произнес судья Норвуд.
— Теперь, доктор, когда вы заявили, что по состоянию самого тела вы сделали вывод, что смерть наступила часа за два до вашего первого осмотра, на чем конкретно вы основываетесь?
— С одной стороны, температура, — сказал доктор Джеффри, снова переминаясь с ноги на ногу на своем свидетельском месте. — Тело подвержено определенной степени охлаждения. Как вы понимаете, мистер Мейсон, человеческое тело представляет собой великолепный пример воздушного кондиционирования. Реагируя на внутреннюю инфекцию в форме жара, тело сохраняет при жизни почти постоянную температуру в девяносто восемь и шесть градусов по Фаренгейту. После наступления смерти тело охлаждается в каком-то среднем темпе, что позволяет опытному медику с довольно высокой точностью установить время смерти.
— Совершенно верно, — отозвался Мейсон. — Спасибо большое за ваше объяснение, доктор.
Доктор Джеффри кивнул.
— И, насколько я понял, — спокойно продолжал Мейсон, — вы установили по температуре тела, что смерть наступила примерно за два часа до того, как вы впервые осмотрели тело Артура Кашинга?
— Да, сэр.
— Итак, если я хорошо понял, температура тела понижается в среднем на один-полтора градуса за час после смерти. Верно?
Доктор Джеффри поднял руку и начал потирать шею.
— Ну, в общем, что-то в этом роде, — сказал он. — Конечно, это зависит от обстоятельств.
— То есть, я предполагаю, что при первом осмотре тела Артура Кашинга вы установили, что температура составляла точно на три градуса ниже девяноста восьми и шести, то есть девяносто пять и шесть?
— Это не так. Ваше предположение неверно.
— В каком смысле неверно?
— Видите ли, я не измерял температуру при первом осмотре тела. Я сделал это потом, когда перенесли тело в такое место, где мне было удобно воспользоваться термометром.
— И сколько же времени прошло после первого осмотра?
— Думаю, около часа.
— Значит, я могу предположить, что температура в то время могла показывать наступление смерти тремя часами ранее?
— В общем… да.
— Почему вы колеблетесь, доктор Джеффри?
— Я просто хотел убедиться, что правильно понял вопрос.
— Но вы поняли его?
— Да.
— И ответил на этот вопрос, — фыркнул окружной судья Хейл.
— Правильно, — проговорил Мейсон. — Он понял вопрос и ответил на него. Следовательно, доктор, вы хотите сейчас засвидетельствовать, что температура была девяносто четыре и одна десятая градуса в то время, когда вы действительно измерили температуру?
— Я этого не говорил, — ответил доктор.
— Вы сказали, что температура указывала на наступление смерти примерно тремя часами ранее.
— Да, сэр.
— Это было тремя часами ранее того момента, когда вы действительно измерили температуру термометром?
— Да, сэр.
— Затем вы показали, что средний темп понижения температуры — один-полтора градуса за каждый час после наступления смерти?
— Ну, я заявил это в ответ на ваш вопрос, в котором вы исходили из такой нормы.
— Но это верно, не так ли?
— Ну, это зависит…
— От чего это зависит?
— От температуры окружающей атмосферы.
— А, понимаю. Вы об этом не упомянули, когда я задавал свой вопрос, доктор.
— Обычно, если брать среднюю норму, в определенных пределах, темп в один и полтора градуса является стандартом.
— Именно в определенных пределах. Но, насколько я припоминаю судебную медицину — и если я ошибусь, надеюсь, доктор меня поправит, — пределы окружающей температуры для такой нормы изменений находятся между пятьюдесятью и девяноста градусами по Фаренгейту. Все, что выше либо ниже этих температур, имеет радикальный эффект на температурные изменения тела. Это верно?
— Это верно, — сказал доктор Джеффри, — и я учитывал эти факторы.
— Что вы имеете в виду?
— Температура снаружи составляла примерно двадцать три градуса по Фаренгейту, и поскольку окно было разбито к моменту наступления смерти, а температура в помещении быстро опустилась до уровня внешней, то я учел эти факторы.
— Понимаю. Так, а вы сами измеряли температуру снаружи?
— Нет. Я воспользовался сводками метеослужбы.
— А как вы узнали, что стекло было разбито в момент смерти?
— Ну, это диктуется здравым смыслом. Это…
— Как вы узнали, что окно было разбито в момент смерти?
— Мне сообщил об этом окружной судья Хейл.
— Понятно. А он не говорил вам, откуда он сам узнал?
— Он сказал, что свидетель Сэм Баррис, услышав тот самый фатальный выстрел и звон стекла, почти сразу направился к коттеджу Кашинга и обнаружил, что окно было выбито. Как было сообщено, он нашел комнату в том же состоянии, что и я по прибытии.
— В таком случае, когда на вопрос окружного судьи вы заявили, что констатация наступления смерти за два часа до вашего первого осмотра тела не зависела ни от чьих-либо заявлений, вы ошибались. Так?
— Ну, я подумал тогда, — сердито сказал доктор, — что вопрос был немного опасен.
— Но вы поняли его?
— Да, я его понял.
— И вы ответили?
— Да, ответил.
— И вы дали неверный ответ, не так ли?
— А что мне оставалось делать? Окружной судья вложил слова в мои уста, и в каком-то смысле они были верны. Они…
— Обождите минутку, — сказал Мейсон, в то время как доктор колебался. — Не хотите ли вы дать нам понять, что готовы сделать любое заявление, какое окружной судья от вас потребует?
— Нет, я не это имею в виду.
— А я подумал, что это.
— Нет-нет. Я чувствовал себя довольно неудобно, давая свой ответ… Ведь все в жизни зависит от каких-то предположений, вытекающих из информации источников, которые мы считаем как бы образцом.
— Понимаю. Я не считал этот пункт особенно важным, доктор, пока окружной судья не акцентировал на нем внимание. Тогда я решил докопаться до истинных фактов. Спасибо, доктор, у меня все.
Доктор Джеффри вскочил со свидетельского места, словно стул под ним внезапно раскалился.
Окружной судья Хейл пытался скрыть свою растерянность, демонстративно роясь в бумагах.
— У вас будут вопросы? — осведомился Мейсон голосом, так и излучавшим мягкость и примирение.
В задних рядах послышались смешки.
— Вы занимайтесь своим делом, а я своим, — огрызнулся судья через плечо, все еще не отрываясь от бумаг.
Судья Норвуд резко хлопнул по столу перед собой:
— Достаточно, джентльмены. Суд объявляет десятиминутный перерыв.
Миссис Баррис обладала ярко выраженным пытливым умом и повышенным интересом к отдельным персонам. Каждодневные темы, обсуждавшиеся в газетах, казались ей бледными и бесцветными, если только не затрагивали интимных подробностей жизни обитателей Медвежьей долины.
