Вио не было необходимости открывать рот, поскольку его никто не встречал.
Когда настал момент завершения работ, он забрал отложенную для себя около кабестана рыбу, несколько помятых мерланов и, перейдя набережную, понес их на вытянутой руке.
Как и всегда, он потопал ногами о тротуар, чтобы стряхнуть грязь с сапог.
Открыв ключом дверь своего дома, он включил свет; его первой заботой было убедиться, что в очаге осталось хоть немного огня.
Другие, в других домах, делали то же самое.
Он открыл буфет и нашел там холодную котлету и сковороду с вареным картофелем, его нужно было лишь разогреть.
Он молча ходил взад и вперед, он был совсем один. Его дочь-глухая, и он не старался вести себя потише. Это было единственной положительной стороной ее недуга!
Он перемешал угли, поставил себе тарелку на клеенку стола. Сначала он принялся жарить картофель, и когда масло пожелтело, он неподвижно застыл, глядя на нечто, висящее на спинке стула, нечто мягкое и темное: на куртку.
Дверь в спальню, как всегда, была для тепла приоткрыта на кухню. Нахмурив брови, с недоверчивым взглядом, Вио вошел, не зажигая света. Благодаря отсветам с кухни темнота не была непроглядной.
Он подошел к кровати, на которой кто-то лежал. Вио стоя внимательно стал рассматривать лицо сына и с некоторым трепетом понял, что тот притворяется, а не спит.
По правде говоря. Марсель дрожал под простынями от нервного напряжения, от страха. Он затрясся, лишь только услышал шум сапог на пороге, а сейчас даже не дышал.
Его отец ничего не сказал и не дотронулся до него. Он повернулся и возвратился в кухню, где снова принялся за приготовление еды. Картофель почти сгорел, вскоре такой же запах пошел и от рыбы.
Наконец он откашлялся и произнес:
— Не встанешь ли поесть со мной. Марсель?
Третье судно в гавани сиреной требовало прохода под мостом. И Мари заявила в темноту:
— Если ты не дашь мне побольше места, я вернусь жить в кафе!..
Это случалось все чаще и чаще, и Эмиль, гарсон, уже издалека узнавал еще не законченный рисунок. Люди, как обычно, разговаривали с Шателаром, посетители приглашали его выпить стаканчик, и он охотнее, чем раньше, присаживался к ним за столики.
Он, должно быть, совсем не слушал, что ему говорили, потому что, присев за столик, сразу же отыскивал в одном из карманов огрызок карандаша и начинал рисовать на крышке стола — всегда одно и то же, всегда одинаково.
Сначала появлялся круг, разомкнутый вверху и соединяющийся нижней частью через что-то, напоминающее коридор, с квадратом.
Двумя месяцами ранее, если, на свое несчастье, один из гарсонов забывал стереть подобный рисунок со столика, ему уже через пять минут после ухода клиента была бы устроена головомойка с обычным: «Вы думаете, что здесь жалкая забегаловка для картежников?»
По правде говоря, Эмиль не понимал смысла рисунка. Мадам Блан тем более.
Особенно потому, что в некоторых местах рисунка было разбросано много мелких треугольников, и они не могли догадаться, что эти треугольники означали.
Между тем все это вместе был Портан-Бессен с его аванпортом, каналом, перекрытым разводным мостом, и внутренней гаванью.
Все происходящее не придавало Шателару твердости, В его настроении чувствовалась вялость, и он уже давно не взрывался от свойственного ему сильного гнева.
Нельзя было сказать, что он много пьет. Его дядюшка, бывший владельцем кафе до него, тот — да, был большим любителем выпить, и то с одним, то с другим, как бы походя, глотал по двадцать аперитивов в день, не считая рюмок ликера после кофе.
Раньше Шателар брал себе лишь минеральную воду.
Теперь же он изменил привычки и пил пиво, вино, портвейн, да еще неоднократно повторяя все это.
Тем не менее он не был пьян, когда принялся за мадам Блан. Наступил поздний вечер, и кафе закрывалось. Она подсчитывала выручку, складывая монеты столбиком и закручивая их потом в бумагу. Он с иронией смотрел, как она делает эти столбики; так же он мог бы смотреть, например, на старика, играющего вишневыми косточками.
— Скажите-ка, мадам Блан…
— Слушаю вас, мсье Шателар…
— Когда вы выходили замуж…
Она живо подняла голову, потому что ее удивило это слово, пробудило в ней какие-то воспоминания.
— …или, если хотите, до того, как вы вышли замуж, до того, как вы познакомились с вашим мужем, что вы хотели от супружества?
Она внимательно слушала, нахмурив брови.
— Что я хотела от супружества? Что-то я не понимаю…
Он стоял тут же, в непринужденной позе, поставив локти на высокую кассу, в то время как гарсоны крутились в пустом зале, где до сих пор слоями стоял дым от всех выкуренных за день трубок и сигарет.
— Да… Есть такие, кто хочет выйти за инженера, врача, другие — за почтальона… А вы?
Она предприняла искреннюю попытку взглянуть в прошлое, но все было напрасно.
— Право слово, не могу вам сказать… Офицеры мне казались такими нарядными, но чтобы из-за этого выходить за них замуж…
— Ну хорошо! Вы не знали точно… Тогда скажите мне, каким вам представлялось будущее…
— Я вас уверяю, мсье Шателар, что…
— Вы прекрасно представляли себе будущее, черт возьми! Все представляют себе будущее! Вы хотели жить в деревне с курицами и свиньями?
— Нет…
— Так вы хотели иметь замок с тридцатью слугами или колбасную лавку и мужа-колбасника?
Она смеялась, но он оставался серьезным.
— Теперь-то вы понимаете, что я хочу сказать? Ведь есть такие, кто хочет всего лишь розовый домик с гаражом и кухню с фаянсовым кафелем.
— Для меня это не имело значения, — вздохнула мадам Блан. — Когда я выходила замуж, мой муж работал крупье, и мы меняли город каждый сезон…
— Вот как! Вы вышли замуж за крупье?
Это навело его на какие-то размышления. Он украдкой поглядывал на кассиршу.
— Он им больше не работает, — снова вздохнула она, — из-за язвы желудка.
У крупье, как вы понимаете, не может быть…
— Это точно!
— Он сейчас ночной сторож, хотя…
Нет, пьяным он не был, но его взгляд, бродящий по залу со сдвинутыми стульями, был мутным, и он внезапно спросил:
— Вам не противно провести всю вашу жизнь, подавая выпивку, говоря «спасибо» клиентам, выпроваживая их?
— Но, мсье Шателар…
— Да это я себя спрашиваю, не противно ли мне.
Вслед за этим он оставил ее и с действительно брезгливым видом поднялся к себе, где стал раздеваться, один, в комнате с зеркальным шкафом.
Назавтра он принялся за то же самое, выбрав того из гарсонов, который походил на президента Республики. Тот был весьма робок и даже вздрогнул, увидев внезапно появившегося хозяина, который спросил, подозрительно глядя на него:
— Вы женаты?
— Да, мсье…
— Почему?
Шателар прямо-таки впитывал его малейшие непроизвольные движения, словно желая выпытать тяжкую тайну.
— Но, мсье…
— Ваша жена красива?
— В свое время она была не хуже других, но пятеро ребятишек…
Шателар серьезно повторил:
— Пятеро ребятишек, да…
Он повернулся на каблуках и оставил на месте ошеломленного гарсона, спрашивающего себя — так ли он ответил, как следовало.
Шателар производил впечатление человека скучающего, все делающего без убежденности, как будто выпавшего из своей собственной жизни. Даже когда он, руки в карманах, шел на набережную смотреть корабли… С ним заговаривали, и он вздрагивал, изумленный, почти испуганный.
В тот день Эмиль дважды видел, как он, склонившись над стойкой, опрокидывал в глотку стаканчик, так что Эмиль почти не удивился случившемуся вечером инциденту.
Не такой уж серьезный инцидент, но весьма показательный для всякого, кто хоть немного знал порядки в ресторане. Именно Эмилю, безусловно самому опытному гарсону, какой-то ворчливый клиент вернул порцию соля, утверждая, что рыба несвежая. Эмиль, как и было заведено, с достоинством забрал рыбу и направился за подтверждением к Шателару. Тот в это время ел за первым столиком у стойки.
— Что это такое? — спросил он.
— Клиент утверждает, что рыба несвежая.
Если бы хоть он, как всегда за ужином, читал газету, можно было бы понять его рассеянность. Но нет! Он ответил с совершенно потерянным видом:
— Так что же вы хотите, чтобы я сделал? Я тут ни при чем…
— Но ведь и он…
— А что он говорит?
— Что не может ее есть…
— Ну так пусть и не ест… Я не могу заставить его есть.
И он отвернулся. Он выглядел похудевшим, но, может быть, это не соответствовало действительности. Однако он, безусловно, стал меньше следить за собой, брился раз в два-три дня, наспех причесывался и кое-как повязывал первый попавшийся галстук.
Со своими друзьями, обсуждавшими маленькой группой каждый день свои дела перед белотом, он был откровенно сварлив, даже груб.
— У тебя, говорят, неприятности…
— Нет!
— Ты по крайней мере не вложил деньги в эту «Стеллу»?
Вот это-то они и обсуждали, поскольку фирма «Стелла», основанная в Шербуре три года назад, недавно обанкротилась.
