтрашнее утро…
— Ну так что же, Анна! — снова раздался голос мадам Питере. — Инспектор собирается уходить.
На этот раз Мегрэ, перегнувшись через перила, ответил:
— Пусть подождет!
И снова закрыл дверь.
— Вы сказали обо всем вашей сестре и Маргарите?
— Нет! Но я знала, что должен приехать Жозеф…
Мне не под силу было сделать то, что я должна была сделать. И я не хотела, чтобы брата видели в доме. Я по велела Марии подождать его на набережной и предупредить, чтобы он не показывался и оставил свой мотоцикл как можно дальше…
— Мария удивилась?
— Она испугалась. Она ничего не понимала. Но почувствовала, что должна повиноваться… Маргарита сидела за роялем… Я попросила ее играть и петь…
Потому что я знала — здесь, наверху, может быть шум…
— Это вам пришла в голову мысль о чане на крыше?
Он зажег трубку, которую перед тем машинально набил.
— Жозеф пришел к вам в комнату… Что он сказал, когда увидел?..
— Ничего! Он не понимал. Он с ужасом смотрел на меня. Он был почти не способен помочь мне…
— Поднять тело, втащить его в слуховое окно и дотащить по карнизу до оцинкованного чана? — По лбу комиссара текли крупные капли пота. «Потрясающе!» — воскликнул он про себя.
— Если бы я не убила эту женщину, Жозефа теперь уже не было бы в живых.
— Когда вы сказали правду Марии?
— Никогда!.. Оба не посмели меня расспрашивать…
Когда стало известно об исчезновении Жермены, она что-то заподозрила… С тех пор она и больна…
— А Маргарита?
— Если у нее и есть подозрения, она не хочет знать…
Понимаете?
Понимал ли он! А мадам Питере все ходила взад и вперед по дому, ничего не подозревая, и еще возмущалась обвинениями жителей Живе!
Что касается отца, то он только и делал, что курил трубку в своем плетеном кресле, в котором засыпал по Два, а то и по три раза в день.
Жозеф показывался здесь как можно реже, уезжал в Нанси, предоставив сестре защищаться, как она сумеет.
А Мария мучилась, проводила дни в монастыре Святой Урсулы и со страхом ждала, что вечером, вернувшись домой, она узнает, что все открылось.
— Почему вы вытащили тело из чана?
— Оно бы в конце концов запахло… Я ждала три дня… В субботу, когда вернулся Жозеф, мы вдвоем перетащили его к Мёзе…
У Анны тоже проступили капельки пота, но не на лбу, а над верхней губой, где у нее пробивался пушок.
— Когда я поняла, что инспектор подозревает нас и с бешеным усердием ведет следствие, я подумала, что лучшее средство заставить замолчать людей — это самой обратиться в полицию… Если бы тело не нашли…
— …дело положили бы под сукно! — продолжил он.
Мегрэ снова принялся шагать по комнате и добавил:
— Но только существовал речник, который видел, как вы бросали тело в воду, и выудил молоток и плащ…
Жерару Пьедбёфу он заявил, что может засвидетельствовать такие вещи, из-за которых Питерсов осудят, и в качестве награды за эти свидетельства получил две тысячи франков.
Однако он ничего не заявил, а обратился к Анне. И с ней он также стал торговаться.
Он заявил ей, что, если она ему ничего не даст, он донесет на нее. Если же она ему выплатит крупную сумму, он уедет из города. Таким образом, подозрения падут на него, и Питерсы от них очистятся.
Заплатила Маргарита! Надо было сделать это быстро! Мегрэ уже нашел молоток. Анна не могла выйти из лавки, не привлекая к себе внимания. Она передала речнику записку для Маргариты.
И немного позже та прибежала.
— Что случилось?.. Почему ты…
— Молчи!.. Сейчас приедет Жозеф… Вы скоро поженитесь… — сказала ей Анна.
А воздушная Маргарита ни о чем другом и не мечтала.
В субботу вечером в доме царила атмосфера разрядки. Опасность была предотвращена! Речник сбежал! Теперь важно было только, чтобы он не попался полиции!
— А так как вы боялись состояния вашей сестры Марии, — продолжал вслух Мегрэ, — вы посоветовали ей остаться в Намюре, притвориться больной или сказать, что она подвернула ногу…
Снова послышались звуки рояля, но на этот раз играли «Графа Люксембургского».
Отдавала ли себе Анна отчет в чудовищности своего поступка? Она оставалась совершенно спокойной. Она ждала. Ее взгляд был все так же прозрачен.
— Они там внизу будут беспокоиться! — сказала она.
— Правда! Пойдемте вниз!
Но она не двинулась с места. Она все стояла посреди комнаты, жестом останавливая своего собеседника.
— Что вы собираетесь делать?
— Я уже три раза сказал вам, — устало вздохнул Мегрэ. — Сегодня вечером возвращаюсь в Париж.
— Но… как же…
— Остальное меня не касается! У меня здесь нет полномочий. Поговорите с инспектором Машером…
— А вы ему скажете?
Он не ответил. Он был уже на лестничной площадке.
Он вдыхал сладкий, сдобный запах, стоявший во всем доме, и господствующий в нем аромат корицы вызвал у Мегрэ старые воспоминания.
Под дверью столовой виднелась полоска света. Здесь ясно слышалась музыка.
Мегрэ толкнул дверь и удивился, что Анна, шагов которой он не слышал, вошла одновременно с ним.
— Что у вас там за заговор вдвоем? — спросил доктор Ван де Веерт, который только что закурил огромную сигару и сосал ее, как ребенок соску.
— Простите нас… Мадемуазель Анна справлялась у меня относительно одного путешествия, которое она, кажется, хочет на днях совершить…
Маргарита сразу перестала играть.
— Это правда, Анна?
— О! Не сейчас…
А мадам Питере, которая не отрывалась от своего вязания, смотрела на них обоих с легкой тревогой.
— Я налила вам рюмку, господин комиссар… Я теперь знаю, что вы любите.
Машер с озабоченным видом наблюдал за своим коллегой, пытаясь угадать, что произошло.
Лицо Жозефа горело, так как он выпил подряд несколько рюмок можжевеловой. Глаза его блестели, руки беспокойно двигались.
— Хотите доставить мне удовольствие, мадемуазель Маргарита? Сыграйте в последний раз «Песню Сольвейг»…
И, обращаясь к Жозефу, добавил:
— Почему вы не переворачиваете ей страницы?
Это уже был садизм, как если бы он надавил языком на больной зуб.
С того места, где он стоял, облокотившись на камин, с рюмкой вина в руке, Мегрэ мог оглядеть всю гостиную, мадам Питере, склонившуюся над столом и освещенную светом лампы, доктора Ван де Веерта, который курил, вытянув свои короткие ножки, Анну, стоявшую возле стены.
А также Маргариту, которая играла и пела, сидя за роялем, и Жозефа, переворачивавшего ей страницы нот…
Рояль был покрыт вышитой скатертью, на которой стояло много фотографий: Жозеф, Мария и Анна, снятые детьми разного возраста…
Но пристальнее всего комиссар наблюдал за Анной.
Он еще не считал себя побежденным. На что-то надеялся, сам не зная, на что.
Если бы она хоть по-настоящему взволновалась!
Может быть, он заметит, что губы ее подергиваются?
Увидит слезы на ее глазах? Может быть, она вдруг порывисто выйдет из комнаты?..
Первый куплет закончился, но ничего подобного не произошло. Машер прошептал на ухо комиссару:
— Мы еще долго пробудем здесь?
— Несколько минут.
Во время этого краткого разговора Анна смотрела на них через стол, как бы желая удостовериться, что ей не грозит опасность.
И пока еще звучал последний аккорд, мадам Питере шептала, склонившись седой головой над вязаньем:
— Я никогда никому не желала зла, но повторяю: Бог ведает, что творит… Разве не ужасно было бы, если бы эти дети…
Она не закончила фразы, так как была очень взволнована, и смахнула слезу со щеки чулком, который вязала.
Анна, все такая же бесстрастная, стояла, устремив взгляд на комиссара; Машер начал терять терпение.
— Ну что ж!.. Извините меня, что я так сразу покину вас, но мой поезд уходит в семь часов и…
Все встали. Жозеф не знал, куда смотреть. Машер, запинаясь, нашел наконец ту фразу, которую должен был сказать, или нечто похожее.
— Мне очень жаль, что я подозревал вас… Но согласитесь, что, по всей видимости… И если бы тот речник не удрал…
— Ты проводишь наших гостей, Анна?
— Да, мама.
Таким образом, через лавку они прошли только втроем. Дверь ее была заперта на ключ по случаю воскресенья. Но там горела лампа, бросая отсветы на медные чаши весов.
Машер горячо пожал руку девушки.
— Еще раз прошу у вас прощения…
Мегрэ и Анна несколько секунд стояли друг против друга; наконец Анна пробормотала:
— Будьте спокойны… Я здесь не останусь…
В темноте, на набережной, Машер говорил без умолку, но Мегрэ слышал лишь обрывки его речи.
