Филипп, надувшись, не отрывал глаз от пола.
— Я не утверждаю, что ты его убил.
— Я его не убивал.
— Ты, наверное, слишком труслив для такой работы. Марселен подумал, что поскольку вы двое хотите здорово заработать на старухе, то почему бы ему не быть третьим? Он дал вам это понять. Вы не согласились. Тогда, чтобы решить дело в ту или иную сторону, он заговорил о своем друге Мегрэ. Сколько Марселен у вас требовал?
— Не стану отвечать.
— Я не тороплюсь. В эту ночь Марселен был убит.
— У меня есть алиби.
— Правда: в час его смерти ты был в постели у бабушки.
Даже в маленьком зале мэрии слышался запах аперитивов, которые подавали на террасе «Ковчега». Де Греф, наверное, еще там. Вероятно, Анна присоединилась к нему со своими покупками. Леша, сидя за соседним столиком, наблюдает за ним и в случае надобности не позволит ему уйти.
Ну а Шарло теперь уже, конечно, понял, что он, во всяком случае, явился слишком поздно. А ведь он тоже надеялся получить свою долю.
— Собираешься отвечать, Филипп?
— Нет.
— Заметь, что я тебе ничего не вкручиваю. Я не рассказываю тебе, будто у нас есть доказательства, что де Греф уже признался. В конце концов ты заговоришь, потому что ты трус, потому что ты ядовитая гадина. Дай сюда свои сигареты.
Мегрэ взял пачку, которую протянул ему молодой человек, и швырнул ее за окно.
— Могу я попросить вас об услуге, мистер Пайк? Скажите, пожалуйста, Леша, который сидит на террасе «Ковчега», чтобы он привел сюда голландца. Без девушки. Я хотел бы также, чтобы Жожо принесла нам несколько бутылок вина.
Словно из деликатности, Мегрэ в отсутствии коллеги не произнес ни слова. Он по-прежнему расхаживал, заложив руки за спину, а по другую сторону окна продолжалась воскресная жизнь.
— Входите, де Греф. Будь у вас галстук, я велел бы вам развязать его так же, как шнурки от туфель.
— Я арестован?
Мегрэ только утвердительно кивнул головой.
— Садитесь. Не слишком близко от вашего друга Филиппа. Дайте мне свои сигареты и бросьте ту, которую вы курите.
— У вас есть постановление?
— Мне вышлют его телеграфом на вас двоих, чтобы у вас больше не было сомнений по этому поводу.
Голландец сел в то кресло, которое мэр, должно быть, занимал во время бракосочетаний.
— Один из вас двоих убил Марселена. По правде говоря, не важно кто: вы оба одинаково виновны.
Вошла Жожо с подносом, уставленным бутылками и стаканами. Она растерянно оглядела обоих молодых людей.
— Не бойтесь, Жожо. Это всего лишь жалкие грязные убийцы. Не говорите там сейчас об этом, а то все население острова соберется под окном, да вдобавок еще воскресные туристы.
Мегрэ не спеша разглядывал то одного, то другого.
Голландец вел себя гораздо спокойнее, у него не было и тени фанфаронства.
— Может быть, лучше оставить вас одних и вы сами между собой договоритесь? Ведь в конце концов основную ответственность понесет один из вас. Один поплатится головой или отправится на каторгу до конца своих дней, ну а другой отделается несколькими годами тюрьмы. Который же?
Ябеда уже вертелся на стуле, и можно было ожидать, что он сейчас поднимет руку, как в школе.
— Закон, к сожалению, не может считаться с тем, что вы оба несете одинаковую ответственность. Ну а я убежден, что вы один другого стоите, с той лишь разницей, что к де Грефу у меня все-таки чуть-чуть больше симпатии.
Филипп все так же беспокойно вертелся, едва сдерживаясь, чтобы не заговорить.
— Признавайтесь, де Греф, что вы делали это не только ради денег. Вы тоже не хотите отвечать? Как угодно. Пари держу, что вы уже давно развлекаетесь изготовлением фальшивых картин, чтобы доказать себе, что вы не просто любитель, который занимается живописью только по воскресеньям, не какой-нибудь мазилка. Вы много их продали? Ну, да это не важно. Зато как бы вы отомстили профанам, которые вас не понимают, если бы увидели, что одно из ваших произведений, подписанное прославленным именем, оказалось в Лувре или в каком-нибудь из музеев Амстердама! Мы посмотрим ваши последние произведения. Выпишем их из Фьезоле. Во время суда господа эксперты их проанализируют. Вам несладко придется, де Греф!
Было почти забавно видеть физиономию Филиппа, выражавшую одновременно и отвращение, и обиду. Оба более чем когда-либо были похожи на мальчишек. Филипп завидовал словам, с которыми Мегрэ обращался к его соучастнику, и, должно быть, сдерживался, чтобы не запротестовать.
— Признайтесь, господин де Греф, вы отчасти даже рады, что вся эта история выплыла наружу?
Слово «господин», обращенное к де Грефу, тоже оскорбляло Морикура до глубины души.
— Если знаешь что-нибудь один, от этого в конце концов становится тошно. Вы не любите жизнь, господин де Греф?
— Ни вашу, ни ту, которую мне навязали.
— Вы ничего не любите?
— Я не люблю себя.
— Вы не любите и девочку, которую вы похитили, просто чтобы взбесить ее родителей. С каких пор у вас появилось желание убить кого-либо из себе подобных? Не по необходимости, не для того, чтобы заработать или убрать неудобного свидетеля. Я говорю о желании убить для того, чтобы убить, чтобы посмотреть, как это происходит, какие при этом бывают ощущения. А потом еще даже ударить труп молотком, чтобы доказать себе, что у вас крепкие нервы.
Губы голландца растягивала тонкая улыбка, и Филипп искоса поглядывал на него, ничего не понимая.
— Хотите, я вам обоим сейчас предскажу, что произойдет? Вы решили молчать — и тот, и другой. Вы уверены, что против вас нет доказательств. Никто не был свидетелем смерти Марселена. Никто на острове не слышал выстрела из-за мистраля. Оружие не нашли, оно, наверное, в безопасном месте, на дне моря. Я не потрудился разыскивать его. Отпечатки пальцев тоже ничего не дадут. Следствие продлится долго. Следователь будет допрашивать вас терпеливо, справится о вашем прошлом, — и в газетах станут много писать о вас.
Не преминут подчеркнуть, что вы оба из хороших семей. Ваши друзья с Монпарнаса, де Греф, подтвердят, что у вас талант. Вас представят как человека особенного, непонятого. Упомянут о двух томиках стихов, опубликованных Морикуром.
Подумать только, Филипп был страшно доволен, что ему наконец тоже поставили хорошую отметку!
— Журналисты будут брать интервью у председателя суда в Гронингене, у госпожи де Морикур в Сомюре. В мелких газетках будут смеяться над миссис Уилкокс, и, конечно, ее посольство будет ходатайствовать о том, чтобы ее имя упоминалось как можно реже.
Комиссар одним духом выпил полстакана пива и сел на подоконник, повернувшись спиной к залитой солнцем площади.
— Де Греф будет упорно молчать, потому что у него такой характер, потому что он не боится.
— А я заговорю?
— Ты заговоришь. Потому что ты ябеда, потому что для всех станет ясно, что из вас двоих ты наиболее мерзкий субъект, потому что ты захочешь представиться невинным, потому что ты трус и вообразишь, что, заговорив, спасешь свою драгоценную шкуру.
Де Греф повернулся к сотоварищу с неописуемой улыбкой на губах.
— Наверное, ты заговоришь уже завтра, когда очутишься в настоящем полицейском участке и несколько молодцов станут допрашивать тебя, пуская в ход кулаки. Ты не любишь, когда тебя бьют, Филипп.
— Бить меня не имеют права.
— А ты не имеешь права обирать бедную женщину, которая не понимает, что делает.
— Она прекрасно все понимает. Вы защищаете ее, потому что у нее есть деньги.
Мегрэ даже не подошел к Морикуру, а тот все-таки поднял руки, защищая лицо.
— И уж, конечно, ты заговоришь, когда узнаешь, что у де Грефа больше, чем у тебя, шансов выпутаться.
— Он все-таки был на острове.
— У него тоже есть алиби. Ты был со старухой, он — с Анной.
— Анна скажет…
— Что?
— Ничего.
В «Ковчеге» начался завтрак. Проговорилась Жожо, или люди сами что-то почуяли, но вокруг мэрии уже бродили какие-то фигуры. Сейчас здесь соберется толпа.
— Я не прочь бы оставить вас обоих здесь. Что вы на этот счет думаете, мистер Пайк? Конечно, кто-нибудь должен наблюдать за ними, иначе мы рискуем тем, что их разорвут на мелкие кусочки. Останешься, Леша?
Леша уселся за стол, облокотившись на него.
Мегрэ и его британский собрат вышли на площадь, залитую солнцем, которое сейчас жгло во всю силу.
Они заговорили не сразу.
— Вы разочарованы, мистер Пайк? — спросил наконец комиссар, уголком глаза посмотрев на англичанина.
— Почему?
— Не знаю. Вы приехали во Францию, чтобы изучать наши методы, а их, оказывается, не существует. Морикур заговорит. Я мог бы заставить его заговорить сейчас же.
— Применяя тот метод, о котором вы упоминали?
— Тот или другой. Впрочем, заговорит он или нет — не имеет значения. Он отопрется от своих слов. Снова признается и снова отопрется. Вы увидите, что в присяжных будут нарочно поддерживать сомнение. Оба адвоката будут грызться, как кошка с собакой, каждый из них будет стараться обелить своего клиента и переложить всю ответственность на клиента коллеги.
