— Возьмите себе.
Во вторник он дал бы голову на отсечение, что завсегдатаи его поджидали, и это вызвало у него нечто вроде легкой дрожи. Теперь с ним случалось и такое. Он был убежден: настанет день, и неизбежное произойдет, только вот что именно и когда? Произойдет где угодно — хоть в этом стареньком тихом кафе. Почему клиенты с понимающим видом посмотрели на г-на Кампа, еле сдерживая улыбку?
Хозяин молча обслужил Франка, а когда тот расплачивался, взял с этажерки и протянул ему конверт, приготовленный на видном месте между двух бутылок.
Франк на ощупь почувствовал кредитки и мелочь. Это была сдача со вчерашней крупной купюры. Он поблагодарил и ушел. Это не помешало ему прийти снова.
Он едва не поссорился с Тимо. Было два часа ночи.
Франк много пил. Привалившись к стойке, он заметил в углу, в обществе женщины, какого-то субъекта, чья физиономия ему не понравилась. Он показал Тимо пистолет и пробурчал:
— Когда этот тип выйдет, я его уделаю.
Тимо жестко и очень недружелюбно взглянул на него.
— Спятил?
— Ничуть. У него противная рожа, и я его уделаю.
— Смотри, как бы я тебя кулаком не уделал!
— Что ты сказал?
— А то, что мне не нравятся твои новые замашки. Развлекайся этим где угодно, только не у меня. Предупреждаю: если тронешь парня, я тебя немедленно посажу. Это раз. Кроме того, изволь впредь оставлять свою игрушку дома, иначе сюда не войдешь. Это два. А теперь могу дать совет: поменьше пей. Во хмелю ты дерешь нос не по годам.
Правда, чуть позже Тимо пришел извиняться. На этот раз он взывал к голосу рассудка.
— Может быть, я говорил резковато, но это для твоего же блага. Даже твой дружок Кромер находит, что ты становишься опасен. Я не лезу в ваши дела. Я знаю одно: с некоторых пор ты вообразил, что тебе все можно. По-твоему, показывать пачки денег кому попало умно? Или ты думаешь, люди не понимают, как зарабатываются такие суммы?
Франк вытащил зеленую карточку. На Тимо она, видимо, не произвела впечатления. Он слегка смутился, и только. Потом велел Франку спрятать ее.
— Этим тоже лучше не козырять.
Предпринял Тимо и третью атаку. Им то и дело приходилось прерывать разговор: клиенты изо всех углов наперебой подзывали хозяина.
— Слушай, малыш. Знаю, ты подумаешь, что я завидую, но я все-таки сделаю то, что должен сделать. Не стану утверждать, что такой документ — пустая бумажка, но им надо уметь пользоваться. И дело даже не только в этом.
Развивать свою мысль он не пожелал.
— А в чем еще?
— Что об этом говорить? Слухов и без того хватает. Я лажу с победителями. Меня они не трогают. Иногда приносят товар и ведут себя как честные партнеры. Я общаюсь со многими из них, притом с самыми разными; вероятно, поэтому кой о чем и догадываюсь.
— О чем же?
— Расскажу тебе один случай. С месяц назад за третьим столиком, вон тем, сидел офицер, полковник, красивый, жизнерадостный, еще молодой парень, вся грудь в орденах. С ним были две женщины, он им что-то рассказывал, что — не знаю: я обслуживал другой столик. Как бы то ни было, смеялись они во все горло. Потом он вытащил бумажник — собирался, наверно, расплатиться.
Женщины завладели бумажником и стали с ним баловаться. Все трое были пьяны. Бабенки передавали друг другу документы, фотографии. Я стоял за стойкой и вдруг вижу: поднимается какой-то тип, на которого я и внимания не обращал, — человек как человек, в штатском, на улице таких пруд пруди. Даже одет неказисто. Подошел к столику полковника; тот, все еще продолжая улыбаться, с досадой посмотрел на него. Тут человек произнес одно слово, всего одно, и офицер, словно подброшенный пружиной, вытянулся в струнку. Отобрал у женщин бумажник. Расплатился. Весь обмяк, как будто из него воздух выпустили. Без всяких объяснений бросил подружек и вышел вместе со штатским.
— А я здесь при чем? — пробурчал Франк.
— Говорят, утром его видели на вокзале: уезжал в неизвестном направлении. А ты здесь вот при чем. Бывают люди, которые кажутся могущественными, и, может быть, в данный момент они вправду могущественны. Но запомни: они куда слабее, чем хотят показать, потому что, как они ни могущественны, всегда найдутся другие, кто сильнее. И последних, как правило, никто не знает. У тебя дела с одним ведомством, где все тебе пожимают руку, и ты решаешь: «Я на коне». А тем временем в другом ведомстве, не имеющем ничего общего с первым, на тебя уже заводят досье. Понимаешь, что я хочу сказать? У иноземцев много секторов, и то, что ты на хорошем счету в одном, еще не значит, что тебе можно совать нос в другой.
На следующее утро Франк вспомнил про этот разговор и почувствовал горький осадок в душе, тем более что голова у него трещала с похмелья. Напиваться вошло у него в привычку. Каждое утро он давал себе слово быть поумеренней и каждый день вновь принимался за свое: без стаканчика он уже не мог взбодриться.
Больше всего Франка поразило, как увязались у него в мозгу наставления Тимо с фразой Лотты, которую он сперва пропустил мимо ушей.
— Чувствуется, что скоро Рождество, — заметила она.
— Лица начинают меняться.
Это означает, что меняется клиентура, во всяком случае, в той мере, в какой она состоит из оккупантов. Для Лотты это всегда неприятный период: она живет в постоянной тревоге. Каждые несколько месяцев, вернее, полгода — это обычно совпадает с главными церковными праздниками, хотя, возможно, такое совпадение — чистая случайность, — происходит перемещение личного состава, как штатского, так и военного. Одних отзывают на родину, на смену им шлют других, ни повадки, ни характер которых еще не известны. Все приходится начинать сначала. Всякий раз, когда звонит новый клиент, Лотта считает себя обязанной разыгрывать комедию с маникюром и успокаивается не раньше чем посетитель назовет имя приятеля, направившего его к ней.
Сам толком не зная почему, Франк не хочет, чтобы его генерала куда-нибудь переводили. Он говорит «мой генерал», хотя незнаком с ним, даже в лицо не видел. Его знает лишь Кромер. В страсти генерала к часам ощущается что-то детское, и это успокаивает. Франк похож на свою мать: ему тоже легче с людьми, у которых есть слабости.
Кому, скажем, известны пороки Отто, тот его уже не боится. Особенно один порок, на котором Франк еще сыграет. Отто наверняка дорого даст, чтобы его грешки не стали достоянием гласности.
Опять проглянуло солнце, на улице весело подмораживает. Выпавший снег не успел еще загрязниться, и в некоторых кварталах безработные, нанимаемые муниципалитетом поденно, сгребают его с тротуаров в ослепительно белые кучи.
У Франка сложилось впечатление, что Кромер избегает его. Правда, он тоже избегает Кромера. О чем же тогда беспокоиться? И можно ли считать, что Франк беспокоится, если он совершенно спокоен и сам, по доброй воле, полностью отдавая себе отчет в возможных последствиях, делает все, чтобы навлечь на себя удар судьбы?
Например, ходит к Кампу. А в числе посетителей маленького кафе наверняка есть люди из подполья и патриотических организаций. Стоят они и в очередях, мимо которых он проходит, прекрасно понимая, что его одежда и обувь сами по себе уже вызов.
Дважды он сталкивался с Карлом Адлером, водителем пикапа, на котором ездил в деревню в ночь смерти барышни Вильмош. Любопытно, однако: две встречи за четыре дня, обе случайные и обе в непредвиденных местах — первая на тротуаре напротив «Лидо», вторая в табачном магазине в Верхнем городе.
Раньше Франк с ним не встречался. Вернее, просто не знал его, а значит, мог сто раз сталкиваться с ним и не замечать.
Вот так и вбиваешь себе в голову разные ненужные мысли!
И почему Адлер делал вид, что они незнакомы? Из осторожности или, может быть, из чистоплюйства?
Все это не имеет значения. А если бы даже имело, если бы за всем этим крылось что-то подозрительное.
Франк был бы только счастлив. Тем не менее его настораживает одна деталь. У кино Адлер был не один. Его сопровождал человек, проживающий в том же доме, что Фридмайер.
Франк лишь мельком видел этого типа на лестнице.
Ему известно, что тот с женой и маленькой дочкой квартирует на третьем этаже. Лет парню двадцать восемь — тридцать, на вид он какой-то изможденный, хилый, с жалкой бороденкой — пучком светлых куцых волосков на подбородке. Он не рабочий. Служащий? Может быть.
Впрочем, нет: Франк подметил, что парень попадается ему на глаза не в определенные часы, а в самое разное время. Не напоминает он повадками и коммивояжера.
Куда вероятнее, что он техник, как и Адлер; в таком случае их знакомство вполне естественно.
Угадать, кто принадлежит к подпольной сети или патриотической организации, совершенно невозможно. Порой это самые безобидные на вид люди, а жилец третьего этажа с его женой и дочуркой прямо-таки олицетворение неприметного обывателя.
Зачем этим людям расправляться с Франком? Он ничего им не сделал. Казнят они обычно своих — предателей, а Франк не в силах их предать: он их не знает. Они его презирают, это бесспорно, но ему, как и Лотте, следует, скорее, опасаться вражды соседей, в основе которой — зависть. Еще бы! Уголь, одежда, еда…
