Рекс Стаут - Черная гора (сборник)

Петер Зов что-то залопотал, но его никто не слушал. Буа приподнял его за цепь на прежнюю высоту и набросил цепь на колышек.

– Конечно, ты не мог не прийти, когда получил вчера мое послание. Ты понимал, чт́о тебя ожидает в случае неповиновения, поэтому твоей заслуги тут нет. Ты должен заслужить доверие. Ответь мне, Петер, – заговорил человек на стуле, – сколько судов патрулируют побережье в Дубровнике и по какому расписанию?

– Черт побери! Я же не знаю! – завопил Петер.

– Мое терпение иссякает. Растяните-ка его!

Когда веревки натянули, Вульф опустился на корточки и дернул меня за рукав. Я пригнулся. В его правой руке блеснул длинный тесак. Я был так поглощен тем, что видел сквозь отверстие в двери, что не заметил, как он достал оружие из-за пояса. Вульф зашептал мне на ухо:

– Мы войдем, когда он заорет. Ты откроешь дверь, и я ворвусь первым. Возьми в одну руку револьвер, а во вторую – капсулу.

В ответ я прошептал:

– Я пойду первым. Не спорьте. Освободить его?

Вульф кивнул.

Когда мы выпрямились, он нащупал в кармане капсулу, а я положил руку на кобуру «марли». Этот револьвер не обладал убойной силой «кольта», но я к нему больше привык. Сознаюсь, левой рукой я нашарил в кармане трубочку с цианидом, но вынимать не стал, предпочитая оставить руку свободной. Дверь проблемы не представляла. Висячий замок болтался в проушине на цепи с нашей стороны.

Петер испустил дикий вопль. Я глянул на Вульфа, так и державшего руку в левом кармане. Он кивнул. Я толкнул ногой дверь и ворвался внутрь. Все мысли мои поглощал свет. Источник его не был виден сквозь отверстие. Если это лампа, а иное сомнительно, и кто-то из них погасит ее, тогда огнестрельное оружие утратит все свои преимущества перед холодным. Единственный выход – положить всех троих в первые же три секунды.

Но ничего такого я не сделал. Уж и не знаю почему. Возможно, оттого, что способен выстрелить в человека, только когда ничего другого не остается.

Шум открываемой двери потонул в истошном крике Петера, но Буа увидел меня, бросил веревку и вытаращился на нас, как и его товарищ. Сидевший на стуле вскочил с него и стремительно развернулся.

Он был ко мне ближе всех, и я прицелился в него. Вульф, стоявший позади меня и державший нож на уровне пояса, заговорил, но его прервали.

Рука ближайшего ко мне противника нырнула к бедру. Не знаю, был ли он круглым болваном или отчаянным храбрецом, ведь я не давал ему ни малейших оснований сомневаться в серьезности моих намерений. Я не стал заниматься ерундой, дырявя ему руку или плечо, а с девяти футов выстрелил прямо в грудь.

Краешком глаза я заметил, как метнулась назад и тут же вылетела вперед рука албанца, стоявшего справа от меня, и судорожно отпрянул в сторону. Нож просвистел в волоске от моего уха, но враг уже надвигался, на ходу вытаскивая что-то из-за пояса, так что мне пришлось остановить его выстрелом в упор.

Я развернулся влево и остолбенел. Буа, привалившись спиной к стене, держал нож за кончик, готовясь его метнуть, а Вульф, по-прежнему державший тесак у пояса в согнутой руке, наступал на него в классическом боевом полуприседе.

Когда я позже спросил Вульфа, почему Буа не бросил в него нож, Вульф объяснил, что в поединках на ножах не принято прибегать к подобной тактике. Если противника сразу не прикончишь, то, оставшись без оружия, очутишься в его полной власти.

Знай я это тогда, мог бы пальнуть Буа в плечо или в ногу, но я не знал и поспешил всадить в него пулю, прежде чем он уложит Ниро Вульфа. Буа судорожно дернулся, но руку с ножом не опустил. Я пальнул еще раз, и он мешком свалился на пол.

И вот что забавно, а может, глупо – называйте как хотите. Прежде чем Буа осел на пол, я огляделся в поисках источника света. Он занимал мои мысли, когда я врывался в комнату, и до сих пор не шел из головы, Следовало с этим покончить. И что же вы думаете? Свет исходил сразу из трех источников – двух фонарей на полке справа от двери и одного, поставленного на пол справа. Такое вот разочарование. Я волновался о пустяках.

Вульф протопал мимо меня к стулу, сел и сказал:

– Не выпускай их из виду.

Петер Зов, по-прежнему висевший под потолком, прохрипел что-то. Вульф перевел:

– Он просит, чтобы мы его опустили. Только сперва посмотри на этих. Вдруг кто-то из них притворяется.

Никто не притворялся. Я в этом убедился самым добросовестным образом. Меня насторожил Буа, когда снятая с пиджака ворсинка, которую я положил ему на ноздри, слетела. Однако две повторные попытки показали, что ее просто сдуло сквозняком.

– Никто не прикидывается, – провозгласил я. – Я стрелял в упор. Если вы хотели, чтобы…

– Ты слышал, чего я хотел. Опусти его.

Я подошел к стене, снял цепь с колышка и ослабил ее натяжение. Полагаю, мне следовало действовать осторожнее, но мои нервы были малость издерганы, и я ослабил хватку, когда увидел, что ноги Петера коснулись пола. Под его весом цепь вырвалась у меня из рук, и Петер мешком свалился на пол.

Вынув из кармана складной нож, я раскрыл его и склонился над Петером, готовясь перерезать путы на руках, но Вульф остановил меня:

– Подожди. Он жив?

– Конечно жив. Просто потерял сознание, и не удивительно.

– Он умрет?

– От чего? Вы захватили с собой нюхательную соль?

– Проклятье! – взорвался вдруг Вульф. – Ты и на собственных похоронах будешь паясничать! Свяжи ему лодыжки, и мы поднимемся наверх. Сомневаюсь, чтобы снаружи были слышны выстрелы, но мне все-таки станет спокойнее, когда мы выберемся отсюда.

Я повиновался. Веревки тут было сколько душе угодно, так что управился я быстро. Когда я кончил связывать лодыжки Петера, Вульф уже стоял у двери с фонарем в руке. Я тоже взял с полки фонарь и вышел следом за ним к лестнице, а затем поднялся по ней. На сей раз мы преодолели пятнадцать ступенек значительно быстрее.

Вульф сказал, что нужно проверить, не остался ли в крепости еще кто-нибудь, и я согласился. Он знал тут все углы и закоулки, как будто своими руками построил цитадель.

Он заставил меня даже подняться на сторожевую башню, а сам караулил у ее основания с моим «кольтом» в руке и что-то выкрикивал на албанском. Должно быть, предупреждал, что откроет огонь при попытке напасть на меня.

Убедившись, что в крепости нет ни души, мы вышли наружу. Вульф присел на большой плоский валун возле тропы. Я заметил на поверхности камня рядом с Вульфом бурое пятно.

– Здесь Пашич зарезал пса, – сказал я.

– Да. Сядь. Как тебе известно, я должен смотреть в глаза тому, с кем беседую, а ты вынуждаешь меня выворачивать шею.

Я уселся прямо на пятно.

– Я и не знал, что вы хотите поговорить.

– Я не хочу – я вынужден. Петер Зов – убийца Марко.

У меня отвалилась челюсть.

– Это шутка?

– Нет, это истина.

– Откуда вы знаете?

И Вульф пересказал мне слова человека, сидевшего в кресле.

Добрую минуту я переваривал полученные сведения, щурясь на солнце.

– Если бы вы сказали это перед тем, как мы ворвались в камеру пыток, я потратил бы на одну пулю больше, – хмуро произнес я.

– Пф! Ведь ты не стал бы стрелять в подвешенного?

– Нет.

– Тогда нечего даром сотрясать воздух.

Я еще немного пораскинул мозгами.

– Все шиворот-навыворот. Он убил Марко. Я пришил негодяев, которые убили Карлу.

– В честном бою. И потом, у тебя не было выбора. Сейчас выбор есть.

– Какой? Вы спуститесь и вспорете ему ножом брюхо? Или я пристрелю его? Или один из нас бросит ему перчатку и вызовет на дуэль? А может, зашьем его в мешок и сбросим с утеса? Или замуруем в стену и оставим подыхать от голода? – Тут меня вдруг осенило. – Нет, ни вам, ни мне это по вкусу не придется. А вот как насчет того, чтобы передать негодяя в руки Данило и его головорезов и рассказать о том, что мы узнали? И дело в шляпе.

– Нет.

– О’кей, тогда ваша очередь. Только учтите: нам нужно поторапливаться, пока не нагрянули незваные гости.

– Мы должны увезти его с собой в Нью-Йорк.

Признаться, на несколько мгновений я даже дара речи лишился.

– И вы еще обвиняете меня в паясничанье!

– Я не паясничаю. Я сказал, что выбор у нас есть, но я ошибся. Мы повязаны по рукам и ногам.

– Чем?

– Обязательством, которое привело нас сюда. Сказанное женой Данило абсолютно верно, хотя и не совсем точно. Если бы речь шла только о мщении, мне бы и впрямь ничего не стоило спуститься туда и воткнуть в него нож. Но тогда мне пришлось бы согласиться с абсолютно неприемлемой для меня доктриной, согласно которой человек несет ответственность единственно перед своим «эго», и только. Этой доктрине свято следовал Гитлер, а теперь на нее уповают Маленков, Тито, Франко и сенатор Маккарти. Выдаваемая за непременное условие свободы личности, эта доктрина на самом деле является самым давним и упорным ее врагом. Я отвергаю и осуждаю ее. Нечего ухмыляться. Полагаю, ты думаешь, что сам я пренебрежительно обходился с наемными защитниками свободы на моей новой родине, со стражами порядка.