Это началось году в тридцать шестом, когда он вел парижскую страничку в газете – позже стал ее главным редактором, а после войны газета перестала существовать. Элен Порталь только что сдала экзамен на бакалавра. Она всегда сияла, не могла ни минуты посидеть спокойно, и ей можно было доверить любое интервью.
Мужчины-репортеры ей завидовали и обвиняли в том, что она, пользуясь своим обаянием, могла разговорить даже самых завзятых упрямцев.
Он влюбился в нее далеко не сразу, не сразу стал относиться к ней не просто как к коллеге и приятельнице. Однажды вечером, когда после напряженного дня в редакции они ужинали в каком-то ресторанчике, он вместо того чтобы, как обычно, распрощаться, пробормотал:
– Неужели снова расставаться?
– Это зависит от вас.
– То есть?
– От того, что у вас в голове. Если вы готовы не придавать этому значения и на следующее утро обо всем забыть, тогда можно и не расставаться. Ну а если нет, мой милый Рене...
Он занимал тогда квартиру на бульваре Бон-Нувель, у заставы Сен-Дени, это было его четвертое жилье в Париже. Элен вышла оттуда в восемь утра.
Она стала бывать там часто, поскольку ее условие было соблюдено и связь ни на что не повлияла. В редакции, в типографии, на общих вечеринках отношения оставались прежними.
Война их сблизила еще сильнее, так как вместе с несколькими сотрудниками они уехали сперва в КлермонФерран, а потом в Лион. Жили беспокойно и тесно. Квартир не хватало, и какое-то время Элен жила вместе с ним. По матери она была еврейкой, и он за нее тревожился.
– Что мешает вам выйти за меня замуж?
– Ничто не мешает, Рене... Просто, если я когда-нибудь и выйду замуж...
Она не договорила, боясь его обидеть. Но он понял: «Я вас не люблю».
Так оно и было. Слишком хорошо она его знала. Даже у самых знаменитых или высокопоставленных людей она всегда умеет найти слабую струнку, благодаря чему и славится как грозная журналистка.
Интересно, в каком свете Элен его видит? Она согласилась разделить с ним постель, но не жизнь. Когда Могра продвинулся по служебной лестнице вверх, она стала вместо него вести парижскую страничку, а после освобождения последовала за ним в новую газету, которую ему поручили создать.
А через несколько месяцев Элен влюбилась. Об этом было известно всем вокруг, однако никто не знал, в кого. Могра тоже заметил, что она изменилась: стала нервной, агрессивной, часто разражалась рыданиями.
Потом, никого не предупредив, на месяц исчезла, и многие ее дела так и остались незаконченными.
Позже стало известно, что она уехала в маленькую деревушку в департаменте Морбиан, надеясь, что ей удастся там обо всем позабыть. Человек, в которого она влюбилась, был на десять лет ее моложе и даже не помышлял о женитьбе.
Однако через какое-то время он передумал и отыскал Элен: преображенная, она появилась в редакции, а через несколько недель сыграли свадьбу...
– Наверное, нет нужды вам говорить, что бедняга Колер растерян, словно пес, потерявший хозяина. Он утверждает, что вы не желаете его видеть и даже говорить с ним по телефону.
Она никогда ничего не вымучивает. И говорит весело только потому, что у нее веселый характер.
– Я все же рискнула прийти сюда и найти дорогу в этом сооружении, где можно заблудиться или встретиться с каким-нибудь призраком. Будет очень жаль, если вы выставите меня за дверь... Я не спрашиваю, как вы себя чувствуете, я знаю это от Бессона. На него сейчас в Париже огромный спрос: каждый хочет знать, что с вами, а Бессон-главный источник новостей о вас. Ну и как?
Она смотрит прямо ему в глаза, словно желая убедиться, что он не сломался.
– Настроение неважное, а?
– Я не скучаю.
– Речь не о том, скучаете вы или нет. Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. А как Лина?
– В субботу поехала к Мари-Анн, простудилась и слегла.
Ей известны все тонкости отношений между Рене и его женой.
– Она приходила?
– Два раза.
– Вам не нравится, когда вас навещают?
– Не нравится.
– И что я вас навестила, вам тоже не нравится? Не стесняйтесь. Я уже достаточно взрослая, чтобы стерпеть.
Полчаса назад на ее месте сидела Колет – неуклюжая, одетая черт знает как.
Элен одевается у самых знаменитых модельеров и слывет одной из элегантнейших женщин Парижа. Именно она ввела вызывающую моду на габардиновые пальто, подбитые норкой.
Могра внимательно следит за ней, как следил недавно за своей дочерью, как уже привык следить за всеми, словно надеясь на какое-то открытие.
Но Элен это не смущает.
– Ну, все? Снимок готов? Ладно. А теперь скажите, о чем вы думаете.
При всем желании ему было бы трудно ответить на этот вопрос. Элен, вероятно, занимала самое большое место в его жизни, а между тем он чувствует себя перед нею чужим. Но почему?
Все идет в счет – и наши поступки, и слова, и мысли, как утверждал аббат Винаж.
Почему же тогда от их близости осталось лишь нечто вроде дружбы, взаимное доверие, отсутствие стыда? Да, перед Элен ему не стыдно за свою беспомощность.
– Я полагаю, вы и слышать не желаете ни о газете, ни о нашем дорогом господине Шнейдере? Погодите, в одно прекрасное утро, когда вам будет так его не хватать, он еще появится, поскольку уверен, что в ваше отсутствие на нашу газетенку должны посыпаться всяческие беды.
В жизни у Могра были три женщины, если не считать мимолетных увлечений. Из всех троих поняла одна Элен. Он не уточняет, что именно, предпочитая кое-какие мысли вроде этой оставлять недодуманными.
Что-то поняла и Лина, хотя это совершенно другой случай. Присутствие Элен Порталь заставляет Могра подумать о жене и отеле «Георг V».
– Они вот-вот снова уложат меня в кровать, – говорит он, глядя, как старички во дворе стекаются к дверям, словно ученики по окончании перемены.
Он не хочет, чтобы санитар перенес его в постель в присутствии Элен. Счастлива ли она? Не боится ли состариться рядом с молодым мужем, не напускное ли это ее спокойствие?
– И все же я рада, что пришла сюда.
– Почему «все же»?
– Общаться с вами не так-то уж просто. Это не упрек... Мужайтесь, мой милый Рене.
Она сказала: «Мой милый Рене». Она значительно моложе его, но в минуты близости всегда называла его именно так.
– Все пройдет, вот увидите.
Могра не спрашивает, что именно пройдет – он понял ее мысль. И внутренне улыбается, потому что знает: такое не проходит.
Вот и все на этот день. Осталась только запись, которую он старательно вывел в записной книжке:
«Однако они живут!»
Он тоже живет. Этой ночью Жозефы уже рядом не будет, только кнопка звонка на случай, если его охватит паника. Два раза в жизни он ощущал свою гармонию с природой. Два раза почти в ней растворился. Был ею насыщен. Чувствовал себя ее частицей.
И оба раза ему было страшно.
Первый раз это было на берегу Луары, в самой спокойной и тихой обстановке, какую только можно представить, второй – на Средиземном море с открытки, сверкающем и прозрачном.
На Луаре, где вдали удил рыбу человек в соломенной шляпе, оказалось достаточно облачка, порыва свежего ветра. В Поркероле он лишь взглянул на удаляющийся берег, как тут же горло сжалось и в голове осталась одна мысль: убежать.
Это ли только что поняла Элен?
– До свидания, мой милый Рене.
В лицее Ги де Мопассана приятели часто кричали ему:
– Кретин!
Теперь ему пятьдесят четыре, и вечером, засыпая, он будет раздумывать: станет он когда-нибудь взрослым или нет?
У Могра взяли кровь и, вопреки обыкновению, он поинтересовался зачем. Кроме того, спросил, какое у него давление, хотя Одуар и считает, что оно у него превосходное.
На половинке странички, отведенной для среды, появились лишь две записи, одна под другой.
Грудь.
Не выношу Леона.
По поводу того, что послужило причиной этих записей, он изводится весь день. В сущности, вторая запись должна идти вначале, потому что является вольным или невольным поводом для первой.
Он сразу почувствовал неприязнь к санитару с волосатыми руками, ему неприятно, что тот кантует его, словно какой-то предмет. А теперь стало еще хуже. Могра оказался прав, когда подумал, что каждый день будет что-нибудь новенькое. И вот ему начали делать массаж, причем не только рук и ног, но и всего тела, и массажист – не кто иной, как Леон.
Обнаженный и беззащитный Могра лежит на кровати, грубые руки мнут и теребят его; санитар вспотел, и от этого запаха одолевает тошнота.
Ему противен не только Леон, но и все похожие на него мужчины, которых он называет торжествующими самцами: у них вечно такой вид, будто они гордо потрясают своим громадным членом.
Могра никогда не завидовал чьим-либо способностям или уму. Но он завидует мышцам этих людей, их мужской силе.
Это правда, которой не так-то просто посмотреть в лицо. И Могра выместил свое дурное настроение. Но не на Леоне. На м-ль Бланш, которая, по его мнению, отдала его на растерзание этому человеку.
