– При полном взаимном удовлетворении… – сухо заметил Вульф.
– Да, именно так. Вы вот сказали, что если кто-то из них и ходил туда вчера ночью, то вам об этом ничего не известно, и я вам верю, но что, если они это от вас скрыли? Могли они так поступить? Почему бы и нет?
– Нет, если они хотят, чтобы я честно заработал свой гонорар. – Вульф поднял голову и посмотрел на часы. – Уже полночь, мистер Кремер. В заключение могу только повторить, что полностью отвергаю вашу версию. И не только по некоторым соображениям конфиденциального характера – вы ведь сами заметили, что я в данном случае нахожусь в их лагере, – но также и по другим причинам. Уж если один из них действительно ходил туда вчера ночью и обнаружил тело Далманна, то зачем ему понадобилось делать такую глупость и брать этот бумажник, ведь он не мог не понимать, что пропажа рано или поздно обнаружится и в результате под угрозой окажется конкурс? Разумеется, этот листок ему был нужен, ведь если бы он его оставил, его бы непременно обнаружили полицейские, а возможно, и репортеры тоже… Но почему бы сотруднику «ЛБА» не ограничиться только этим листком и не оставить на месте бумажник?
– Видит Бог, – проговорил Кремер, – вы все-таки лжете.
– Я? Почему вы так решили?
– Потому что такой вопрос может задать только идиот, а вы, как мне известно, идиотизмом не страдаете. Этот человек вошел, обнаружил труп и, естественно, занервничал. Людям, знаете ли, свойственно нервничать, когда они находят трупы. Больше всего на свете ему хотелось повернуться и удрать ко всем чертям, именно так обычно все и делают, особенно если у них есть хоть малейшие основания оказаться под подозрением, но он заставляет себя вытащить из кармана у мертвеца бумажник. Возможно, он даже сперва намеревался взять только листок, а бумажник положить обратно в карман; может, он даже начал уже искать этот листок, но тут ему в голову пришла мысль об отпечатках пальцев. Он мог бы, конечно, обтереть бумажник, прежде чем положить в карман, но отпечатки все равно могли остаться. Даже при этом условии он все-таки мог бы попробовать, если бы спокойно взвесил все последствия исчезновения бумажника, но в том-то и дело, что этот тип вовсе не был спокоен, у него не было времени, и ему надо было как можно скорее смыться. Вот он и смылся – вместе с бумажником. Прошу извинить, что занял своими детскими рассуждениями ваше драгоценное время, но вы сами этого хотели.
Кремер встал, посмотрел на зажатую в пальцах сигару, выбросил ее в мою мусорную корзину и проводил прощальным взглядом, скорбя об утраченных иллюзиях. Потом перевел взгляд на Вульфа.
– Если это все, чем вы можете мне помочь, то я, пожалуй, пойду, – произнес он и повернулся.
– Как я понимаю, – бросил ему в спину Вульф, – вы отказываетесь верить утверждениям мистера Хансена и прочих, будто они сочли этот фокус Далманна с листком просто блефом?
– Сказки! Может, вы в это верите?! – прорычал, обернувшись уже в дверях, Кремер.
Когда, проводив его, я вернулся в кабинет, Вульф все так же сидел за столом, уставясь в пустоту и пощипывая пальцами мочку уха. Я поставил пустой стакан из-под молока на один из пивных подносов, отнес все это на кухню, вымыл и вытер стаканы, выкинул бутылки и убрал подносы. Фриц, если не было специальных указаний, уходил спать ровно в одиннадцать.
Когда я вернулся в кабинет, массаж уха продолжался. Я заговорил:
– Если на завтрашнее утро для меня есть какие-нибудь поручения, я могу все допечатать прямо сейчас. У меня есть программа на завтра?
– Никакой.
– Вообще-то вы совершенно правы, – проговорил я как можно приветливей, – действительно, куда нам спешить? Ведь до двадцатого апреля еще целая неделя. Можно еще штук двадцать книг прочитать, если, конечно, не отвлекаться на пустяки…
– Хорошо. – Вульф нахмурился. – Позвони Солу и пригласи позавтракать со мной, в восемь, у меня в комнате. Дай мне для него двести… нет, пожалуй, триста долларов, запри сейф и отправляйся спать. Я хочу немного покоя.
Я, конечно, повиновался, но не без удивления. Неужели Вульф вздумал пустить на ветер две – нет, три – сотни из капиталов «ЛБА», только чтобы показать мне, что у него в голове зреют какие-то идеи? Конечно, Солу Пензеру нет равных в Нью-Йорке в любом деле, но что из этого вытекает? Одному следить за пятерыми? Вряд ли. А если за одним, то за кем и почему? А если не следить, тогда зачем нужен Сол? Что касается меня, то все, что я видел или слышал, не давало мне никаких оснований избрать какое-то одно конкретное направление. Похоже, что и Вульф был в таком же положении. Просто хочет позавтракать в компании, но не в моей. Что ж, пусть будет так.
Я поймал Сола в его квартире на Восточной Тридцать восьмой улице, оповестил об утренней встрече, вынул из специального ящика деньги, запер сейф, передал Вульфу наличность и спросил:
– Значит, сегодня не печатать?
– Нет. Ступай спать. Мне надо поработать.
Я вышел. Уже поднявшись на один пролет, я остановился на площадке и поразмышлял, не прокрасться ли мне на цыпочках назад и не застукать ли Вульфа за книгой, но потом решил, что это приведет лишь к тому, что он из упрямства будет читать всю ночь до утра.
Вообще-то за завтраком я обычно читаю «Таймс», а «Газетт» просто держу рядом для сервировки, но в тот четверг последней было уделено особое внимание – ведь нигде больше так тонко не чувствуют, как важны в этом мире убийства.
Помещенная на первой полосе «Газетт» статья о судьбе и карьере молодого рекламного гения весьма прозрачно намекала, что по крайней мере у сотни прекрасных юных особ женского пола, проживающих в самых фешенебельных кварталах города, имелись вполне веские основания лишить гения жизни. Никаких имен при этом, естественно, не упоминалось. Но это была только маленькая косточка, брошенная любителям пикантных подробностей. Главной темой был конкурс, и тут газетчики не жалели подробностей, гордясь своим главным источником информации в лице уроженки Лос-Анджелеса, достопочтенной мисс Гертруды Фрейзи. На третьей странице был даже опубликован ее портрет, где уникальная комбинация столь редкостных черт казалась еще более живописной – и менее правдоподобной, – чем в жизни. Она не скупясь снабдила репортера информацией о лиге «За естественную женщину», подробно поведала про ужин в среду вечером, включая номер Далманна с бумагой и все то, что он при этом говорил, а потом детально рассказала, как она понимает свои права в качестве участницы конкурса в соответствии с существующими на сей счет правилами и соглашениями.
Что касается остальных конкурсантов, то Сьюзен Тешер из «Часов» так и осталась для журналистов недосягаемой, по всей видимости, после консультаций со своими тремя телохранителями. Гарольд Роллинс хоть и допустил их до себя, но отказался дать новую или прокомментировать уже имеющуюся информацию и даже не потрудился пояснить, каким образом полмиллиона долларов грозят так трагически разрушить его судьбу. Из газеты также явствовало, что задержавшаяся на этом свете лишь благодаря таблеткам миссис Уилок и страдавший сердечными недомоганиями Филипп Янгер оказались почти столь же разговорчивы, что и пресловутая мисс Фрейзи. Оба они дружно выразили горечь, негодование и готовность к борьбе, но разошлись в одном пункте. Янгер считал, что единственным способом выйти из сложившейся ситуации является справедливый раздел призовых денег на пять равных частей, а миссис Уилок была с ним категорически не согласна. Она твердо нацелилась на первый приз и требовала аннулировать розданные пять стихотворений, заменить их новыми и таким образом создать условия, при которых всем были бы обеспечены равные возможности.
Мне, наверное, полагалось бы ограничить чтение конкурсными делами – ведь нас, как вы, наверное, уже усвоили, наняли вовсе не для того, чтобы расследовать убийство, – но в кухне находился только Фриц, а он умеет держать язык за зубами. Оказалось, что Кремер утаил от нас массу ценных сведений. Он, например, ни слова не сказал о том, что на Далманне был в тот вечер темно-синий костюм, что у «Черчилля» он взял такси и прибыл к себе в квартиру незадолго до половины двенадцатого, что женщину, которая пришла приготовить ему завтрак и обнаружила, что тот ему больше никогда не понадобится, звали Эльга Джонсон, что квартира его состояла из двух комнат и ванной, что пуля, пронзив сердце, задела еще и ребро, и много другой, не менее полезной информации. Имени убийцы среди этих сведений не было.
В тот день я встал пораньше и, уже успев покончить с завтраком и газетами, сидел в кабинете за машинкой, когда появился Сол Пензер.
Внешность Сола не оставляла ему никаких шансов на звание мистера Америка. Нос у него был вдвое больше, чем полагалось, Сол вечно выглядел небритым, одно плечо выше другого, хотя оба одинаково сутулы, а руки из-за слишком коротких рукавов казались даже длиннее, чем были на самом деле. Но если бы я вдруг оказался один на дереве, внизу меня ждала бы стая кровожадных тигров-людоедов и при этом команда бобров уже подгрызала ствол дерева, на котором я сижу, то вид приближающегося Сола был бы для меня самым прекрасным зрелищем на свете. Я никогда не видел его расстроенным.
