Анна Ричардс говорила по-французски бегло и непринужденно. Она казалась скорее француженкой, чем англичанкой.
— Каким образом вам стало известно о трагедии?
— Сначала, конечно, я прочитала об этом в газетах, о я не знала, то есть я не осознала, что жертвой преступления была моя мать. Затем я получила телеграмму — здесь,
Париже, от матери Анжелики, в которой она сообщила не адрес мэтра Тибо и напомнила девичью фамилию моей матери.
Фурнье глубокомысленно кивнул.
Они поговорили еще немного, но стало совершенно очевидно, что миссис Ричардс едва ли окажется им хоть чем-нибудь полезна при расследовании убийства. Она совершенно ничего не знала ни о своей матери, ни о ее деловых связях.
Узнав, в каком отеле она остановилась, Пуаро и Фурнье отпустили ее.
— Вы разочарованы, mon vieux[42], — сказал Фурнье. — Вашем мозгу наверняка уже была какая-нибудь идея в связи с появлением этой девушки. Вы, вероятно, подозревали, что она может оказаться самозванкой? Или, может быть, вы и до сих пор думаете, что она самозванка?
Пуаро задумчиво покачал головой:
— Нет… я не думаю, что она самозванка. Документы, удостоверяющие ее личность, не вызывают сомнений в своей подлинности. Однако странно — мне кажется, что я или видел ее когда-то раньше, или она мне кого-то напоминает…
— Вы думаете, она похожа на покойную? — с сомнением предположил Фурнье. — По-моему, ничего общего.
— Нет, тут совсем другое… никак не могу вспомнить. Я уверен, что ее лицо кого-то мне напоминает…
Фурнье посмотрел на него с любопытством:
— Мне кажется, вас с самого начала волновала проблема исчезнувшей дочери?
— Естественно. — Пуаро слегка приподнял брови. — Из всех, кто мог получить выгоду от смерти Жизели, этой молодой женщине определенно достается самый крупный куш — звонкой монетой.
— Верно, но что это нам дает?
Минуты две Пуаро молчал, углубленный в свои мысли. Наконец он сказал:
— Дружище, этой девушке переходит по наследству очень большое состояние. Стоит ли удивляться, что с самого начала я был уверен в ее причастности. В том самолете летели три женщины. Одна из них, мисс Венеция Керр, была из хорошей семьи, не вызывающей никаких сомнений. Но две другие? С того момента, как Элиза Грандье предположила, что отцом ребенка мадам Жизели был англичанин, я все время имел в виду, что одна из двух женщин может оказаться исчезнувшей дочерью. Обе они были примерно одного возраста. Леди Хорбери была некогда певичкой с довольно туманным прошлым и выступала под сценическим псевдонимом. Мисс Джейн Грей, как она однажды рассказала мне, выросла в детском доме.
— Ага! — воскликнул француз. — Так вот что, значит, вы предполагали! Наш друг Джэпп сказал бы, что вы переусердствовали в своем чрезмерном хитроумии.
— Верно, он всегда обвиняет меня в стремлении все чересчур усложнить.
— Ну вот видите!
— Но, в сущности, это вовсе не так — я поступаю всегда наипростейшим способом, какой только можно представить! И я никогда не отказываюсь признать факты.
— Но вы ведь разочарованы? Вы ожидали большего от появления этой Анны Моризо?
Они как раз входили в отель, в котором остановился Пуаро. Лежавший у портье на стойке ключ напомнил Фурнье об их утреннем разговоре.
— Я не успел поблагодарить вас, — сказал он, — за то, что вы указали мне на ошибку, которую я допустил. Я обратил внимание на два мундштука леди Хорбери и на курдские трубки Дюпонов. Но совершенно непростительно для меня было забыть о флейте доктора Брайанта, хотя всерьез я его не подозреваю…
— Неужели нет?
— Нет. Он, мне кажется, не принадлежит к тому типу людей…
Он вдруг умолк. Человек, разговаривавший у стойки с портье, повернулся — в руке у него был футляр для флейты. Человек заметил Пуаро, и глаза его мрачно блеснули: он узнал сыщика.
Пуаро направился ему навстречу, а Фурнье повернул назад и поспешил скрыться до того, как Брайант успел его увидеть.
— Доктор Брайант! — с поклоном приветствовал его Пуаро.
— Мсье Пуаро!
Они обменялись рукопожатием. Женщина, стоявшая рядом с Брайантом, пошла к лифту. Пуаро лишь мельком глянул ей вслед.
Затем он сказал:
— Ну что, monsieur le docteur[43], придется вашим пациентам обойтись какое-то время без вас?
Доктор Брайант улыбнулся своей милой грустной улыбкой, так хорошо знакомой его собеседнику. Он выглядел усталым, но, как ни странно, совершенно умиротворенным.
— У меня больше нет пациентов, — сказал он. Затем, направляясь к столику, он спросил:
— Бокал шерри, мсье Пуаро, или, может быть, аперитив?
— Благодарю вас.
Они сели, и доктор отдал распоряжение официанту. Потом он медленно проговорил:
— Да, у меня больше нет пациентов. Я оставил практику.
— Довольно неожиданное решение…
— Не такое уж и неожиданное.
Он умолк, пережидая, пока официант поставит перед ними напитки. Затем, поднимая бокал, он сказал:
— Это решение было неизбежным. Я добровольно оставил свое дело, пока мне не запретили практиковать. — Он продолжал говорить мягким негромким голосом. — У каждого, мсье Пуаро, в жизни бывает такой момент, когда стоишь на распутье и нужно принимать решение. Я необычайно увлечен своей профессией — жаль, просто ужасно жаль оставлять ее. Но обстоятельства так у меня сложились, что… В этом, собственно, и заключается счастье обычной человеческой жизни.
Пуаро слушал его не перебивая.
— Есть одна леди… моя пациентка. Я страстно ее люблю. Она замужем, и муж — причина ее нескончаемых страданий. Он наркоман. Если бы вы были врачом, вы поняли бы, что это значит. У нее не было своих средств, и она не могла уйти от него… Какое-то время я колебался, но теперь я принял решение. Мы с ней вместе отправляемся в Кению, чтобы начать новую жизнь. Я надеюсь, что в конце концов и на ее долю, быть может, достанется немного счастья. Она так страдала…
Он снова умолк. Затем, несколько оживившись, сказал:
— Я ничего от вас не скрываю, мсье Пуаро, потому что скоро это все равно станет широко известно, и чем раньше вы узнаете, тем лучше.
— Вы правы, — сказал Пуаро. Помолчав, он спросил: — Я вижу, вы берете с собой флейту?
Доктор Брайант улыбнулся:
— Моя флейта, мсье Пуаро, это мой самый верный друг… Я могу потерять все, но музыка останется.
Его рука любовно погладила футляр, затем он с поклоном встал.
Пуаро тоже поднялся.
— Желаю вам самого наилучшего, monsieur lе docteur, а также мадам, — сказал Пуаро.
Когда Фурнье снова подошел к своему приятелю, Пуаро у стойки заказывал телефонный разговор с Квебеком.
Глава XXIV
СЛОМАННЫЙ НОГОТЬ
— Зачем вы собираетесь туда звонить? — воскликнул Фурнье. — Ваши мысли все еще заняты этой девушкой-наследницей? Определенно, это стало у вас своего рода idee fixe[44].
— Отнюдь нет, — сказал Пуаро. — Но всегда нужно действовать по порядку и методично. Следует закончить с предыдущим делом, перед тем как переходить к следующему.
Он оглянулся:
— А вот и мадемуазель Джейн. Давайте представим, что вам вдруг захотелось немного приударить за ней. А я присоединюсь к вам, как только освобожусь.
Фурнье не стал спорить, и они с Джейн прошли в ресторан.
— Ну как? — спросила Джейн с любопытством. — Что она собой представляет?
— Немного выше среднего роста, темноволосая, кожа смуглая, подбородок острый…
— Вы словно записываете данные в паспорт, — сказала Джейн. — Вот в моем паспорте указаны, мне кажется, просто оскорбительные приметы. Там все сплошь среднее и обыкновенное. Нос — средний, рот — обыкновенный. Каким, по их мнению, вообще может быть рот? Лоб — обыкновенный, подбородок — обыкновенный.
— Зато глаза необыкновенные, — сказал Фурнье.
— И даже глаза у меня серые, не слишком-то привлекательный цвет.
— А кто вам сказал, мадемуазель, что это непривлекательный цвет? — спросил француз, наклонившись в ее сторону.
Джейн рассмеялась.
— Вы просто великолепно говорите по-английски, — сказала она. — Расскажите мне подробнее об Анне Моризо — она хорошенькая?
— Assez bien[45], — осторожно ответил Фурнье. — К тому же она не Анна Моризо. Она Анна Ричардс. Она замужем.
— Ее муж тоже был здесь?
— Нет.
— Странно. А почему?
— Потому что он где-то в Канаде или в Америке.
Он рассказал ей о некоторых обстоятельствах биографии Анны. Как раз в тот момент, когда он заканчивал свой рассказ, к ним подошел Пуаро.
Он выглядел несколько удрученным.
— Ну как, mon cher? — спросил Фурнье.
— Я разговаривал с самой директрисой — матерью Анжеликой. Вы знаете, это так романтично — трансатлантические переговоры. Запросто разговаривать с человеком, который находится на другой стороне земного шара.
