каким обрекает жить сына своего, сына Божьего Глеба!
Варфоломей и Данила молча слушали.
– …он учит Глеба молиться чизбургеру, – рассмеялся Назар Захарович, – учит его поклоняться гамбургеру, кока-кола их пресвятая дева, бифштекс господь их… о, господь бифштекс, прими Глеба, раба твоего нищего и убогого, а пицца – их земля обетованная! К которой они стремятся – к трону господнему из сыра! Они научены выкрикивать лозунги о свободе, о своих правах – но вы, граждане милиционеры, хотя бы раз слышали, чтобы кто-нибудь из них кричал о своих обязанностях и задолженностях?! О том, что они жажду расплатиться, отдать долги!? Я – не слышал! Не было таких, я не видел их! Когда дело доходит до их обязанностей и долгов, все они стаей шныряют в сточную канаву – как мокрые крысы. У них надо отобрать всякое право, а особенно – свободу слова, пусть им останутся только обязанности и трудовые повинности! Я же – есть настоящий воин, мои граждане милиционеры, как православные богатыри из сказок. Я как Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович, Георгий Победоносец, они настоящие непобедимые славянско-русские воины и богатыри, верующие православные, которых ни огнем, ни мечем не взять – и я творю на земле то, что предназначено мне и предписано, я вытравляю змея из загнивающей человеческой души, я жгу каленым железом и сыплю соль на незаживающие раны, чтобы народ помнил – и пусть это безбожное племя меня оплюет и побьет камнями и палками за имя Христово, за имя Господне, но я никогда не отступлюсь от цели! Я буду напоминать людям об их долгах и сотрясать их среди ночи, как кошмар – этим самым, искренним служением, которое не ждет награды, я отреставрирую, восстановлю свой храм, свою веру!
– А что же Глеб? – спросил Ламасов.
– А что же Глеб, – задумался Нефтечалов, – а Глеба я хотел выкрасть… давным-давно, украсть, утащить, воспитать как Маугли!
Нефтечалов улыбнулся.
– Я помню, что Глеб всегда радовался, когда я приходил к ним, – сказал он, – я был полон решимости похитить его и воспитать как своего сына… у меня было предчувствие, что ему будет лучше со мной! Он никогда не был нужен своим родителям – ни отцу, ни матери! Я ему говорил, не жалей их, они попытаются манипулировать тобой в будущем, когда останутся у разбитого корыта, разжалобить, пробудить в тебе незаслуженное ими чувство любви – твоей вины! У них на все найдется оправдание! Не жалей их, не слушай их молитв, отворачивайся от их плача, не верь их слезам – они лгут, они насквозь фальшивы! Прости им их ложь, потому что они никчемны, но не имей с ними ничего общего – потому что тебе им не помочь! Даже если они, так я ему сказал, окончат свою жалкую, никчемную жизнь альцгеймером или маразмом и будут прикованы остаток дней к инвалидному креслу! Не вздумай жалеть их, Глеб – они получают именно то, что заслуживают! Это непреложный закон – это их грехи, а не твои!
Нефтечалов обратился к Варфоломею, а потом – к Крещеному.
– …а вы знаете, какая православная добродетель неведома Акстафою и таким, как он? Поразмыслите – это смирение! Я сколько себя помню, Акстафой позволял себе вещи, которые были ему не по карману – он совершал поступки, которые были недоступны, не предназначены ему по статусу. Он не имел на них денег, не имел на них прав, он не имел даже воли, чтобы попросту распоряжаться ими – кто родился в этой жизни крысой, тому не сделаться тигром! – это ясный и простой, очевидный и неоспоримый факт! Читали, граждане следователи, когда-нибудь Ван Вэя? Воспарит ли в небо нефритовый мотыль – если он только нефрит, но не мотыль!? К чему желать стать чем-то, чем не являешься?! Существует невесомая, неизмеримая разница между теми, кто постоянно движутся – и теми, кто только тяготеют к движению! Но их тяготение – не их собственное! Их тянет вниз, в бездну! Но ни Акстафой, ни его женушка – Юля, – не хотели признавать своего положения ограниченного, обездвиженного! Вопреки здравому смыслу, вопреки смирению они старались жить подобно бессмертным, они воображали, что воспарят как ангелы, заживут – подобно Богу! Они ощущали себя царями, возлежащими на золотом паланкине – а все вокруг их рабы, их носильщики! Они как Чжуань-цзы… они ощущают себя во сне порхающими мотылями, но, проснувшись – они падают на землю! Подобно камням – их тяготение, их безволие, их смерть.
Нефтечалов опустил голову.
– Расскажите, что случилось в день убийства Ефремова, – спросил Крещеный.
– А вот что случилось – я выстрелил в Ефремова из ружья в целях самообороны, – спокойно ответил Нефтечалов, – но то было не ружье – то был пламенный меч херувима, карающий тех, кто посягал на недоступное им! Таких как Акстафой, к примеру – но его сын… бедный, несчастный Глеб! Он родился среди людей, которые его не заслуживали – вся семья Глеба была испорченной, но не он! Акстафой, я помню, как папаша его – отец Леши, то бишь! – помню, когда мы с Акстафоем сами пацанами были, папаша его на работе подворовывал махорку, которую еще не расфасовали, прямо с конвейерной ленты и давал нам, пацаньбе, чтобы мы приобщались к криминалу, а себя, поди, считал – крутым, как это, бишь, в среде-то бандитской!? Не помню. Я вот тогда-то знакомство и свел с Акстафоем, когда он меня учил самокрутки крутить! А я за ним подозревал, что он, небось, пассивный гомосексуалист – он себя пацаньбе постарше бить позволял, да прогуливал физкультуру, симулируя приступы астмы, чтобы круги в спортзале не наматывать. Мне и драться приходилось за него, и учить его – как мяч по воротам правильно пинать, и еще чего-то… И вот… с тех пор – сколько лет! – а на меня опять Акстафоевы задолженности переваливаются – но в чем знак судьбы?!
Нефтечалов посмотрел на Ламасова, потом – на Крещеного.
– Не молчите, товарищи милиционеры, ответьте мне, я требую ответа – вот чего я хочу знать! Почему Господь не оставил меня в блаженном моем неведении – почему привел в тот дом, где жил Акстафой?! Вы мне ответьте – это случайность или промысел Божий?! А если это первое, то я – ошибаюсь, но если же – второе!? То что прикажете делать, как прикажете понимать это!? Я не пойму этого… Я ведь Акстафою мало-помалу еще со школьной скамьи прощал долги его – по мелочи, по копейке! Приучал его, самдурак, к харе,
