Забавно было видеть досаду полицейского, решившего, что над ним насмехаются; Мегрэ никогда в жизни не был столь чистосердечен.
— Во-вторых, я никогда не пытаюсь построить версию, прежде чем дело будет закончено. Вы женаты?
Льюис был озадачен столь неожиданным вопросом.
— Ну да!
— Причем, конечно, уже не первый год. И я убежден: вы считаете, что ваша жена не всегда вас понимает.
— Да, бывает и так.
— А ваша жена, со своей стороны, считает, что вы не всегда понимаете ее. И все же вы живете вместе, вместе проводите вечера, спите в одной постели, у вас есть дети… Две недели назад я слыхом не слыхал ни о Жане Мора, ни о Маленьком Джоне, не подозревал о существовании Джоза Мак-Джилла, и только вчера у одного старого калеки старуха ясновидица сообщила мне о некой Джесси. И вы думаете, что у меня могли появиться о каждом из них какие-то мысли? Я во всем этом плаваю, лейтенант. Конечно, оба мы плаваем. Но разница в том, что вы боретесь с волной, вы стараетесь плыть в определенном направлении, тогда как я плыву по течению, хватаясь то там, то сям за попавшуюся ветку. Я жду телеграмму из Франции. О'Брайен, конечно, сказал вам об этом. И так же, как вы, я жду результатов расследования, которое произвели ваши люди, поднявшие акты о смерти, разрешения на брак и так далее. А пока мне ничего не известно… Да, скажите, в котором часу отправляется пароход во Францию?
— Хотите уехать?
— Нет, хотя это было бы самое благоразумное. Погода прекрасная. За то время, что я в Нью-Йорке, это первый солнечный день. Я прогуляюсь — поеду в порт к отплытию Жана Мора, и мне будет приятно пожать руку мальчугану, с которым я имел удовольствие совершить чудесную поездку по морю.
Он встал, взял пальто и шляпу, а разочарованный полицейский нехотя закрыл записную книжку и положил ее в карман.
— Может, выпьем по коктейлю? — предложил комиссар.
— Не обижайтесь на меня за отказ, но я не пью.
В больших глазах Мегрэ мелькнул огонек. Он чуть было не брякнул: «Я мог бы в этом поклясться», — но вовремя спохватился и промолчал.
— Смотрите-ка, моего сицилийца нет на посту! Наверно, они думают, что теперь, раз Декстер куплен, нет необходимости следить за моими разъездами.
— У меня машина, комиссар. Подвезти вас?
— Нет, благодарю.
Мегрэ хотелось прогуляться. Он спокойно дошел до Бродвея, затем до улицы, где надеялся отыскать «Данки-бар». Сперва было ошибся, но потом узнал фасад и вошел в зал, в эту пору почти пустой.
В конце стойки, смакуя маленькими глотками двойную порцию виски, писал статью тот самый журналист с желтыми зубами, к которому Мак-Джилл и боксер-детектив обратились в день приезда Мегрэ. Он поднял голову, узнал Мегрэ, сделал недовольную гримасу, но все же кивнул головой.
— Пива! — заказал комиссар: в воздухе уже пахло весной, и от этого ему захотелось пить.
Он неторопливо пил пиво, как человек, у которого впереди много свободного времени.
Еще год назад, на набережной Орфевр, в такие минуты про Мегрэ говорили: «Патрон вошел в транс».
Непочтительный инспектор Торранс выражался грубее: «Патрон потеет». — Но это не мешало тому же Торрансу чуть ли не обожествлять комиссара.
Но и «транс», и «потеет» означало состояние Мегрэ, которое его сотрудники подмечали с облегчением. В конце концов они научились угадывать это состояние по самым неприметным признакам и даже предвидеть его приход раньше самого комиссара.
Что мог подумать такой вот Льюис о поведении своего французского коллеги в эти часы? Он, конечно, ничего бы не понял и смотрел на Мегрэ с жалостью. Даже капитану О'Брайену с его тонкой иронией, таящейся под грубоватой внешностью, — и тому вряд ли было угнаться за комиссаром.
Все это было довольно любопытно, но Мегрэ никогда не хватало любопытства в этом разобраться, пока, наконец, он не принял это свое состояние как факт, когда его описали ему до мельчайших деталей коллеги из уголовной полиции.
В течение дней, в течение недель он копался в деле, делал то, что было необходимо, не более, отдавал распоряжения, разузнавал о том и о сем, но вид у него был такой, словно все не слишком, а то и вовсе его не интересует.
Так продолжалось до тех пор, пока проблема оставалась чисто теоретической. Такой-то человек был убит при таких-то и таких-то обстоятельствах. Подозрение падает на такого-то или такого-то. В сущности, эти люди его не интересовали. Пока не интересовали. А потом внезапно, в тот момент, когда этого меньше всего ожидали и со стороны казалось, что Мегрэ обескуражен сложностью задачи, механизм приходил в действие.
Кто утверждал, что в такие моменты он словно становится грузней? Не бывший ли начальник уголовной полиции, годами наблюдавший за тем, как он работает? Это, конечно, была только шутка, но в ней заключалась немалая доля истины. Мегрэ вдруг начинал казаться еще более неповоротливым, еще более тяжеловесным. У него появлялась особая манера держать трубку, время от времени делая короткие затяжки, смотреть вокруг с отрешенным видом; на самом же деле он был целиком, поглощен работой мысли.
В конечном итоге это означало, что действующие лица драмы перестали быть для него абстрактными существами, пешками, марионетками и стали конкретными людьми.
И Мегрэ влезал в шкуру этих людей. Упорно старался влезть в их шкуру.
Разве не мог он продумать, пережить, выстрадать то, что продумал, пережил и выстрадал один из ему подобных?
Такой-то индивидуум в определенный момент своей жизни, в определенных обстоятельствах реагировал так-то и так-то, и Мегрэ, в конечном итоге, старался поставить себя на его место, вызвать у себя аналогичные реакции.
Но все это делалось неосознанно. Мегрэ не отдавал себе в этом отчета. Например, завтракая в полном одиночестве за стойкой, он считал, что он — Мегрэ и только Мегрэ.
А вот если бы он посмотрел на себя в зеркало, он увидел бы выражение лица Маленького Джона. Как раз то выражение, которое он заметил на лице у бывшего скрипача, когда тот впервые посмотрел на комиссара через полуоткрытую дверь, выйдя из самой дальней комнаты своего огромного номера в «Сент-Рейджи», из той скудно обставленной комнаты, где он устроил себе нечто вроде убежища.
Был ли то страх? Или что-то вроде покорности судьбе?
Маленький Джон в затруднительных обстоятельствах подходил к окну, нервно отдергивал занавеску и смотрел на улицу, и тогда Мак-Джилл автоматически брал руководство на себя.
Недостаточно было сказать себе: «Маленький Джон такой и этакий…» Надо было почувствовать его. Надо было превратиться в него. Вот почему для Мегрэ, когда он шагал по улицам, подзывал такси и ехал в порт, окружающий мир не существовал.
Был Маленький Джон, который со скрипкой под мышкой вместе с кларнетистом Жозефом приплыл на «Аквитании» из Франции.
И был Маленький Джон, который во время неудачного турне по Южным штатам делил свой обед с худенькой, болезненной девушкой, с некой Джесси, с которой, впрочем, делился едой еще один человек, Мегрэ еле взглянул на двух полицейских, стоявших на пристани. На его губах мелькнула легкая усмешка. Их, конечно, прислал на всякий случай лейтенант Льюис, но обижаться на него было не за что: Льюис исполнял свои обязанности весьма добросовестно.
Только за четверть часа до отплытия судна к зданию таможни подкатил длинный лимузин; первым из него вылез Мак-Джилл, затем Жан Мора в костюме из светлого твида, купленном, очевидно, в Нью-Йорке, и, наконец, Маленький Джон, который, казалось, раз навсегда решил носить либо темно-синие, либо черные костюмы.
Мегрэ не стал прятаться. Эти трое должны были пройти мимо него. Реагировали они каждый по-своему. Мак-Джилл, который возглавлял шествие и нес небольшой саквояж Жана, сперва нахмурил брови, потом — возможно, из фанфаронства — состроил легкую презрительную гримасу.
Жан Мора заколебался, посмотрел на отца, подошел к комиссару и пожал ему руку.
— Вы, значит, не едете… Еще раз прошу прощения. Вы должны были бы вернуться вместе со мной. Ведь ничего же не случилось. Я вел себя, как дурак.
— О да!
— Благодарю, комиссар!
Что касается Маленького Джона, то он прошел дальше и стал ждать своих спутников, потом просто, без высокомерия кивнул Мегрэ.
Раньше комиссар видел его только в номере «Сент-Рейджи». И теперь немного удивился, обнаружив, что тот вне стен гостиницы выглядит еще меньше ростом, чем казалось. Кроме того, он был еще более старым, еще более потрепанным жизнью. Может быть, он изменился недавно? Этот человек был как будто окутан дымкой, в нем уже не ощущалось его потрясающей энергии.
Мегрэ не придал этому значения. Едва ли он даже задумался над этим.
Последние пассажиры поднимались на борт. Друзья и родственники, задрав головы, выстроились на набережной. Несколько англичан, следуя старинному обычаю, бросали отъезжающим серпантин, а те с серьезным видом ловили его.
