Ознакомительная версия.
— Вы полагаете найти с этой стороны что-нибудь интересное? — спросил я.
Но мой друг не желал далее объясняться. Он вышел в гостиную, попросив меня одеться да поскорее.
Я познакомился с Робером Дарзаком, оказав ему значительную юридическую услугу в одном процессе, когда стажировался у адвоката Барбье Делатура. Сорокалетний профессор физики в Сорбонне Робер Дарзак был близко связан с семьей Станжерсонов, так как после семи лет усердного ухаживания он должен был наконец жениться на мадемуазель Станжерсон, которая, несмотря на свои тридцать пять лет, была еще удивительно хороша.
Одеваясь, я крикнул Рультабилю, нервничавшему от нетерпения в моей гостиной:
— А что вы думаете о самом убийце?
— Полагаю, — ответил он, — что это должен быть светский человек или, по крайней мере, человек из общества. Впрочем, это только предположение.
— Но почему?
— А засаленный берет, а простой платок и следы грубой обуви на полу…
— Понимаю. Такое количество улик оставляют только для того, чтобы сбить с толку.
— Вы делаете успехи, мой дорогой Сэнклер, — подытожил Рультабиль.
III. Этот человек прошел сквозь ставни, как тень
Через полчаса Рультабиль и я были уже на перроне Орлеанского вокзала, ожидая отхода поезда, который должен был доставить нас в Эпиней-сюр-Орж.
Мы удостоились чести наблюдать торжественное прибытие прокуратуры Корбейля в лице господина Марке и его секретаря. Эти достойные господа провели минувшую ночь в Париже, дабы присутствовать в одном из театров на генеральной репетиции пьесы, анонимным автором которой почтеннейший судебный следователь и являлся.
Господин Марке был красивым стариком. Вежливый и галантный, он всю жизнь питал страсть к драматическому искусству. Делая карьеру судебного чиновника, он в действительности интересовался делами только как материалом для своих произведений. Располагая связями, он мог бы рассчитывать и на более высокое положение в судебном мире, но работал лишь для того, чтобы достичь успеха на подмостках Порт-Сен-Мартен или Одеона.
Необъяснимое дело Желтой комнаты должно было чрезвычайно прельстить этот благородный ум, склонный к литературе. Господин Марке увлеченно погрузился в расследование, но не как судебный работник, желающий установить истину, а как драматург, склонный к интриге, желающий непременно довести дело до последнего акта, где все и должно объясниться.
Когда мы увидели почтенную пару, господин Марке как раз со вздохом говорил своему секретарю:
— Только бы этот архитектор с его дурацкой киркой не разрушил нам столь прекрасную тайну!
— Не беспокойтесь, — ответил секретарь, — кирка, быть может, и разрушит павильон, но не затронет нашего дела. Я сам ощупал стены и изучил пол и потолок. Мы ничего не узнаем. Я кое-что понимаю в этом, и меня не проведешь.
Успокоив таким образом своего шефа, господин Малэн кивком головы указал на нас господину Марке.
Этот последний насупился и, заметив подходящего к нему Рультабиля, сняв шляпу, устремился к двери вагона.
Уже из купе он достаточно громко прошептал своему секретарю:
— Постарайся отвадить всех этих журналистов.
— Понимаю, — ответил господин Малэн и попытался воспрепятствовать моему другу проникнуть к судебному следователю.
— Извините, пожалуйста, но это купе занято.
— Я журналист, сотрудник «Эпок», — ответил Рультабиль, — и желал бы сказать несколько слов господину Марке.
— Господин Марке весьма занят следствием.
— О, поверьте, его следствие меня совершенно не интересует. Я не репортер, — заявил Рультабиль с презрительной усмешкой, — я театральный рецензент. И так как сегодня вечером я должен представить отчет о некоем обозрении, идущем в…
— Войдите, сударь, прошу вас, — сказал секретарь и учтиво поклонился.
Рультабиль был уже в купе. Я немедленно последовал за ним и сел рядом. Секретарь вошел и закрыл дверцу.
Господин Марке недовольно посмотрел на секретаря.
— Ах, сударь, — опередил его мой друг, — не сердитесь на этого достойного человека. Ваше уединение нарушил не какой-нибудь репортеришка, а театральный рецензент всесильной «Эпок». И я хотел бы поговорить не с господином Марке-следователем, а с автором нового спектакля. И прекрасного спектакля, смею вас заверить. Примите наши искренние поздравления.
И Рультабиль, представив сперва меня, представился сам.
Господин Марке беспокойным жестом поглаживал бороду. В нескольких словах он поведал Рультабилю, что является всего лишь скромным автором и желал бы, чтобы имя его оставалось неизвестным широкой публике. Он надеется также, что восторг журналиста перед достоинствами драматического произведения удержит его от разглашения того факта, что автором является судебный следователь из Корбейля.
— Стезя драматурга, — сказал он после некоторого колебания, — может бросить тень на деятельность судебного следователя, особенно в провинции, где люди являются рутинерами.
— О, положитесь на мою скромность! — воскликнул Рультабиль, воздев руки к небу.
Поезд тронулся.
— Мы едем, — сказал судебный следователь, несколько удивленный тем, что мы отправились вместе с ним.
— Да, господин судебный следователь, мы двинулись с места в поисках истины, — сказал Рультабиль, любезно улыбаясь, — и двинулись к замку Гландье. Прекрасное дело, господин Марке, не правда ли? Прекрасное дело!
— Темное дело, невероятное и необъяснимое дело. Боюсь только, что журналисты, господин Рультабиль, в своем неуемном желании все объяснять начнут мешать следствию.
Мой друг, уловив, в чей адрес выпущена эта отравленная стрела, значительно покивал головой.
— Да, — сказал он сочувственно, — этого следует опасаться, они во все вмешиваются. Что до меня, то я разговариваю с вами только потому, что случай, чистый случай, господин судебный следователь, привел меня к вам в это купе.
— Куда вы едете? — любезно поинтересовался господин Марке.
— В замок Гландье, — не моргнув глазом ответил Рультабиль.
Господин Марке подпрыгнул на месте.
— Вам не удастся туда проникнуть, господин Рультабиль.
— И кто же этому помешает? Вы? — воинственно поинтересовался мой друг.
— О нет, я чересчур люблю прессу и журналистов, чтобы препятствовать им в чем бы то ни было. Но господин Станжерсон закрыл свои двери для всего света. Вчера ни один журналист не смог пройти за ограду замка Гландье.
— Тем лучше, — ответил Рультабиль, — я прибуду вовремя.
Господин Марке закусил губу и, казалось, вознамерился сохранять упорное молчание. Правда, он явно вздохнул с облегчением, когда Рультабиль сообщил, что мы отправляемся в Гландье исключительно для того, чтобы пожать руку «старому и близкому другу». Так он именовал Робера Дарзака, которого, вероятно, увидит первый раз в жизни.
— Ах, Робер, — продолжал молодой репортер, — бедный, несчастный Робер, боюсь, он не перенесет этого удара. Он так любит мадемуазель Станжерсон.
— Действительно, больно видеть его горе, — нехотя подтвердил господин Марке.
— Но надо надеяться, что мадемуазель Станжерсон останется жива.
— Будем надеяться, — господин Марке покачал головой. — Ее отец сказал мне вчера, что если она погибнет, то он разделит с ней ее могилу. Какая невосполнимая потеря для науки!
— Рана в висок очень серьезна, не правда ли?
— Конечно, просто неслыханное счастье, что она не смертельна. Удар был нанесен с такой силой!
— Значит, мадемуазель Станжерсон ранена не из револьвера, — заметил Рультабиль, бросая на меня торжествующий взгляд.
Господин Марке казался очень смущенным.
— Я ничего не сказал, не хочу говорить и ничего больше не скажу.
И он повернулся к своему секретарю, давая тем самым понять, что не желает более иметь с нами дело. Но не так-то легко было избавиться от Рультабиля.
— В описании «Матэн» все это дело вообще представляется какой-то неразберихой, — огорченно сказал мой друг. — Вы читали отчет? Он абсурден, не правда ли?
— Никоим образом.
— Как же так! Желтая комната имеет только одно окно с решеткой и ставнями, которые были закрыты, и одну дверь, которая была взломана. А убийцу не находят!
— И, тем не менее, именно так и обстоит дело.
Рультабиль замолчал и погрузился в размышления. Примерно через четверть часа он вновь устремился в атаку.
— А какова была в тот вечер прическа мадемуазель Станжерсон?
— Что вы хотите этим сказать? — спросил судебный следователь.
— Ну как же. Это ведь чрезвычайно важно, — ответил Рультабиль, — я уверен, что в тот вечер, когда произошла драма, ее волосы были спущены на лоб.
— Ошибаетесь, господин Рультабиль, — ухмыльнулся судебный следователь. — Волосы несчастной были зачесаны вверх, обычная ее прическа. Лоб совершенно открыт, я могу это утверждать, так как тщательно осматривал раны, и кровь на волосах отсутствовала. А между тем, никто не прикасался к прическе после покушения.
Ознакомительная версия.
