Глаза Хокинса сверкнули, два-три раза он беззвучно пошевелил губами, силясь что-то произнести. Я с трудом расслышал, как он, запинаясь, проговорил:
— Мне нужны деньги.
Я быстро взглянул на него:
— Сколько?
— Восемь тысяч долларов.
Я был ошеломлен. Восемь тысяч долларов! В нашем округе это очень приличная сумма.
— Восемь тысяч, — глупо повторил я.
Старик наклонился вперед.
— Да, мне нужно столько, — сказал он. Его голос неожиданно окреп и стал четче. — Видите ли, Гарри, я попал в беду, но не задавайте мне вопросов, потому что я не смогу на них ответить. Я должен достать восемь тысяч долларов прямо сейчас. Это не должно быть так уж трудно. Я заплатил за ферму шесть тысяч, но сейчас она наверняка стоит в два раза больше, и за ней нет ни цента долга. Если нужно, я заложу скот и цыплят. Они стоят кучу денег. Я подумал, может, вы встретитесь сегодня с мистером Роджерсом и это оформите.
Вот почему я пришел так рано.
Я молча смотрел на него. Одновременно вопросов двадцать вертелось у меня на кончике языка, и, конечно, я не мог не вспомнить о Грубере. Но я только спросил:
— Вы уверены, что вам нужно так много?
Глаза его опять гневно сверкнули.
— А иначе я бы пришел сюда? — воскликнул он со злобным отчаянием, но тут же протянул ко мне дрожащую руку. — Прости, Гарри, я не хотел. Но я должен достать денег.
— Это не так просто, как кажется, — медленно ответил я. — Когда берут заем, особенно такой крупный, банк хочет знать, для чего его берут. Фермеры у нас в округе стали несколько опрометчивы, покупая себе автомобили и тому подобное, и Роджерс прекратил давать им кредиты.
Старик нахмурился.
— Я честный человек, — сказал он. — И ферма того стоит. Я не думаю, что будут проблемы.
— Возможно, — согласился я. — Если вы объясните, на что вам нужны деньги.
Наступила тишина. Фермер беспомощно смотрел на меня. Вдруг на его лице появилось хитрое выражение.
— Я должен эту сумму, — объявил он чуть ли не радостно. — Мужчине. — Секунду Хокинс колебался, а потом продолжил: — Человеку по имени Грубер. Я задолжал ему пять лет назад, перед тем как приехал сюда.
Я кивнул:
— Я видел вчера Грубера. Я был у Дэла Виллетта, когда он пришел нанять коляску, чтобы поехать к вам.
Странно он выглядит, этот Грубер. Хоть я и просто сельский адвокат, мистер Хокинс, но достаточно только взглянуть на этого типа. Кроме того, вы не тот человек, который будет стыдиться честного долга. Есть только одно, что может заставить вас заплатить такую сумму Груберу. Это — шантаж.
Старый фермер вздрогнул и ухватился за подлокотник кресла. Он был очень удивлен, но все-таки через минуту упрямо повторил:
— Говорю тебе, Гарри, что это долг. — И добавил: — Ну чем он меня может шантажировать? — На лице Джона застыло выражение страха. Дрожащим голосом он повторил: — Чем он меня может шантажировать?
Я встал, подошел к нему и положил руку на его плечо. Старика била дрожь.
— Вот об этом-то вы мне и расскажете, — спокойно произнес я. — Послушайте, я адвокат, и решать такие задачи — моя профессия. Может быть, мы вместе сумеем найти выход, а может, и нет, но в любом случае, если вы хотите, чтобы я вам помог, вы должны мне обо всем рассказать. Достойный адвокат не разглашает личные сведения, а я думаю, что могу считать себя достойным. Почему вы должны отдать Груберу восемь тысяч долларов?
В конце концов он мне все рассказал. Старые люди, как правило, словоохотливы, но Джон Хокинс в то утро говорил с трудом. Он тянул больше часа, и, когда наконец начал рассказ, я чувствовал, что каждое слово стоило ему крови сердца. И хотя история эта достаточно печальна, в ней нет ничего низкого или позорного, и упорство старика можно было объяснить лишь его слепой преданностью дочери. Вкратце — хоть и не лучшим образом — я перескажу ее так.
Шесть лет тому назад Джон Хокинс, чье настоящее имя Тимоти Ридер, был владельцем бара в Нью-Йорке.
Его жена умерла при родах, и Жанет, единственный ребенок, избалованная отцом и лишенная надлежащего присмотра, попала в дурную компанию. Хокинс опустил подробности, поклявшись, что Жанет не сделала ничего ужасного, но ее подставили, она была арестована и приговорена к трем годам в Бедфорде. Я, зная Жанет, поверил ему. Хокинс продал свой бар, потратил половину полученных денег, чтобы организовать исчезновение дочери, и приехал с ней на Запад.
— Грубер — Носей Грубер, как мы его звали, — вор, предатель и негодяй, — закончил свой рассказ старик. — Я проучил его в свое время. Я бы убил его вчера, но это ничего не решит. Если я не заплачу ему завтра десять тысяч долларов, он отправит телеграмму в полицию Нью-Йорка. У меня в банке две тысячи, я их на цыплятах заработал. Вот так он и вышел на меня — был в Денвере и увидел в газете мою фотографию, ту, что я вам показывал.
Хокинс замолчал, а я подумал: ну не чудо ли, что человек типа Грубера читает «Бюллетень по птицеводству» и натыкается именно на этот номер. Я отвлекся на эту пустячную мысль, неосознанно избегая серьезной проблемы — как спасти старика от разорения. Но я уже видел, что выхода нет: практически ничего нельзя сделать. Мы молчали. Хокинс без конца сжимал и разжимал пальцы, а в глазах бедняги было такое отчаяние, что я не мог выдержать его взгляда.
Потом мы начали что-то обсуждать… Э-э, да что там. Как адвокат, я понимал, что шантажисту никогда, ни при каких обстоятельствах платить нельзя, но я спасовал перед фактами. Отказать — и Жанет погибла. Согласиться — результат в конечном итоге тот же.
Шантажисты, как кошки, всегда возвращаются. Я говорил старому Хокинсу это и еще много чего, но он просто сидел молча и грустно кивал.
— Что я могу сделать? — бормотал он безнадежно. — Мне придется заплатить. Думаю, что я смог бы убить его, но ей это не поможет. Они выведают, кто я, и все будет так же. Только Носей Грубер мог так поступить. Жанет никогда не искали. Почему, ну почему попалось это фото?
Я пытался заставить старика рассказать, за что осудили Жанет, но он не захотел и твердил лишь, что Жанет невиновна, а во всем виноват он, потом снова заговорил о закладе. Он почти обезумел от страха, убеждал, что все нужно сделать сегодня, иначе Грубер телеграфирует в Нью-Йорк. Чушь несусветная, конечно, но Хокинсу в его состоянии размышлять здраво было трудно. В конце концов я наотрез отказался предпринимать что-либо, пока не посоветуюсь с Дэлом Виллеттом, — решение, неожиданное для меня самого. На самом деле я просто струсил — слишком велика была ответственность что-то решать самостоятельно. Но с другой стороны, я привык доверять острому уму Дэла и его советам. Я добился от Хокинса согласия на это и, оставив старика в конторе, уехал.
Никогда прежде я не видел Дэла Виллетта в таком возбуждении. Наверное, сыграло свою роль то, как я выпалил все на одном дыхании, едва успев поздороваться, но мне кажется, что главное тут — чувство Дэла к Жанет. У меня словно глаза открылись, я понял, какую страсть и боль он маскировал под обычным спокойствием, и был поражен его яростью. Мне стало ясно, что на земле есть одно-единственное существо, которое он любит больше своих лошадей. Вдруг Дэл успокоился.
— Ясно, — сказал он, — что тут нечего обсуждать.
Джон не может не платить: отказ означает разоблачение Жанет и его собственную смерть, потому что это, конечно, убьет его. Но и платить он не может. Грубер будет снова и снова напоминать о себе, а когда старик умрет, возьмется за Жанет. Их ждет настоящий ад.
Я пробормотал что-то вроде «ничего не поделаешь, придется заплатить». Дэл уставился на меня.
— Я ведь сказал, что это не обсуждается. Разве нет? — повторил он. — Тут только два варианта, и оба невозможны.
Это мне показалось абсурдным. Тут должно быть «да» или «нет». Дэл подошел к окну своей маленькой конторы и долго стоял там ко мне спиной. Я испытывал, огромное облегчение оттого, что добрая половина ноши снята с моих плеч, и тихо сидел и ждал. Было слышно, как в конюшнях окликают друг друга конюхи, выкатывая мыть экипажи, и как то одна, то другая лошадь бьет копытом, соскучившись в своем стойле.
Явился Мот, далматинский дог Дэла, сунул нос мне в ладонь и затем легкой иноходцей удалился. Десять минут прошли в полном молчании.
Дэл вдруг повернулся ко мне, и по выражению его лица я понял, что он что-то надумал.
— Джон там, у тебя в конторе? — резко спросил он.
Я кивнул:
— Да, я оставил его там.
— Хорошо. Иди и скажи ему, чтобы он возвращался на ферму и там оставался. Скажи ему, чтобы он доверил это мне. Если Грубер позвонит, пусть откажется говорить с ним. Если он так сделает, все будет в порядке. Передай ему, что это я так сказал.
— Но… — начал я, совершенно сбитый с толку.
— Делай, что я сказал. И передай старику, чтобы он не тревожился.
Добиваться от него разъяснений было бесполезно, и уже через минуту я спешил в свою контору.
