Это походило на Farce Domine[1], которую в дни несчастий исполняют в церкви по три раза, каждый раз изменяя и повышая тон.
Теперь это был уже крик. Старуха перешла на скороговорку. Она хотела высказать все. Все!
— Уведите ее.
Несколько негров, одетых стараниями белых в синие униформы, с фесками на голове и выполнявшие обязанности полицейских, потащили старую женщину сквозь толпу. Понимала ли она толком, зачем ее заставили сюда явиться, а теперь внезапно уволокли обратно? Она не отбивалась, но продолжала говорить.
Тимар неожиданно встретился взглядом с Аделью и увидел в ее глазах настоящую панику. Он не догадывался, что причиной тому его собственное лицо. Страшная усталость. Болезнь, непомерное нервное напряжение, безумная жара — все это отразилось на его изможденном лице, бледном, как у мертвеца. Лихорадочные глаза не в состоянии были на чем-нибудь остановиться и, блуждая, перебегали с негров на белых, от часов к пятну на стене.
Его прошиб холодный пот. Он тяжело дышал, а мысли, как и глаза, блуждая, не могли ни на чем сосредоточиться. Но он сознавал, что ему необходимо, настоятельно необходимо о чем-то подумать, что-то решить.
— Повторите нам вкратце ее слова. Это было великолепное выступление, но.., покороче.
— Она говорит, что все это не правда.
Переводчик чувствовал себя уверенно, он был проникнут чувством собственного достоинства. За окнами послышался ропот, и председатель, потрясая колокольчиком, рявкнул:
— Тихо, не то я велю выставить всех за дверь!
Два других негра подошли к тому месту, где обычно допрашивали свидетелей, и председатель, уже успокоившийся, склонился к ним, облокотясь о стол.
— Ты говоришь по-французски?
— Да, господин.
— Что тебя навело на мысль, что Амами убил Тома?
— Да, господин.
Он произнес: «Да.., гсдин».
Эти двое были свидетелями обвинения. Тимар все понял. Теперь он не только понимал, но факт за фактом восстанавливал все события! Пока он любовался в деревне прекрасной нагой девушкой, Адель побывала в хижине старейшины и предложила ему крупную сумму, если он найдет среди своих людей «виновного» и подсунет ему револьвер, который она принесла с собой.
Это было так просто. Старейшина выбрал человека, на которого имел зуб, негра, женившегося на его дочери и осмелившегося предъявить права на приданое, когда та бросила его. Между ними была еще ссора из-за коз и мотыг. Пять мотыг! Пять кусков железа! Два человека, которым тоже что-то пообещали. Теперь они хотели заработать свои деньги.
— Да, господин.
— Скажи, когда тебе пришла в голову мысль, что Амами убил Тома?
— Да, господин.
— Переводчик, переведите ему вопрос! — закричал доведенный до отчаяния председатель.
Негры стали выкрикивать какие-то бесконечные фразы, и переводчик, по-прежнему невозмутимый, объявил:
— Они говорят, что Амами известен как бандит.
От этого можно было прийти в отчаяние. Амами оставили здесь, а его жену увели. Он тупо смотрел на своих обвинителей, иногда пытался заговорить, но его тут же прерывали. Теперь он уже ничего не понимал.
Почва уходила у него из-под ног.
На самом ли деле была его дочерью девушка, принадлежавшая Тимару? Теперь он краснел, вспоминая, что она была невинна, а он, несмотря на это, овладел ею, овладел яростно, с мелькнувшей мыслью, что мстит всему мрачному, пережитому в Африке.
— Это действительно тот револьвер, который нашли в его хижине?
Председатель показал револьвер. Тимар чувствовал устремленные на него взгляды Адели и еще трех человек: Буйу, кривоглазого лесоруба и толстобрюхого счетовода.
Жозеф не мог видеть своего лица, а потому не понимал, почему, несмотря на торжественность минуты, Буйу настойчиво расталкивал толпу негров, чтобы пробраться к нему.
Он не видел, что даже негры, стоящие с ним рядом, смотрели на него со страхом и удивлением. Из его груди со свистом вырывалось дыхание, как при сильном приступе лихорадки, и он сжимал руки так, что трещали суставы.
— Оба они утверждают, что нашли именно этот револьвер. Все остальные показали то же самое. Ни один белый не заходил в деревню после преступления.
Курносый негр с мольбой смотрел на переводчика.
У него тоже было сходство с дочерью.
Лесоруб и счетовод следили за Буйу, который пробирался сквозь толпу, приближаясь к цели. По другую сторону веревки, там, где сидело начальство, прокурор склонился к Адели, и они тихо разговаривали, поглядывая на Тимара. Вдруг Жозеф почувствовал, что его схватила чья-то рука — рука Буйу. А тем временем громкий голос произнес:
— Внимание!
Внимание к чему? К кому? От этого можно было взбеситься! Напряжение длилось несколько секунд.
Тимар чувствовал себя в положении одинокого полуголого негра, которого судили, не желая даже выслушать.
Тимара тоже загнали. Подослали Буйу, чтобы его обуздать. Железные пальцы лесоруба впились ему в руку.
На него смотрела Адель. Его разглядывал прокурор.
Сам председатель, почувствовав в воздухе угрозу, с беспокойством поднял глаза, но ничего не сказал и только отпил глоток виски.
Может быть, в эту минуту у обвиняемого негра были те же мысли, он переживал тот же ужас? Чувствовал ли он, что все против него и что его скоро сотрут в порошок, как если бы все эти люди, негры и белые, умышленно образовали круг, чтобы удушить его? А он все пытался говорить в этом шуме, говорил сам с собой пронзительным голосом, снова повторял свою историю.
Тогда, предельно напрягая нервы, невзирая на Буйу, ломавшего ему руку, невзирая на взгляд Адели, невзирая на улыбавшегося ему прокурора, Тимар зарычал, буквально зарычал и еще больше приподнялся на носках. По его бескровному лицу струился пот, а горло так сдавило, что мучительно больно было говорить.
— Это не правда! — прохрипел он. — Это не правда! Он не убивал! Это… — И он продолжал, рыдая:
— Это она! Вы же прекрасно знаете!
Страшным усилием Буйу скрутил ему руку и швырнул его под ноги толпы. Тимар потерял сознание.
Он ухмыльнулся и вполголоса произнес:
— Конечно. Этого не может быть.
Двое пассажиров обернулись, но он оглядел их, не моргнув глазом и только пожав плечами, поскольку это были чиновники. Пароход, только что приняв шлюпки на борт, медленно покидал либревильский рейд. Тимар сидел в баре, на конце палубы первого класса. Вдруг он вскочил. Только сейчас до него дошло, что он в последний раз видит эту желтую линию пляжа, более темную линию леса, красные крыши н веерообразные кроны кокосовых пальм.
Взгляд у него был пристальный, лицо постоянно меняло выражение. Он то и дело строил гримасы, сжимал свои длинные пальцы, говорил вполголоса с самим собой, ни на кого не обращая внимания.
— Значит, меня действительно проводили на вокзал?
Он знал, что говорит глупости, что в Либревиле нет вокзала, что он сам сел в шлюпку, а на берегу никто даже не помахал ему на прощание платком. Но слово «вокзал» в эту минуту было приятно. Оно напоминало отъезд из Франции, вокзал в Ла-Рошели, мать, сестру.
Тимар очень устал. Ему не переставали твердить об этом. А все из-за той потасовки. Никогда раньше он не устраивал скандалов, особенно в общественных местах. Ведь он был воспитанным молодым человеком, а характер его скорее можно было назвать мягким.
Однако, когда Буйу закрутил ему руку, когда он очутился один среди возбужденной толпы, Тимар понял, что здесь его ненавидят, и стал бить куда попало.
Негры и белые смешались в одну кучу. Копошащуюся массу вытолкали на улицу, и там Тимара били ногами в лицо. Шлем исчез. Солнце палило голову. По лицу текла кровь.
Ему приходилось видеть драки, но никогда он не принимал в них участия. Обычно отходил подальше, а теперь оказался в самой гуще. И он обнаружил, что удары причиняют меньше боли, чем это кажется. И не нужно быть особенно храбрым, чтобы давать отпор.
Итак, все были против него. Он наносил удары направо и налево. Дрался до тех пор, пока, неизвестно каким образом, не очутился в сумраке комиссариата полиции.
Тимар различал полосы света и тени, столик, за которым пили виски. Он сидел на стуле, а комиссар стоял напротив и так странно смотрел на него, что Тимар в недоумении невольно провел рукой по лбу и пробормотал:
«Прошу прощения. Я и сам хорошенько не помню, что случилось. Там все на меня обозлились».
И он сделал попытку вежливо улыбнуться. Но комиссар не улыбался и не переставал разглядывать его с холодным любопытством.
«Пить?»
Так он мог обратиться и к негру, и к собаке. Протянув ему стакан с водой, комиссар стал ходить взад и вперед по комнате.
Тимар хотел подняться.
«Сидите!»
«Чего мы ждем?»
Похоже было, что все это происходит во сне.
«Садитесь!»
Люди не дают себе труда отвечать на его вопросы.
В голове Тимара снова зародилась мысль, что против него составлен заговор.
