лодке качались… а может, он подумал, что ему бы лучше язык придержать по моей персоне, ведь я-то, небось, вам могу порассказать такого, чего он не расскажет! Да вот хотя б, как мне думается, что Ефремов под пулю случайно попал!
Варфоломей сказал:
– Ну-ну, дальше-дальше…
– …что пуля эта, из бердыша-то знатного, не на Ефремова, а на Акстафоя заряжена – к тому же Акстафой, может, и сам подумывал меня прихлопнуть, знаете, как свидетеля вот, как мыслителя! Я ведь мозгами шевелить умею, нетрудно дойти до истины – вот вы пораскиньте серым веществом, задействуйте извилины свои – на кой черт Акстафой пистолет свистнул!?
Варфоломей, многозначительно улыбаясь, хмыкнул.
– Так что обо мне – о Гоффе, Богдане Дорофеевиче! – обо мне думайте, товарищ лейтенант Ламасов, как заблагорассудится вам – вы человек рассудительный, не зря в начальники вышли! Но Ефремова я не убивал – это все, что мне имеется по факту сказать.
– У тебя уже бывали случаи, – напомнил Ламасов.
Гофф промолчал.
– Интересует меня, – сказал Варфоломей.
– Спрашивай – ты ж всему голова, шеф!
– Вот вижу я, Гофф, если меня глаза не обманывают, если не чертовщина это какая-то, не флер дьявольский – вижу, что передо мной человек с непочатой невинностью, с детским личиком, с розовыми щеками младенческими, с плечиками как у барышни! – Варфоломей хлопнул в ладоши, – и это с такими-то делами за душой! Другой бы уже человеческое обличье утратил, а ты, Гофф – прямо-таки ангельской наружности! Да тебя Ульяна, продавщица в ликероводочном, с мальчишкой пятнадцатилетним спутала – а тебе, Гофф, сколько? Сорок два годика-то! Вот ты мне объясни, Гофф, как умудряешься – ты иллюзионист, маг? Колдун… чертовщину какую практикуешь?
Гофф весело-задиристо посмеялся.
– Имя-то жертвы своей помнишь, Гофф?!
– А я не убивал никого – хотите верьте, а хотите – нет, – худыми руками всплеснул Гофф, – Асламов уже покойником был, может, во сне умер, мне то, дураку, померещилось – спит, а знал бы, что задохнулся он – обратно в форточку шмыгнул бы сразу! Уж что грешил я, воровством промышлял – отрицать бесполезно, а вот к мокрому делу – я в жизни не приступился!
Варфоломей изучал Гоффа подрагивающими глазами.
– Ну что ж, – протянул Варфоломей.
– Я могу идти?
– Куда идти?
– На улицу.
– А зачем?
– Погулять хочу.
– Холодно там.
– А мне без разницы!
Варфоломей подумал:
– Ты пока в коридоре покукуй и передай Рябчикову, родному моему гостю – чтобы в мой кабинет ножками семенил!
Глава 12. Стервятник хватает лебедя
– А-а, Борис Геннадьевич, любимый мой родной, – протянул руку Варфоломей, – ну, прямо-таки явление Христа народу!
Рябчиков, утирая уголок рта, щурясь со злым замешательством и настороженно, оборонительно, непроизвольно прижимаясь к стенке, глухо, раздраженно ткнувшись носом туфли о ножку банкетки, просеменил в кабинет Варфоломея. И, переложив трость из левой руки в правую, выставил ладонь в сторону, не оглядываясь, нащупал дверь и затворил ее за собой – одет Рябчиков, Борис Геннадьевич, был в расстегнутый пиджак, жилетку и брюки, а худощавые ноги в вязаных женской рукой носках оканчивались полированными до блеска кожаными туфлями; на затылке Рябчикова, среди аккуратно, коротко постриженных бело-седых волос – топорщился хохолок, в том месте, куда пьяный Ефремов некоторое время, несколько месяцев назад, саданул Борису Геннадьевичу отобранной у него же тростью.
– Можно? – спросил Рябчиков, указывая тростью на стул.
– Нужно, Борис Геннадьевич, нужно! – ответил Ламасов.
– Это хамство, – пожаловался Рябчиков, – знаете ли, это… да это нахальство! Мало того, что вы, товарищ лейтенант, вашему Ефремову покровительствовали – и ему нападение на меня с рук сошло, как с гуся вода! – так теперь вы моим именем, моей фамилией, будете как тряпкой кровь с места преступления утирать!? Думаете, будете ходить по друзьям моим, по соседям моим, по всем – слухи распускать безнаказанно!? Пачкать имя мое, фамилию доброго деда моего – Рябчикова, Святослава Вячеславовича! – в грязи вымарывать, внушать всем нелепую идею, смехотворную, невероятную, что Рябчиков, дескать, имел и мотив, и возможность, а может, даже и оружие у него имелось – чтобы Ефремова убить! – и вам это тоже, как с гуся вода?!
– Понимаю вас, – ответил Ламасов.
– Ничего вы не понимаете! – отмахнулся Рябчиков и поднял торжествующе руку, – но еще поймете, уж поверьте мне – вы поймете, товарищ следователь, гражданин Ламасов! Вот сами видите, что Ефремов ваш – доскандалился, допрыгался, наш стрекозел, на граждан мирных бросаться с ножом и кулаками, а вы его причудам пьяным, белогорячечным, выходкам да похотям ненормальным попустительствовали, вот и кончил он – соответственно! Между прочим, тут и ваша вина – что убили его!
– Ну, с ножом Егор Епифанович ни на кого не бросался, – заметил Варфоломей, – тут вы, Рябчиков, преувеличиваете.
– А вы, товарищ лейтенант, не обманывайтесь – не долго до того было! У меня вон, шрам на затылке остался, залысина, полюбуйтесь! – Рябчиков повернулся, показывая пальцем.
– Ну, залысина ваша никуда не убежит, а вот преступник – он еще вполне может скрыться от розыска, – коротко осадил его Варфоломей, – так что я вам опишу внешность мужчины, которого в убийстве Ефремова подозревают, а вы мне ответьте честным и благородным словом своим – напоминает ли он вам кого?
– Ну, давайте! – противно сказал Рябчиков.
– Мужчина этот, значитца, возраст от сорока до пятидесяти, – поднялся Варфоломей, – среднего роста, умеренного, как вот у вас, телосложения, не худой и не толстый, волосы светло-седые, как вот у вас, Борис Геннадьевич, хромает на правую, значитца, ногу! Подозреваем, что на ступне правой у него может быть прокол, рана – от гвоздя, на который он наступил.
– Из вашего описания, Варфоломей Владимирович, тут и дед Мозай может быть преступником! – проговорил Рябчиков.
– Я вас попрошу, гражданин Рябчиков, туфли начищенные ваши снять, – сказал Варфоломей, – по доброй вашей воле, а иначе мне вас принудительными мерами, направлениями да ордерами! – к освидетельствованию придется востребовать, а фамилию деда вашего у меня мусолить и бесчестить никакого желания не имеется, потому я вас прошу вот, как гражданина ответственного и патриотичного, мне – как слуге закона нашего! – на уступку пойти, на маленькую уступку, которая за пределы кабинета моего не выйдет, если ножки ваши чисты да белы.
– А знаете, что! – рявкнул Рябчиков, – на-те, подавитесь моими ногами! Хоть в рот их суньте, хоть пальцы оближите!
Он снял туфли, затем – стянул носки и задрал тощие ножки.
– Ну, может статься, вы недостаточно хорошо прокололись.
– А между тем, товарищ лейтенант, хром я – на левую ногу!
Варфоломей улыбнулся.
– Скажите, где вы вчера вечером находились – с восьми часов вечера до
