Вульф опустил ножик себе в карман и убрал оселок на место, в ящик стола.
– На самом деле, – не умолкал Файф, – Эрроу ошибался, говоря, будто все, чем владел Берт, приобретено на доходы от уранового месторождения. Берт так и не получил свою долю в отцовском наследстве, поскольку его не смогли найти, а мы не обращались в суд с просьбой распределить ее между нами. Завещанная ему четверть состояния в то время оценивалась примерно в шестьдесят тысяч долларов, а с тех пор эта сумма удвоилась. Конечно, теперь ее получим мы: Пол, Луиза и я, но, честное слово, никакой радости нам это не принесет. Не буду скрывать, мистер Вульф, мне жаль, что Берт вернулся. Его появление вскрыло старые раны, а теперь он умер, да еще таким вот образом, и Пол со своими…
Было уже без одной минуты четыре, и Вульф отодвигал от стола кресло, вставая.
– Да-да, мистер Файф, – согласился он. – Живой причинял неприятности, и от мертвого одни проблемы. Пожалуйста, сообщите мистеру Гудвину все данные и позвоните, когда договоритесь насчет вечера.
И он направился к двери.
Даже когда все, казалось бы, ясно, не мешает навести справки. Вот почему сразу после ухода Файфа я обзвонил свои источники и стал обладателем скудных сведений сомнительной ценности. Дэвид преподавал в средней школе Одюбона двенадцать лет, из них четыре года возглавлял кафедру английского языка. Агентство недвижимости Пола в Маунт-Киско не процветало, но и банкротство ему, по-видимому, не грозило. Аптека в том же Маунт-Киско, где работал Винсент Таттл, принадлежала ему и считалась преуспевающим заведением.
Дэвид не знал ни адреса, ни телефонного номера сиделки – только ее имя, Энн Горен. А поскольку Вульфу требовались все, в том числе и эта самая Энн Горен, я отыскал ее в телефонном справочнике Манхэттена, в разделе «Лицензированные сиделки». Первые два раза, что я набрал ее номер, линия была занята, а следующие три никто не ответил.
Не смог я дозвониться и до Эрроу. Звонки в «Черчилль тауэрз» поступали на коммутатор, и я оставил для Эрроу сообщение с просьбой перезвонить, после чего сам позвонил ему еще раз шесть.
Наконец, буквально за несколько минут до того, как Фриц позвал нас ужинать, я разыскал Тима Эвартса, штатного шпика (а для вас – сотрудника службы безопасности отеля), и задал ему несколько деликатных вопросов. Ответы свидетельствовали как в пользу Эрроу, так и против него. С одной стороны, Эрроу оплачивал апартаменты класса люкс и пользовался расположением барменов и ресторанной обслуги, особенно за щедрые чаевые. С другой – в субботу вечером Эрроу изрядно поколотил одного парня, и пришлось вызывать полицию, чтобы утихомирить драчуна. Тим сказал, что на драку стоило посмотреть, классное представление, однако бар отеля не место для таких шоу.
Потом позвонил Файф и сообщил, что обо всем договорился. В девять часов вечера, ко времени прибытия доктора Фредерика Буля, мы с Вульфом уже расправились с четырьмя фунтами мусса из лосося, приготовленного по рецепту босса, а также летним салатом, и перешли в кабинет.
Звонок в дверь заставил меня отправиться в прихожую. Когда же я включил свет и обозрел посетителей через стеклянную панель с односторонней видимостью, то меня ожидал двойной сюрприз. Во-первых, доктор Буль, если это был он, оказался не дряхлым и убогим сельским лекарем, а импозантным седовласым джентльменом, который держался очень прямо и был отменно одет. Во-вторых, его сопровождала очень видная молодая особа. Ее достоинства бросались в глаза даже на расстоянии и невзирая на помеху в виде стекла.
Я отворил им дверь. Джентльмен отошел в сторону, пропуская даму, а затем последовал за ней со словами, что он – доктор Буль и что у него назначена встреча с Ниро Вульфом. Благородные седины доктора не были покрыты шляпой, так что, не задерживаясь у вешалки, я повел их по коридору в кабинет. В дверях доктор помедлил, чтобы осмотреться, затем прошагал к столу Вульфа и напористо произнес:
– Я Фредерик Буль. Меня попросил приехать сюда Дэвид Файф. Что вообще происходит?
– Понятия не имею, – едва слышно проговорил Вульф. После еды он обычно говорит очень тихо, если только его не выведут из себя. – Меня наняли, чтобы я это выяснил. Присаживайтесь, сэр. А кто эта молодая дама?
– Сиделка. Мисс Энн Горен. Садитесь, Энн.
Она уже расположилась в кресле, которое я ей придвинул. Мое мнение о Поле Файфе претерпело изменения. Может, он и поддался порыву, но соблазн был поистине велик. Что касается следов на лице и шее, они, вероятно, уже сошли, поскольку ничего такого я не заметил. И думаю, белый халатик сиделки провоцирует куда сильнее, чем платье из синего набивного ситца под жакетом болеро в тон. Но даже синий ситчик мог бы подвигнуть меня… однако опустим это. Она же пришла сюда по делу. За кресло мисс Горен поблагодарила – холодно, без улыбки.
Доктор Буль, устроившись в красном кожаном кресле, потребовал объяснений:
– Ну, так в чем дело?
Вульф проговорил:
– Разве мистер Файф не объяснил вам?
– Он сказал, что Пол считает смерть Берта подозрительной и хочет идти в полицию, а Луиза, Дэвид и Винсент Таттл не в силах его отговорить. Поэтому они договорились, что попросят вас провести расследование и подчинятся вашему решению. Дэвид повидался с вами, и вы настояли на беседе со мной, которая мне представляется абсолютно ненужной. Моя репутация всем известна, и я констатировал смерть от пневмонии.
– Да, я в курсе, – прошелестел Вульф. – Но если от меня ждут окончательного решения, его следует надежно обосновать. У меня и в мыслях не было сомневаться в достоверности выписанного вами свидетельства о смерти. Тем не менее несколько вопросов я хотел бы вам задать. Когда вы в последний раз видели Бертрама Файфа живым?
– В субботу вечером. Я провел с ним полчаса и ушел в двадцать минут восьмого. Его родственники были рядом, ужинали в гостиной. Ложиться в больницу Берт отказался. Я установил кислородную палатку, но больной постоянно ее срывал. Не хотел лежать под ней, и все тут. Я так и не сумел уговорить его, как не сумела и мисс Горен. У Берта были сильные боли – по крайней мере, он так говорил, – но температура опустилась до ста двух градусов[1]. Вообще он был трудным пациентом. Никак не мог заснуть. И я попросил сиделку ввести ему четверть грана морфина, как только разойдутся гости. А если этого окажется недостаточно, то через час повторить. Предыдущим вечером он также получил полграна.
– Затем вы вернулись в Маунт-Киско?
– Да.
– Вы предполагали, что той ночью он может умереть?
– Конечно нет.
– Значит, вы удивились, когда в воскресенье утром вам сообщили, что он скончался?
– О да. – Буль обхватил ладонями рукоятки кресла. – Мистер Вульф, я терплю это только потому, что обещал Дэвиду Файфу. Вы ведете себя глупо. Мне шестьдесят. Я практикую уже тридцать с лишним лет, и добрая половина моих пациентов удивила меня тем или иным образом. Ты ожидаешь сильного кровотечения, а оно слабое, и наоборот. Кого-то обметывает сыпью после таблетки аспирина. У кого-то, судя по анализу крови, температура должна быть высоченной, а она в норме. Один живет, когда по всем статьям должен умереть, другой умирает ни с того ни с сего. Это скажет вам любой врач общей практики. Да, смерть Бертрама Файфа застала меня врасплох, но подобных случаев было достаточно. Я очень тщательно осмотрел тело через несколько часов после кончины и не обнаружил ничего, что заставило бы меня сомневаться в причине смерти. Поэтому и выписал свидетельство.
– А почему вы осматривали тело очень тщательно? – Вульф по-прежнему говорил едва слышно.
– Да потому, что сиделка оставила больного одного посреди ночи – вынуждена была оставить – и я не сумел быстро найти ей замену. Мне удалось договориться лишь о том, чтобы другая сиделка пришла к семи часам утра. При таких обстоятельствах я счел разумным провести более тщательный осмотр.
– И вы абсолютно убеждены, что причиной смерти стала пневмония и никакие сопутствующие факторы тому не способствовали?
– Нет, конечно нет. Абсолютная убежденность – редкость в моей профессии, мистер Вульф. Но я достаточно убежден, что у меня были все основания констатировать смерть от естественных причин и выписать свидетельство. Имелись все признаки того, что Бертрам Файф, говоря языком обывателей, умер от пневмонии. Я не играю словами. Много лет назад другой мой пациент также скончался от пневмонии, только это случилось холодной зимней ночью в комнате, где кто-то оставил открытыми окна. В случае же с Бертрамом Файфом стояла жаркая летняя ночь и окна были закрыты. Апартаменты оборудованы кондиционером, и я велел сиделке поддерживать в комнате температуру восемьдесят градусов[2], поскольку пациенты с пневмонией должны находиться в тепле. Она так и делала. Для того пациента, о котором я упоминал, распахнутые окна и метель действительно стали сопутствующими факторами, но в случае с Бертом ничего такого не было.
