— Никто, — подчеркнуто произнес Кимболл.
Я про себя подумал, что если этот человек превратится, как Барстоу, в труп, на который поостережется сесть даже изголодавшийся комар, я подам в отставку.
— Как-то мне довелось встретить человека, который убил двух своих коллег только за то, что им больше его повезло в торговле лошадьми, — заметил Вульф.
Кимболл рассмеялся.
— Хорошо, что он торговал лошадьми, а не зерном. Если бы этот метод усреднения прибыли получил всеобщее распространение в бизнесе, я был бы убит не единожды, а миллион раз. Я отличный торговец, это единственное, чем я могу гордиться. Я люблю зерно. А вы, наверное, любите фантастические ситуации, хорошее убийство. Что же, это ваш бизнес. Я же люблю пшеницу. Представляете, мировой запас пшеницы составляет семьсот миллионов бушелей! И я знаю, где в эту минуту находится каждый бушель из этих семисот миллионов. Обратите внимание, каждый бушель.
— У вас одного, небось, около сотни бушелей или, более того, не так ли? — полюбопытствовал Вульф.
— Представьте, ни одного. Я сейчас не делаю ставок. Завтра, возможно, или через неделю. Я совершил немало сделок, и все удачные. Я всегда играю по правилам. Вот о чем я думал, когда ехал к вам. Я не знаю всех деталей дела Барстоу, лишь то, что писали в газетах. Насколько я знаю, клюшку не нашли. Думаю, ее никогда и не было. Даже если клюшка будет найдена и окажется той, что я дал Барстоу, чтобы сделать первый удар, все равно я не поверю, что кто-то собирался с ее помощью убить меня. Я всегда придерживался правил, я играл честно, как в делах, так и в личной жизни.
Он остановился.
— Есть множество способов причинить зло, — почти под нос пробормотал Вульф. — Прямо, косвенно, материально, духовно, банально, фатально…
— Я никому не причинял зла.
— Вы так думаете? Помилуйте, так ли? Смысл святости в искуплении. Если позволите, приведу в пример себя. Кому я причинил зло? Просто не знаю, почему в вашем присутствии меня тянет на покаяния. Забудьте об убийстве Барстоу, тем более что для вас это просто чушь. Забудьте о полиции, мы найдем способы избавить вас от их надоеданий. Мне нравится беседовать с вами, если, конечно, вам позволяют ваши неотложные дела. Надеюсь, я не отрываю вас от какого-то срочного дела?
— Нет, не отрываете. — Кимболл был крайне польщен. — Срочные дела я решаю немедленно. Моя контора целую неделю прекрасно обходилась без меня, поэтому лишний час моего отсутствия делу не повредит.
Вульф понимающе кивнул.
— Хотите стакан пива?
— Нет, спасибо. Я не пью.
— А-а. — Вульф нажал кнопку звонка. — В таком случае, вы необыкновенный человек, сэр. Вы приучили себя к воздержанию, вы — прекрасный бизнесмен, и к тому же еще и философ. Один стакан пива, Фриц. Но мы говорили о зле, и я грозил вам исповедью. Итак, кому я не причинил зла? Это риторический вопрос. Я не разбойник, мне присущи романтические порывы, и при всем при этом я порой удивляюсь, что все еще жив. Год назад человек, сидевший в кресле, в котором сейчас сидите вы, поклялся убить меня при первом удобном случае. Я вышиб из-под него, как говорится, фундамент его благополучия и сделал это из чисто корыстных целей. В нескольких кварталах отсюда живет замечательная умная женщина, чей аппетит и настроение существенно улучшились бы, если бы она получила известие о моей смерти. Я мог бы до бесконечности приводить подобные примеры. Но есть и такие, в которых трудно сознаться и еще труднее простить. Спасибо, Фриц.
Вульф вынул пробочник из ящика, открыл бутылку, бросил крышку в ящик и снова задвинул его. Наполнив стакан пивом, он залпом выпил его.
— В каждом деле свой риск, и об этом следует помнить, — заметил Кимболл.
Вульф кивнул.
— В вас опять заговорил философ. Бесспорно, мистер Кимболл, вы — человек образованный и начитанный. В таком случае вам будет понятно некое необъяснимое состояние, побуждающее вас — в данном случае я говорю о себе, — решаться на действия, которые при других обстоятельствах безоговорочно считались бы достойными осуждения. В этом доме на верхнем этаже живет женщина, которая не может желать мне смерти только потому, что в ее сердце нет места злобе и ненависти. Каждый день, каждый час я причиняю ей страдания. Я знаю это, и это мучает меня. И все же я продолжаю приносить ей горе. Вы должны понять, насколько темны и неразгаданы такие психологические состояния, и поэтому поймете глубину моих страданий, если я вам скажу, что эта женщина — моя мать.
Я, добросовестно все записывавший, при этих словах с удивлением посмотрел на Ниро Вульфа, ибо он говорил с такой убедительностью, а голос его был тихим и ровным, что создавалось полное впечатление огромных усилий, с которыми он пытался скрыть то, что творится у него в душе. На мгновение я даже посочувствовал бедной старушке, хотя самолично каждый месяц отчислял от нашего дохода некую сумму и отсылал ее в Будапешт, где и проживала родная мать моего хозяина.
— Господи! — невольно воскликнул Кимболл.
Вульф выпил еще стакан пива и печально покачал головой.
— Теперь вы понимаете, почему я могу перечислить все виды зла и с уверенностью сказать, что все они мне знакомы.
Поначалу казалось, что Кимболл не клюнет на это. Лицо его выражало лишь самодовольное сочувствие. Более того — на губах было подобие довольной ухмылки.
— Не понимаю, из чего вы заключили, что я образованный человек, — вдруг сказал он.
Вульф удивленно вскинул брови.
— А разве это не так?
— Если вы так считаете, то это большой комплимент. Я бросил школу — это было в Иллинойсе, — когда мне исполнилось двенадцать лет, а затем и совсем сбежал из дома. Да и дома по сути у меня не было, жил у дяди с теткой. Мои родители умерли. С тех пор я не учился. Если я образован, то это моя собственная заслуга.
— Что ж, и это неплохо, — сказал Вульф низким, приглушенным почти до шепота голосом. Он как бы приглашал: «Продолжайте», не произнося этого слова. — Вы — еще одно доказательство этому. Нью-Йорк — это хорошая школа для мальчишки такого возраста, если, конечно, у него есть смекалка и характер.
— Возможно. Могло бы получиться и так, но только я не поехал в Нью-Йорк. Я отправился в Техас. После года бродяжничества на пограничной территории штата я перебрался в Галвестон, а оттуда в Бразилию и Аргентину.
— Вот как! Смекалки у вас хватило, а по образованию получились космополитом.
— Да, пришлось немало поездить. Я провел в Южной Америке двадцать лет, преимущественно в Аргентине. Когда вернулся в Штаты, в пору было идти снова в школу учить английский. Я жил… по-разному все эти годы. Навидался и натерпелся всего, не раз попадал в передряги, но чтобы я ни делал, я строго придерживался честных правил игры. Приехав в Штаты, занялся торговлей мясом, а потом перешел на зерно. Здесь я и нашел себя. Зерно требует человека, умеющего предвидеть и не боящегося рисковать, чтобы предвидение стало реальностью. Так гаучо объезжают лошадей.
— Вы были гаучо?
— Нет, я всегда был торговцем. Я был рожден им. Не знаю, поверите ли вы в то, что я сейчас вам скажу. Не то чтобы я стыдился этого, нет. Сидя в кабинете и следя за конъюнктурой на десятках зерновых рынков — а каждый из них не знает, в какую сторону я ринусь, — я иногда с гордостью вспоминаю то время. Я два года был разъездным торговцем.
— Не может быть?
— Да. Три тысячи миль в сезон, не слезая с лошади. По моей походке до сих пор это видно.
Вульф с восхищением глядел на своего собеседника.
— Настоящий кочевник. Разумеется, вы тогда еще не были женаты?
— Да, я женился позднее, в Буэнос-Айресе. Тогда у меня уже была своя контора на Авенидо де Майо…
Он вдруг остановился. Вульф налил себе еще пива.
Кимболл глазами следил, как он это делает, но мысли его были далеко. Что-то заставило его прервать свой рассказ и перенестись в совсем иные места.
Вульф понимающе смотрел на него, потом тихо произнес.
— Воспоминания… Понимаю.
Кимболл кивнул.
— Да, воспоминания. Странная это вещь. Господи, неужели я вспомнил это лишь потому, что вы заговорили о том, как мы умеем причинять зло, о разных способах делать это, способах изощренных, роковых… Нет, тут совсем другое, зло причинили мне, и не было никакой изощренности. У меня тоже возникают состояния, о которых вы говорили, но в них, увы, нет романтики.
— Зло причинили вам?
— Да. Одно из самых ужасных, какие можно причинить. Это было тридцать лет назад, но память об этом не перестает мучить. Я женился на красивой девушке, аргентинке. У нас родился сын. Ему было два года, когда однажды, вернувшись из поездки на день раньше, я застал моего друга в постели с моей женой. Мальчик здесь же играл на полу. Я не отступил от правил. Я повторял себе уже тысячу раз, что и сегодня поступил бы так же. Я выстрелил дважды.
