— Спятишь тут, — попытался объясниться я. — Золото с людьми и не такое делает. Смотрели «Сокровище Сьерра-Мадре»?
— Идите к черту, — она надула губы и выпятила подбородок, но негодовать молча не смогла. — Вы мне, кажется, руку сломали.
— Ну, значит, у вас кости из мела. Я ее просто погладил. Это вы чуть не сломали мне спину, — я заговорил примирительно. — В этом мире слишком много подозрительности. Я не подозреваю вас в покушении на мою жизнь, вы не подозреваете меня в намерении сломать вам руку — идет? Пойдемте от этих камней подальше, посидим на травке и все спокойно обсудим. Глаза у вас обворожительные. Может, прямо с этого и начнем?
Она подтянула ноги, положила руку — не ту, которой тянулась за моим камнем, — на валун, чтобы оттолкнуться, поднялась, осторожно прошла между камней к траве, взобралась на бережок и была такова.
У меня болели правый локоть и левое бедро. Это можно было пережить, но физическими травмами мои проблемы не ограничивались. Включая прислугу, в доме было шестеро или семеро мужчин, и, если Конни наплетет им с три короба и они примчатся сюда, может выйти легкий конфуз. Я уже и так из-за нее пострадал, выронив свой камень. Я наклонился и поднял его, опять-таки кончиками пальцев, выбрался с камней, обогнул берег и по дорожке вернулся к машине, камень уложил в аптечку клином, чтобы не перекатывался.
Обедать в округе Вестчестер я не стал. Выехав на трассу, я помчался вперед. Я был на седьмом небе от счастья — возможно, я стал обладателем простого куска гранита, а не улики номер один, — пока нет полной ясности, ликовать нечего. Поэтому, свернув, как всегда, на Сорок шестую улицу, я сначала направился к старому кирпичному зданию в конце Тридцатых улиц, угол Девятой авеню. Там я отдал свою находку некоему мистеру Уэйнбаху, и он обещал все сделать в лучшем виде. А уже потом я поехал домой, нашел в кухне Фрица, слопал четыре бутерброда — два с осетриной и два с домашней ветчиной — и запил их квартой молока.
Когда я проглотил остатки молока, было около пяти часов, то есть раньше чем через час Вулф из оранжереи не появится. Я ничего не имел против, потому что надо было зализать раны. В своей комнате на третьем этаже я разделся. На левом колене была длинная ссадина, на левом бедре — многообещающий синяк, на правом локте отсутствовал кусок кожи площадью в квадратный дюйм. Изысканно вела себя и ссадина на щеке, цветовую гамму она меняла каждый час. Разумеется, могло быть хуже, по крайней мере, по мне не проехала автомашина; но, кажется, для разнообразия не худо было бы посостязаться с врагом моего пола и моих габаритов. В баталиях с женщинами я, безусловно, не блистал. Мало того, что пострадала моя шкура, можно выбрасывать и мой лучший летний костюм — сильно порвался рукав пиджака. Я принял душ, смазал себя йодом, забинтовал раны, оделся и спустился в кабинет.
С первого взгляда на содержимое сейфа я понял: если упомянутым специалистом был все-таки мистер Джонс, Вулф его еще не нанял, потому что пятьдесят тысяч лежали на месте. Этот вывод я сделал на основании пусть ограниченного, но все же опыта. Мистера Джонса я в глаза не видел, но знал о нем две вещи: во-первых, именно через него Вулф получил серьезный компромат на нескольких коммунистов, и этого вполне хватило, чтобы упрятать их за решетку, во-вторых, он всегда требовал деньги вперед. Значит, либо речь шла не о нем, либо Вулф до него пока не добрался.
Я надеялся, что Уэйнбах позвонит до того, как Вулф в шесть часов спустится из оранжереи, но этого не случилось. Вулф вошел, уселся за стол и спросил: «Ну?». Я еще не решил, включать в мой отчет камень или подождать, что скажет Уэйнбах, но скрывать историю с Конни я не мог и выложил все, как было. Умолчал лишь об одном: что на мысль о камнях меня навела Медлин; женщина дала умный совет — Вулфа это может только разозлить.
Он и без того сидел и хмурился.
— Я еще удивился, — добавил я не без некоторого самодовольства, — что вам самому камень не пришел в голову. Док Волмер говорил: «Что-то шероховатое и тяжелое».
— Пф. Конечно, мысль о камне мне в голову приходила. Но если убийца ударил камнем, нужно было пройти всего десять шагов и швырнуть его в воду.
— Он это и захотел сделать. Но до воды не докинул. Хорошо, что я не принял вашу версию. Иначе…
Зазвонил телефон. В ухе у меня зазвучал шепелявый голос. Шепелявостью отличался Уэйнбах из лаборатории Фишера. Тем не менее, он не забыл представиться. Я махнул Вулфу рукой, чтобы он взял другую трубку рукой, и затаил дыхание.
— Насчет вашего камня, — сказал Уэйнбах. — Технические подробности интересуют?
— Нет. Только то, о чем я вас спросил. Из чего-нибудь следует, что им шмякнули или могли шмякнуть человека по голове?
— Следует.
— Правда? — честно сказать, я этого не ожидал. — Следует?
— Да. Все давно высохло, но есть четыре точечки — пятнышки крови, еще пять точечек — возможные пятнышки крови, крошечный лоскутик кожи, еще два лоскутика чуть побольше. На одном из них виден волосяной мешочек. Сведения предварительные, ничего сказать с гарантией не могу. Чтобы завершить анализы, нужно еще сорок восемь часов.
— Тогда вперед, брат мой! Жаль, что вы далеко, я бы вас поцеловал!
— Что-что?
— Ничего, все нормально. Я выдвину вас на Нобелевскую премию. Отчет напишете красными чернилами.
Я положил трубку и повернулся к Вулфу:
— Итак, все в порядке. Его убили. Либо сама Конни, либо она знает убийцу. Про камень ей было известно. Она следила за мной, незаметно ко мне подкралась. Надо было завязать с ней личную дружбу и притащить сюда. Она вам нужна? Если сильно постараюсь, я ее вытащу.
— Ради всего святого, не надо, — брови его уползли куда-то совсем вверх. — Арчи, скажу честно, я тобой доволен.
— Ничего, не напрягайтесь.
— Не буду. Да, временем ты распорядился с толком, нашел искомое, но это лишь подтверждает то, что мы и так знали. А именно: заявление мистера Кейна — ложь, мистер Рони был убит умышленно кем-то из гостей или членов семьи, но ничего нового для нас здесь нет.
— Извините, — холодно произнес я, — что добыл бесполезные сведения.
— Я не сказал «бесполезные». Если эта улика доберется до суда, от нее будет очень большая польза. Повтори, что сказала миссис Эмерсон.
Я повторил, весьма сдержанно. Сейчас я вижу, что он был прав, но тогда я этим камнем безумно гордился.
В нашем доме устанавливается тяжелая атмосфера, если один начинает дуться на другого, поэтому я решил немедленно поквитаться и не стал с ним ужинать, сославшись на недавно съеденные бутерброды. За едой он любит разговаривать — но только не о деле, — и пока я один сидел в кабинете, разбирая накопившуюся почту, настроение у меня неуклонно улучшалось; когда он в конце концов появился, мне даже захотелось с ним поговорить — у меня возникло несколько едких замечаний насчет того, сколь важна своевременная и ценная улика в раскрытии уголовного преступления.
Но до замечаний дело не дошло: он еще только устраивался в кресле, занимая любимую послеобеденную позу, когда раздался звонок в дверь; Фриц был занят на кухне, и открывать пошел я. Это оказались Сол Пензер и Орри Кэтер. Я провел их в кабинет. Орри чуть развалился в кресле, закинул ногу на ногу, достал трубку и принялся ее набивать, а Сол, напряженно выпрямив спину, сел на краешек большого кожаного кресла.
— Я мог бы и позвонить, — начал Сол, — но появились легкие сложности, и нужны инструкции. Вроде мы что-то нашли, но наверняка сказать нельзя.
— Сын или мать? — спросил Вулф.
— Сын. Вы велели начать с него, — Сол достал блокнот и глянул на страницу. — Знакомых у него не счесть. Как вы хотите, с датами и подробностями?
— Сначала общую картину.
— Хорошо, сэр, — Сол закрыл блокнот. — Примерно половину своего времени он проводит в Нью-Йорке, другую половину — в самых разных местах. У него есть собственный самолет, он держит его в Нью-Джерси. Клуб посещает только один, гарвардский. За последние три года дважды был арестован за превышение скорости, один раз…
— Биография мне не нужна, — прервал его Вулф. — Только то, что может пригодиться.
— Хорошо, сэр. У него половина доли в ресторане «Новый рубеж» в Бостоне. Его открыл в тысяча девятьсот сорок шестом году его сокурсник из колледжа, и молодой Сперлинг внес приличную сумму, около сорока тысяч, видимо, взял у отца, но это не…
— Ночной клуб?
— Нет, сэр. Ресторан высокого пошиба, их специализация — дары моря.
— Едва сводят концы с концами?
— Нет, сэр. Процветают. Миллионерами не стали, но в сорок восьмом году прибыль была солидная.
Вулф хмыкнул:
— Не думаю, что это серьезная почва для шантажа. Что еще?
Сол взглянул на Орри:
— Расскажи о манхэттенском балете.
— Ну, — вступил Орри, — это группа танцоров, они собрались два года назад. Джимми Сперлинг и еще два типа вложили денежки, какова была доля Джимми, я не выяснил, но, если надо, выясню. Танцуют они всякий модерн. Свой первый сезон начали в каком-то занюханном сарае на Сорок восьмой улице, продержались три недели и махнули куда-то в глушь, но и там не преуспели. В прошлом сезоне открылись в ноябре, в Хералд-театре, и выступали до конца апреля. Говорят, что три добрых ангела свои взносы окупили с лихвой, но это надо проверить. Во всяком случае, в убытке не остались.
