Меня вдруг осенила одна мысль. Вообще-то я ни на минуту не верил в месть давно умершего египетского фараона и во всем, что произошло, подозревал вполне современное преступление нашего века. Но почему не предположить, что молодой человек захотел расправиться со своим скупым дядей и, скажем, решил его отравить, но по ошибке смертельную дозу яда случайно принял сэр Джон Уиллард? Когда молодой человек вернулся в Нью-Йорк, его стала преследовать мысль о совершенном им бессмысленном убийстве. А тут еще до него дошла весть о смерти его дяди. И вот, терзаемый угрызениями совести, он покончил с собой.
Я высказал эти соображения Пуаро. Он выслушал меня с интересом.
— То, что вы надумали, остроумно, право же, весьма остроумно! И это может оказаться даже правдой. Но вы сбросили со счетов одно: фатальную силу гробницы.
Я пожал плечами.
— Вы все еще думаете, что это сыграло какую-то роль в происшедшем?
— Так или иначе, мой друг, но завтра мы выезжаем в Египет.
— Что?! — воскликнул я в изумлении.
— То, что вы слышали.
Весь вид Пуаро выражал сознательную готовность на подвиг. Но вдруг он помрачнел.
— Да, но это море! — простонал он. — Это ужасное море!
* * *
Прошла неделя. И вот под ногами у нас золотой песок пустыни, над нами — палящее солнце. Пуаро — сплошное олицетворение страдания — понуро стоит рядом со мной. Бедняга оказался совсем никудышным мореплавателем, и наше четырехдневное морское путешествие от Марселя было для него сущей мукой. Мы высадились в Александрии. Прежнего Пуаро как будто подменили. Даже обычная аккуратность покинула его. Мы приехали в Каир и сразу же направились в отель «Менахауз», находившийся почти у самых пирамид.
Очарование Египта захватило меня. Иное дело — Пуаро. Одетый совершенно так же, как в Лондоне, он носил в кармане небольшую одежную щетку и вел нескончаемую войну с пылью, которая постоянно оседала на его черном костюме.
— А мои туфли! — сокрушался он. — Вы только посмотрите, Хастингс, на мои лаковые туфли, всегда такие нарядные и блестящие! Видите, песок уже попал внутрь, и больно ступать, и сверху они все в песке, а это совсем не радует глаз. Да еще и жара такая, что у меня усы обвисли, право же, обвисли!
— Взгляните на сфинкса, — тормошил его я. — Даже мне видится в нем что-то таинственное и чарующее!
Пуаро с досадой отвернулся от сфинкса.
— Вид у него далеко не счастливый, — сказал он. — И может ли он быть счастливым — наполовину засыпан песком, да еще так неряшливо. Ах, этот проклятый песок!
— Подождите-ка, но ведь и в Бельгии тоже довольно песка, — напомнил я ему те дни, которые мы с ним провели, отдыхая в Кник-сюр-мэр, среди «самых доподлинных дюн», как они названы в путеводителе.
— Песок? Только не в Брюсселе, — возразил Пуаро.
Потом он задумчиво рассматривал пирамиды.
— По крайней мере правда хоть то, что они сделаны из монолитов и геометрически правильны. Но посмотрите, какая у них неровная поверхность. Очень неприятное зрелище. И эти пальмы мне не нравятся. Уж не могли посадить их рядами!
Я прервал его брюзжание, напомнив о том, что нам пора отправиться в лагерь археологов. Путь предстояло проделать на верблюдах. Животные покорно опустились на колени, ожидая, пока мы на них усядемся. Управляли животными мальчики в живописных одеяниях, а возглавлял караван довольно общительный драгоман-переводчик.
Я опускаю описание картины под названием «Пуаро на верблюде». С самого начала пути он не переставал охать и жаловаться, перемежая все это ругательствами и мольбами к деве Марии и всем апостолам, поминаемых в святцах. В конце концов он позорно капитулировал, отказался от верблюда и пересел на маленького ослика. В интересах справедливости должен сказать, что идущий рысью верблюд — это не шутка для необкатанного человека. Я и сам потом несколько дней не мог разогнуться.
Но, как бы там ни было, мы в конце концов прибыли к месту раскопок. Нас встретил загорелый человек с седой бородой, в белой одежде и в шлеме.
— Мосье Пуаро и капитан Хастингс? Мы получили вашу телеграмму. Весьма сожалею, что не смогли встретить вас в Каире. Случилось непредвиденное обстоятельство, совершенно нарушившее наши планы.
Пуаро побледнел. Его рука, уже было потянувшаяся за одежной щеткой, остановилась на полпути.
— Неужели еще кто-то умер? — едва выговорил он.
— Да.
— Сэр Гай Уиллард? — вскричал я.
— Нет, капитан Хастингс. Умер мой американский коллега, доктор Шнейдер.
— Причина смерти? — спросил Пуаро.
— Столбняк.
У меня кровь отлила от лица. Казалось, все вокруг было насыщено злом, коварством и опасностью. Ужасная мысль поразила меня: может быть, следующей жертвой буду я?
— О господи! — тихо сказал Пуаро. — Ничего не понимаю. Но все это просто ужасно. Скажите мне, мосье, есть ли уверенность, что это именно столбняк?
— Думаю, что да. Доктор Эймс сможет сказать вам больше, чем я.
— Да, конечно. Вы ведь не врач?
— Меня зовут Тоссуилл.
Это был тот самый английский эксперт, о котором говорила нам леди Уиллард, назвав его мелким служащим из Британского музея. В выражении лица этого человека было что-то суровое и непреклонное. Мне это сразу бросилось в глаза.
— Может быть, вы пройдете за мной? — предложил доктор Тоссуилл. — Я проведу вас к сэру Гаю Уилларду. Он очень просил, чтобы ему сразу же сообщили о вашем приезде.
Нас провели через лагерь к большой палатке. Доктор Тоссуилл приподнял завесу, и мы вошли внутрь. В палатке сидело трое мужчин.
— Мосье Пуаро и капитан Хастингс, — представил нас Тоссуилл.
Самый молодой из сидевших вскочил и поспешно бросился нас приветствовать. В его поведении была какая-то порывистость, напоминавшая его мать. Он не выглядел таким же загорелым, как двое других, и от этого, а может быть, от следов усталости, лежавших вокруг глаз, он казался старше своих двадцати двух лет. Было ясно, что ему стоит огромных усилий справляться с тяжелыми душевными переживаниями.
Он познакомил нас с остальными двумя: доктором Эймсом, энергичным человеком лет за тридцать, с проседью на висках, и мистером Харпером, секретарем экспедиции, симпатичным худощавым молодым человеком в роговых очках.
Несколько минут длился бессвязный разговор, потом мистер Харпер ушел. Вскоре за ним последовал и доктор Тоссуилл. Мы остались с сэром Гаем Уиллардом и доктором Эймсом.
— Пожалуйста, спрашивайте обо всем, что бы вам хотелось узнать, мосье Пуаро, — сказал Уиллард. — Мы здесь совершенно ошеломлены этой странной полосой несчастий. Но я думаю — да и не может быть иначе, что тут совершенно случайное стечение обстоятельств.
Было заметно, что он волнуется, и это несколько противоречило его словам. Я видел, что Пуаро внимательно изучает его.
— Вы действительно решили целиком отдаться этой работе, сэр Гай?
— Пожалуй, да. Несмотря на все, что здесь происходит и что еще ждет нас, работы будут продолжаться. Имейте это в виду.
Пуаро обернулся к другому собеседнику.
— А что вы скажете на это, доктор?
— Да, знаете ли, — растягивая слова, заговорил доктор, — сам я тоже пока не собираюсь покидать место работ.
На лице Пуаро появилось выражение многозначительной деловитости.
— Тогда, очевидно, нам следует восстановить фактическое положение дел. Когда умер мистер Шнейдер?
— Три дня тому назад.
— Вы уверены, что это был столбняк?
— Совершенно уверен.
— А не могло ли это быть, например, отравление стрихнином?
— Нет, мосье Пуаро, это исключено. Я понимаю, что вы имеете в виду. Но это был явный случай столбняка.
— А разве вы не делали уколов противостолбнячной сыворотки?
— Конечно, делали, — сухо ответил доктор. — Мы испробовали все, что только можно было.
— У вас здесь есть противостолбнячная сыворотка?
— Нет. Нам доставили ее из Каира.
— Наблюдались ли в лагере еще случаи столбняка?
— Нет, ни разу.
— А вы уверены, что смерть мистера Блейбнера была вызвана не столбняком?
— Абсолютно уверен. Он поранил палец, загрязнил рану, и началось заражение крови. Смею заметить, что неспециалисту эти два заболевания кажутся одинаковыми, но они совершенно различны.
— Таким образом, перед нами четыре смертельных случая. И все они несхожи: один от сердечного приступа, один в результате заражения крови, один — самоубийство и еще один — жертва столбняка.
— Совершенно верно, мосье Пуаро.
— Вы не считаете, что есть такое, что могло бы связать все эти четыре случая воедино?
— Я не совсем вас понимаю.
— Я скажу проще. Не совершил ли кто-либо из этих четырех людей какого-нибудь поступка, который мог бы показаться проявлением неуважения к духу фараона Менхер-Ра?
