Когда я вновь пришел в себя, вода уже совсем остыла, а ванная была погружена во мрак. Голова гудела, словно неподалеку непрерывно били в большой гонг, а суставы не гнулись и скрипели, как несмазанные ворота. Я, дрожа от холода, с трудом вылез на пол, завернулся в полотенце и попытался согреться, размахивая руками и усиленно растираясь. Хотя мне было все так же холодно, как утопленнику, плавающему в Северном море, но сознание все больше прояснялось, и мне уже не казалось, что я при любом движении могу упасть в обморок от слабости. Напялив халат, я потянулся за костюмом и без удивления обнаружил, что его тщательно обыскали, а мой нож пропал.
К своей великой досаде я знал, что мне следует жаловаться, иначе может последовать еще один допрос и, вероятно, еще менее приятный, чем тот, который устроил мне немец, сидевший на краю ванны. Поэтому я завернулся в халат и поплелся вниз по лестнице, громко призывая хозяина. По моему тону любой должен был понять, что со мной никакие штуки не пройдут.
На мои крики из какой-то двери, наверно, из собственных комнат, выбежал хозяин. Я, в образе дурно воспитанного и готового к решительным действиям мистера Джеффриса, стоял в холле, уперев руки в боки.
— Куда вы обращаетесь, когда в вашей гостинице оскорбляют, а может быть, и грабят людей, путешествующих по поручению своих хозяев? — грубо спросил я.
— Мистер Джеффрис, — ответил хозяин, — умоляю вас, говорите потише… — мрачное выражение лица делало его похожим на настороженную собаку, которая не может решить, завилять ли ей хвостом или зарычать на прохожего.
Я немедленно закричал в полный голос:
— Ах, так вы не хотите, чтобы другие постояльцы знали, что с ними может случиться в вашем заведении, вот что! Вы хотите, чтобы на них нападали так же, как на меня? — я решительно шагнул вперед. Сказать по правде, моя голова болела так, словно череп грызла стая мышей, а лента, закрывавшая глаз, жгла голову так, словно была сделана из раскаленного докрасна металла. — А почему бы мне не предупредить несчастных о порядках, которые вы завели в своем притоне?
— Мистер Джеффрис… — пытайся протестовать хозяин.
— Да, — воинственно продолжал я. — Я должен предостеречь их, это моя обязанность. Вы не согласны со мной?
Действие моих язвительных насмешек оказалось куда сильнее, чем я предполагал. Хозяин в страхе съежился.
— Может быть, будет лучше, если вы сначала расскажете мне, что произошло? Я вижу, что вы расстроены.
— Вы называете это «расстроен», — ядовито воскликнул я. — И вы чертовски правы. Любой, у кого в черепушке осталась хоть капля мозгов, расстроился бы. — Мне очень хотелось лечь и закрыть глаза и лоб прохладным компрессом, но я не мог позволить себе отвлечься. — Так вот, раз уж вы так хотите знать: только я успел лечь в ванну, как какой-то здоровенный мерзавец, животное, ворвался ко мне и принялся топить меня.
— Топить вас? Но почему? — опешил хозяин.
— Хорошо вам спрашивать, — огрызнулся я, пытаясь сдержать тошноту, нахлынувшую на меня, когда я слишком резко качнул головой. — Он хотел выудить из меня сведения, не остановился перед насилием. Думаю, что он подсыпал мне в воду какого-то дурману, иначе с чего бы у меня так раскалывалась голова. Мой хозяин будет очень недоволен вашей работой, — добавил я и посмотрел, какой будет реакция на эту угрозу.
— Par bleu,[6] кому же такое может прийти в голову? — Но его глаза бегали, и я проникся уверенностью, что он знает ответ на этот вопрос, хотя вряд ли сознается в этом. Он боялся, ноне меня. Из этого следовало, что человек, напавший на меня, или не был агентом Викерса, или же хозяин не очень боялся, что я пожалуюсь своему лондонскому патрону. Но кто же тогда этот немец и почему он хотел утопить меня?
— Вам стоит получше заботиться о других своих постояльцах. Вдруг эта скотина попытается взяться за кого-нибудь еще? Вот так-то. Мистер Викерс будет очень недоволен.
Я несколько усилил свою предыдущую угрозу в надежде, что имя все же заставит хозяина заволноваться, и с изумлением увидел, что тот побледнел и перекрестился.
— А, вам это не нравится? — воскликнул я. — Ладно, тогда попытайтесь выяснить, кто же все-таки напал на меня. — С этими словами я стиснул зубы, чтобы приглушить головную боль, и, двигаясь с преувеличенной осторожностью, как пьяный, направился в свой номер.
Закрыв за собой дверь, я увидел, что номер обыскивали. Моя одежда была разбросана по полу, ящики из комода вынули и тоже вывернули на пол, кровать отодвинули в сторону, матрас, сброшенный с кожаной сетки, валялся рядом. Пистолета, конечно, не было. Это не удивило меня, но все же привело в уныние. Я решил отложить осмотр багажа наутро. Может быть, завтра боль утихнет и голова будет работать лучше. Сейчас же я просто не мог доверять себе: у меня не хватало сил, чтобы быть внимательным. Поэтому я водрузил матрас на место, положил подушку и простыни и улегся.
Спал я очень плохо, меня преследовали кошмары, я проснулся на заре. Глаза слипались, и тошнота, вызванная наркотиком, хотя и стала слабее, но не прошла до конца. Одолевало неясное беспокойство. Я не мог понять, почему немец напал на меня. По поведению хозяина гостиницы я убедился, что это не был другой посланец Викерса; у того просто не было для этого оснований. Тогда кто же мог решиться на такой шаг, зная, что я нахожусь на службе у Викерса? Поняв, что, несмотря на слабость, снова заснуть мне не удастся, я сел в постели и принялся мысленно составлять список всех, кого встретил за прошедшие сутки. Был ли среди них кто-нибудь из противников Братства или, наоборот, кто-то стремился воспрепятствовать миссии, которую поручил мне Майкрофт Холмс? Я не решился доверить свои мысли бумаге, памятуя о том, что за мной с подозрением следит враждебная группа, если не две.
Хозяин не казался мне опасным. Скорее он был просто орудием в руках моих безжалостных противников. Вероятно, немец дожидался в гостинице моего появления; в случайную встречу совершенно не верилось. Значит, о цели моего путешествия знал кто-то кроме Викерса, и этот кто-то преследовал меня. Последнее открытие, естественно, не могло вернуть мир моей душе.
Я решил, что будет лучше собрать разбросанную одежду и навести хотя бы некоторый порядок в комнате, прежде чем горничная принесет утренний кофе и печенье на завтрак. Когда я поднялся, все мое тело откликнулось возмущенной болью. Самому мне показалось, что за минувшую ночь я постарел лет на сорок. Когда я принялся одеваться, все суставы хрустели, а спина и плечи совершенно не сгибались, словно в них вставили по ржавой железной свайке. Обуреваемый мрачными раздумьями, я создал отдаленное подобие порядка и подошел к туалетному столику, чтобы побриться.
Моей бритвы не было на месте. Помимо пистолета это оказался единственный пропавший предмет в комнате, и теперь, рассматривая щетину на подбородке, я пытался понять, зачем им понадобилась бритва. Затем в голову пришла еще одна неприятная мысль: на ней были выгравированы мои инициалы. Мои собственные, а не Августа Джеффриса. Я хмуро глядел на свое отражение в зеркале и размышлял, чем мне это может угрожать и как я могу предотвратить опасность. Размышления все еще требовали значительного усилия, но меня подхлестывал страх. Поэтому, когда горничная постучала в дверь, у меня был готов вполне приемлемый план.
— Хозяин уже поднялся? — резко спросил я вошедшую с подносом молодую женщину. — Я хочу поговорить с ним.
— Он… Он завтракает, — нерешительно ответила она.
— Скажите ему, что мне нужно сказать ему пару слов. Как только доест. Я хочу уехать через час и рассчитываю успеть поговорить с ним. — Я пронзил ее взглядом. — У меня украли бритву.
— Украли? Вашу бритву? — переспросила девушка, будто не могла понять этих слов. Глаза на юном лице стали огромными. — Но… — Поставив поднос, она поспешно вышла.
Кофе был очень крепким, к нему подали жирные желтые сливки. Когда я добавил их в кофе, получилась неаппетитная светло-бурая смесь. С трудом сделав несколько глотков, я отставил чашку в сторону. В нормальном состоянии я, пожалуй, смог бы осилить эту неприятную жидкость, но только не этим утром, с раскалывавшейся от боли головой и не прошедшим до конца страхом, заставлявшим меня шарахаться от любой незнакомой тени.
Когда я в конце концов покинул комнату, хозяин слонялся по холлу около лестницы. Я приветствовал его снисходительным кивком в стиле Августа Джеффриса и неприветливо сказал:
— У этого парня не вышло убить меня. Так он убежал с моей бритвой.
— Да, мне сказали о пропаже, — осторожно ответил хозяин, — но до сих пор ничего подобного не было.
— Ну а теперь есть, хотя кража совершенно бессмысленная, — сказал я самым наглым тоном, на какой был способен. — Правда, нужно признаться, что это была чертовски хорошая бритва, новая и острая. Я купил ее в лавке на Галлз-лэйн, прямо на выходе из Хай-Холборна. Почти новая, на ручке монограмма. Я отдал за нее три соверена.[7] — В моем голосе звучало огорчение от потери, но хозяин поглядывал на меня испытующе. Я понял, что он знает значительно больше, чем показывает.
