Все заканчивали еду. Видны были только фигуры, склоненные над глиняными мисками, из которых каждый черпал рукой разваренный маниок.
Кто-то беспрерывно говорил не менее проворно, чем запевала на пироге. Впрочем, это мог быть и он, так как голос был точно такой же. Негр быстро произносил четыре или пять фраз, и все они звучали одинаково.
Потом он замолкал, но вместо припева гребцов раздавался громкий смех собравшихся.
Не о Тимаре ли они говорили? Сперва он так подумал, но, всмотревшись в более освещенные лица, решил, что негры говорят, только чтобы говорить. Он поклялся бы, что беззубый человек произносит бессвязные слова, лишь бы их произносить, и что все опьяняются самими звуками этой речи.
Они развлекались, как дети, которые часто болтают без умолку, не вникая в смысл слов.
В воздухе приятно пахло горящими дровами и неизвестными Тимару пряностями. Он не был голоден и ограничился тем, что время от времени делал глоток виски, а потом выкуривал папиросу. Все должны были видеть его, так как белый костюм выделялся на темном фоне хижины, но никто не обращал на европейца внимания, и он был этим немного обижен.
— Папиросы? — крикнул он, бросив одну из них ближайшему негру.
В складной кровати оказалось двадцать пачек, должно быть, их положил Константинеско. Негр схватил папиросу, поднялся в нерешительности и рассмеялся, показав ее остальным. Старуха тоже обернулась и протянула обе руки.
Тимар бросил целую пачку, тени дрогнули, заколебались, а наиболее храбрые негры поднялись и с протянутыми руками побежали к нему, смеясь и крича.
Здесь были и мужчины, и женщины. Они теснились вокруг, невольно его задевая. Он стоял на цыпочках, подняв руки над их головами. Среди движущейся толпы были и девчонки с маленькими, едва сформировавшимися грудями. Тимар обратил внимание на молоденькую негритянку — красивую девушку, которая несколько дней назад смеялась на берегу реки с рулевым.
Она стояла вблизи и, менее храбрая, чем ребятишки, лишь взглядом просила бросить папиросу в ее сторону.
Тимар сделал это трижды, но каждый раз папиросы перехватывались на лету или падали в пыль, и негритята дрались из-за них под ногами взрослых.
У девушки была полная и упругая грудь, а бедра как у подростка — менее широкие, чем торс. Живот ее сохранил детскую округлость.
В этой толчее они не сводили глаз друг с друга. Ее взор молил, а он мог лишь улыбаться ей.
Последняя пачка полетела в ее сторону. Тимар крикнул:
— Кончено! У меня больше ничего нет.
Но вокруг продолжали протягивать руки, и беззубый вынужден был объяснить, что у белого ничего не осталось.
Толпа отступила так же быстро, как собралась. Через мгновение все опять сидели на корточках у костра.
Толстые губы кольцом обхватывали папиросу, и негры с гордостью смотрели на выпускаемый дым.
Тимар остался возле хижины один. Он собирался лечь спать, но образ молоденькой негритянки не покидал его, вызывая не грубое желание, а жажду нежной ласки. Тимар присел на нижнюю скамью. Он забыл оставить себе папирос. Женщины, ведя за собой детишек, скрылись в хижинах, и скоро все стихло. В костер больше не подбрасывали дров, первыми от него ушли гребцы с пироги.
Где они проведут ночь — Тимар не знал. Впрочем, ему было все равно.
Он искал глазами девушку, которая тоже исчезла, и спрашивал себя, когда же она покинула своих товарок и в какую хижину направилась. Тимар был по-прежнему внешне спокоен и грустен, но охвачен гнетущей тоской.
У костра теперь оставалось пять-шесть теней. Все разговоры смолкли. Жозеф огляделся по сторонам.
Внезапно он вздрогнул. Его негритянка была рядом, она стояла в темноте, прислонясь к стене соседней хижины, лицом к нему. Угадала ли девушка его желание, влюбилась ли в него или просто доступна, потому что он белый?
Буйу, без сомнения, сразу указал бы пальцем на хижину и последовал за негритянкой. Тимар не осмелился даже приблизиться к ней, чувствуя себя неловким да еще и не решив, позовет ли ее. Он поднялся с места.
Но вот она приближается шаг за шагом, готовая убежать, если белый не захочет ее. Тимар задержался на пороге хижины, посторонился, чтобы она могла пройти, и машинальным движением показал ей на дверь.
Она быстро проскользнула в хижину, остановилась, грудь ее вздымалась.
У костра ни один из чернокожих не обернулся. Тимар не знал, что сказать, поскольку она не поймет ни одного из произнесенных слов.
Девушка больше не смотрела на него. Она уставилась в пол с такой же стыдливостью, как европейская девушка, с той лишь разницей, что весь ее наряд состоял из пучка травы внизу живота.
Жозеф погладил негритянку по плечу. В первый раз он добровольно коснулся черного тела. Кожа была гладкой, он ощутил, как под ней напряглись мускулы.
Тимар сделал вид, что ищет папиросы, прекрасно зная, что не найдет их. Ему хотелось что-нибудь дать девушке. В складной кровати ничего не было, кроме термоса. Он ощупал карманы, рука наткнулась на часы, которые были подарены ему дядей. Часы держались на цепочке. Он отцепил их и протянул негритянке цепочку.
— Тебе!
Тимар был взволнован. Обернувшись, он убедился, что негров у костра нет. Что же делать? Как дальше поступить? Хотел ли он овладеть ею? Тимар сам не знал. Во рту у него пересохло. А негритянка стояла рядом, держа на ладони золотую цепочку.
Он наклонился к ней, снова коснулся плеча. Его рука осторожно скользнула по груди и погладила ее.
Девушка не поощряла его, но и не противилась, она смотрела на цепочку.
— Иди сюда!
Он потянул ее к узкой кровати под натянутой сеткой.
Она шла за ним.
— А ты… — Он хотел спросить, девушка ли она, так как это удержало бы его, но ведь негритянка не понимала по-французски.
— Садись!
Положив руки ей на плечи, он заставил негритянку сесть на край кровати, потом в замешательстве приложил к ее губам фляжку с виски.
Наконец резким движением Тимар закрыл дверь, на которой не было задвижки.
Первое же происшествие привело Тимара в дурное расположение духа. Лодку несла быстрина. Возбужденные гребцы работали изо всех сил. Учащенное дыхание и беззвучный смех заставляли их раскрывать рты. Скорость была поистине головокружительная. Мужчины всматривались в водовороты, появлявшиеся из-за излучин реки. Им каждый раз хотелось преодолеть их с разгону.
Но вот они заметили впереди плывущую по течению ветвь дерева. Листва делала ее похожей на островок. От встречи с ней еще можно было уклониться. Но негры забавы ради склонились все над одним бортом и исступленно гребли.
Двенадцать пар огромных глаз, горевших детской радостью, попеременно оглядывали то ветку, то водоросли, то белого мужчину. Гребцы нарочно хотели проплыть поверх ветки, чтобы у них самих и у Тимара захватило дух.
Ветка скользнула вдоль лодки, но не успела она миновать, как раздался толчок, и нос пироги поднялся из воды.
У Тимара не было времени, чтобы вскочить или хотя бы отдать себе отчет в происходящем. Но ничего серьезного не случилось. Налетев на погруженную в воду ветку, лодка не перевернулась. Общими усилиями туземцы восстановили равновесие.
Все же пирогу наполовину затопило, и теперь Тимар сидел в воде.
Внезапно его прорвало, и он стал выкрикивать ругательства, смысл которых был неграм непонятен. А он все больше и больше распалялся, оттого что был жалким, мокрым и грязным.
К тому же кончились папиросы, и это был лишний повод для дурного настроения. А еще утром все было иначе. Проснувшись в туземной хижине, он вспомнил, что его ложе разделяла негритянка. Ее уже не было рядом, и он даже не мог сказать, когда она ушла.
Вместе с гребцами он направился к ожидавшей их пироге. На берегу стояли деревенские старухи с детьми, и в их толпе — молодая негритянка. Но она не осмеливалась отойти от остальных, приблизиться к нему, помахать рукой.
Он хотел было остановиться, но передумал и устроился на конце пироги, в то время как негры, каждый с веслом в руке, усаживались один за другим.
Девушка стояла по-прежнему там, среди редкой листвы. Она невольно отступила на шаг, еще на шаг, чтобы выделяться из общей группы, и смотрела на него.
Двенадцать весел упали на воду, и одного взмаха было достаточно, чтобы пирога отошла на пятьдесят метров и поплыла по течению. Только тогда Тимар увидел — или ему это показалось, — что негритянка подняла руку или, вернее, отвела ее в знак прощания от туловища, не решаясь на более смелый жест.
Все-таки от столкновения с веткой в лодке образовалась течь. Одному из гребцов приходилось без конца вычерпывать воду ладонями.
Тимар долго наблюдал за ним, потом взял последнюю из оставшихся банок с консервами, открыл ее и выбросил содержимое в воду, а банку передал негру.
Две пары глаз с безграничным удивлением уставились на него. Негры знали, что банка паштета стоит двенадцать франков, примерно столько они зарабатывали за две недели. Тот, что орудовал банкой, как черпаком, с восторгом опускал блестящий металл, в котором отражались солнечные лучи, в воду, и другие гребцы завидовали ему.
