Но если так ей и не сказать, Сильвия выйдет замуж за Чарльза Кроули, и тот может ее убить...
И вот за день до моего отъезда я решил все ей выложить. Я так и сказал, что она вправе считать меня сумасшедшим или кем-то в этом роде, но я готов поклясться чем угодно, что расскажу лишь то, что сам видел, и потому, раз уж она собралась выйти за Кроули, мой долг поведать ей о странном видении в зеркале.
Она слушала очень спокойно. В ее глазах было что-то такое, чего я не понимал. Она совсем не сердилась. Когда я закончил, она невесело поблагодарила меня. А я повторял и повторял, словно дурак: «Я действительно видел. Я вправду это видел», – пока она не остановила меня словами: «Конечно, видели, раз вы так говорите. Я вам верю».
В итоге я ушел от нее, так и не сумев понять, действительно ли поступил правильно или свалял дурака, но спустя неделю Сильвия разорвала помолвку с Чарльзом Кроули.
Затем началась война – и просто не было времени много раздумывать о чем-то, кроме нее. Раз или два, когда я бывал в увольнении, мне случалось видеть Сильвию, но я старался избегать таких встреч.
Я любил ее и сходил по ней с ума как никогда, но меня не оставляло чувство, что это была бы игра не по правилам. Ведь из-за меня она разорвала помолвку с Кроули, и я все время говорил себе, что смогу оправдать свой поступок, лишь если проявлю полную личную незаинтересованность.
В 1916 году Нейл погиб, и на мою долю выпало сообщить Сильвии о последних минутах его жизни. После этого мы уже не могли по-прежнему вести себя, словно чужие. Сильвия боготворила Нейла, а я считал его лучшим другом. Она была прекрасна, невыразимо прекрасна в своем горе. И мне с трудом удавалось придерживать язык, чтобы не пуститься в плаксивые рассуждения о том, как случайная пуля может положить конец моему ничтожному бытию. Но жизнь без Сильвии действительно не имела для меня смысла.
И все-таки среди пролетавших мимо пуль моей так и не нашлось. Одна из них, правда, царапнула меня под правым ухом, другая отскочила от лежащего в кармане портсигара, но сам я остался невредим. Чарльз Кроули был убит в бою в начале 1918 года.
Мне показалось, что это многое переменило. Вернувшись домой осенью того же года, перед самым концом войны, я сразу пошел к Сильвии и признался ей в любви. Я не слишком надеялся сразу завоевать ее расположение, и можно представить, как я был ошеломлен, когда она спросила меня, почему я не открылся ей раньше. Я промямлил что-то о Кроули, но она спросила: «А как ты думаешь, почему я с ним порвала?» – и еще добавила, что влюбилась в меня с первого взгляда, как и я в нее.
Я ответил, что мне казалось, будто она разорвала помолвку из-за рассказанной мною истории, но она горько рассмеялась и сказала, что если женщина действительно любит мужчину, то никогда не окажется настолько трусливой, после чего мы еще раз обсудили в деталях мое давнишнее видение и нашли его странным, но не более того.
Какое-то время в нашей жизни не происходило ничего такого, о чем стоило бы рассказывать. Мы с Сильвией поженились и были очень счастливы. Но вскоре после того, как она стала действительно принадлежать мне, я понял, что не создан быть лучшим из мужей. Я любил Сильвию преданно, однако был ревнив и, как дурак, ревновал ко всем, кому ей случалось хотя бы улыбнуться. Сперва ее это забавляло; думаю, ей даже отчасти нравилось. По крайней мере, это доказывало, как сильно я влюблен.
Что касается меня, я понимал достаточно ясно и хорошо, что не просто выгляжу дураком, но и ставлю под удар мир и счастье нашей семейной жизни. Да, я отдавал себе в этом отчет, но ничего не мог изменить. Каждый раз, когда Сильвия получала письмо и не показывала его мне, я не находил себе места, раздумывая, кто бы его мог прислать. Если она смеялась, разговаривая с каким-то мужчиной, я замечал, что становлюсь мрачным и подозрительным.
Как я уже говорил, сперва Сильвия только посмеивалась надо мной. Моя ревность представлялась ей потрясающей шуткой. Потом эта шутка уже не казалась ей такой забавной. В конце концов, она вообще перестала считать ее шуткой...
Постепенно она стала отдаляться от меня. Не в каком-то физическом смысле, но она перестала делиться со мною тайными мыслями. Я больше не знал, о чем она думает. Она была добра ко мне, но в той доброте сквозили грусть и отстраненность.
Мало-помалу я понял, что она больше не любит меня. Любовь ее умерла, и убил ее именно я...
Следующий шаг стал неизбежен, и я понял, что жду его и боюсь...
Затем в нашу жизнь вошел Дерек Уэйнрайт. Он имел все, чего не было у меня. Остроумен, и мозги в порядке. Хорош собою и, кстати, – вынужден это признать – славный во всех отношениях парень. Стоило мне его увидеть, как я сказал сам себе: «Вот подходящий мужчина для Сильвии...»
Она боролась с этим. Знаю, что боролась... но я не пришел ей на помощь. Не мог. Я отсиживался за стеной мрачной, угрюмой сдержанности. В душе моей полыхал адский огонь, но я не мог пошевелить даже пальцем, чтобы спасти себя. Я не помог ей. Наоборот, сделал лишь хуже. Однажды я дал волю гневу и накричал на нее – сплошная череда диких, незаслуженных оскорблений. Я чуть не сошел с ума от ревности и страданий. То, что я говорил, было жестоко и несправедливо, и уже во время той сцены я прекрасно понимал всю жестокость и несправедливость сказанного. И все-таки я испытывал необузданное удовольствие...
Помню, как Сильвия вспыхнула и отпрянула от меня...
Ее терпение лопнуло.
Помню, она сказала: «Так не может продолжаться...»
Когда я вернулся поздно вечером, дом был пуст... Пуст. Лежала записка – вполне традиционного содержания.
В ней говорилось, что она уходит – так будет лучше. Она собиралась уехать в Бейджуорси и пробыть там день или два. Затем намеревалась отправиться к одному человеку, который ее любит и которому она нужна. Мне давалось понять, что это конец и я должен смириться с этим.
Пожалуй, до этого момента я по-настоящему не верил в свои собственные подозрения. Однако письмо, написанное черным по белому и подтверждающее мои самые худшие опасения, привело меня в состояние буйного помешательства. Я отправился в Бейджуорси так быстро, как позволял мне мой автомобиль.
Помню, она едва переоделась к обеду в вечернее платье, когда я ворвался к ней в комнату. Как сейчас вижу ее лицо – удивленное, прекрасное, испуганное.
– Никому, – проговорил я, – никому ты не будешь принадлежать, кроме меня.
Я схватил ее за горло, сжал обеими руками и опрокинул ее на спину.
И вдруг я увидел наше отражение в зеркале. Задыхающуюся Сильвию и себя самого, душащего ее, и шрам на моей щеке, там где пуля оцарапала ее ниже правого уха.
Нет, я не убил ее. Внезапное прозрение парализовало меня, я разжал руки и позволил ей соскользнуть на пол...
Я разрыдался, и она утешала меня... Да, она утешала меня.
Я все рассказал ей, и она тоже мне рассказала, что под «одним человеком, который ее любит и нуждается в ней», она подразумевала своего брата Алана... В тот вечер мы заглянули друг другу в сердца и с того момента уже никогда больше не отдалялись друг от друга...
Однако печально жить с мыслью, что если б не зеркало и не милость божья, то я мог бы оказаться убийцей...
Но кое-что все-таки умерло той ночью – тот демон ревности, который мучил меня так долго...
И тем не менее мне иногда хочется знать – конечно, если я не ошибся тогда, в первый раз, – почему шрам был на левой щеке, когда он должен бы находиться на правой, как и положено в зеркальном отражении... Следовало ли мне быть настолько уверенным, что тот мужчина – действительно Чарльз Кроули? Стоило ли мне предупреждать Сильвию? Должна она была выйти за меня или за него?
Иными словами, так ли прочно связаны прошлое и будущее?
Я человек простой и не претендую на то, чтобы понимать подобные вещи, но что я видел, то видел, и как следствие этого, я и Сильвия теперь вместе – как говорили в старину, пока смерть не разлучит нас. А быть может, и дольше...
Slack – вялый, неактивный, медленный (англ.). (Здесь и далее примеч. пер.)
Устаревшее (фр.).
