Хорошо, что он был не один, когда проснулся. На тумбочке у кровати стояла чашка кофе, и Натали трогала его за плечо.
– Мсье...
Он что-то проворчал.
– Уже девять часов...
– Хорошо...
До него пока не доходил смысл сказанного.
– Ваш компаньон ждет вас в гостиной.
– Кто?
– Мсье Брассье.
Непонятно, почему Натали его не любит. Брассье с женой приходили иногда к ним на обед, и Натали всегда бывала, что ей несвойственно, в дурном расположении духа.
– Выпейте кофе...
Он с трудом приподнялся и дрожащей рукой взял чашку.
– Вчера вы, наверное, уже выпили по пути домой?
Только она осмеливалась задавать ему такие вопросы. Даже Аннет себе этого не позволяла.
Он покраснел и пробормотал:
– Да... Не мог удержаться. Зашел в соседнее бистро... К Леону.
– И сколько рюмок вы выпили?
– Три.
– Пообещайте мне не начинать сызнова. Вы не привыкли к спиртному. Вы так потрясены, что в таком состоянии это до добра не доведет...
– Я не осознавал что делаю... Это произошло помимо моей воли...
– Примите душ и одевайтесь, а я приготовлю вам завтрак. Мсье Брассье подождет.
Он подчинился ей как родной матери или медицинской сестре. Когда он вошел в гостиную, его компаньон читал газету. Он бросился к Селерену и положил руки ему на плечи.
– Прими мои соболезнования, старик... Не нахожу нужных слов, но уверен, ты меня понимаешь. Ты знаешь, как я ценил Аннет, и когда вчера в конторе мне сказали...
Его излияния прервала Натали, объявив, что завтрак готов.
– Спасибо... Выпьешь чашку кофе?..
– Я только что пил... Прежде всего, я хотел убедиться, что ты держишься. А где дети?
– Наверное, в лицее...
– Они сами захотели идти в лицей?
– Не знаю. Мне кажется, это естественно... Я сейчас тоже поеду в мастерскую.
Похоже, Брассье не был с этим согласен.
– Когда привезут тело?
– Не знаю... Я ничего не знаю... Я видел ее только в больничном коридоре...
– Что ты собираешься делать?
– Не знаю... У меня нет в этом опыта...
Он машинально ел круассаны, а солнечный лучик играл на скатерти.
– Тут есть два пути. Первый – привезти ее сюда, и люди смогут прийти в дом отдать ей последний долг.
– Да... Я думаю, так и надо поступить.
– Кроме того, ты можешь договориться с похоронным бюро, чтобы до дня похорон гроб с телом установили в одном из их прощальных залов.
– А ты как считаешь?
– Тебе решать... Все зависит от того, когда ее привезут из Института судебной медицины и от даты похорон.
– Почему?
– Из-за детей... Если тело простоит здесь, в квартире, два-три дня, боюсь, это будет тяжелым испытанием для них.
– Да... понимаю...
– Она была католичка?
– Нет, ее даже не крестили. Ее отец был закоренелым вольнодумцем, как тогда говорили...
– А ты?
– В церковь я не хожу.
– Значит, отпевания не будет... Может, это вызовет недоумение у соседей?..
Селерен был на все согласен. Брассье мерял шагами комнату, все время что-то говоря, и от него исходила такая жизненная энергия, что Селерену стало стыдно за свое безволие.
– Хочешь, я тебе помогу? Могу переговорить со служащими похоронного бюро. У тебя есть семейный склеп?
– Неужели ты думаешь, что у Селеренов может быть семейный склеп? Мои родители простые крестьяне, мать похоронена на деревенском погосте за церковью.
– А место на кладбище есть?
– Тоже нет.
– Аннет была застрахована?
– Нет, Застрахован я в пользу ее и детей. Застраховался, когда мы поженились... Потом увеличил сумму страховки.
– Есть еще другая страховка – у хозяина фургона...
– Шофер, как мне сказали, ни в чем не виноват. Она сама поскользнулась и попала под колеса...
– Это еще ничего не значит. Будет расследование...
В их конторе всеми практическими вопросами и перепиской занимался Брассье.
– Если они тебя спросят, говори, что ничего не знаешь.
Селерен пожал плечами и допил третью чашку кофе.
– На каком же кладбище можно будет ее хоронить?.. Парижские все переполнены, да и в окрестностях тоже...
Он снова пожал плечами. Какая разница, на каком кладбище похоронят Аннет, если ее нет больше с ним?
Зазвонил телефон... Он снял трубку.
– Да... Кто? Да... Я Жорж Селерен... Да, муж... Когда мне удобно?
Не отнимая трубку, он посмотрел на Брасеье.
– Да... Я сделаю все необходимое, но сначала мне нужно разузнать... Сегодня после обеда будет еще не поздно?.. Благодарю вас...
Он повесил трубку. Он не любил, когда его вот так, как гром средь ясного неба... Ему показалось, что у него снова отнимают Аннет.
– Кто это?
– Из Института судебной медицины. Я уже могу забрать тело.
– И что ты решил?
– Пока не знаю.
– Хочешь еще подумать в одиночестве?
– Нет... Пусть будет похоронное бюро...
Он думал о детях, возможно, и о себе тоже. Наверное, Брассье прав. Она мертва. Что же, укладывать ее на их постель? Или сооружать траурное ложе в гостиной?
– Пойдем...
Возможно, он сглупил, выбрав траурный зал в бюро ритуальных услуг. Траурный зал без распятия, без ветки букса, окропленной святой водой. Он чувствовал, что Натали недовольна этим, что даже дети в недоумении. И соседи по дому не могли взять в толк, почему не было отпевания в церкви.
В общем, это были ненастоящие похороны.
Может быть, что-то переменилось в нем самом? Трудно сказать. Жан-Жак и Марлен смотрели на него не так, как прежде, их глаза выражали любопытство.
Он как бы перестал быть мужчиной, отцом семейства, как другие. Он стал вдовцом и в этой новой роли чувствовал себя не в своей тарелке.
До самых похорон на кладбище в Иври всеми формальностями занимался Брассье. Это он, внимательно прочитав страховой полис, посоветовал Селерену отказаться от иска к владельцу фургона.
Если бы только люди, с удивлением наблюдавшие за ним, могли знать, до чего он устал! Те, кто работал с ним в мастерской, догадывались об этом по тому, как он теперь работал: без веры в себя, без вдохновения, – и они перестали непринужденно болтать, надеясь, что он отойдет.
– Сходить за бутылкой, патрон?
– Если вам хочется...
Но сам он не пил божоле, которое приносил Пьерро.
Ни они и никто, даже Натали и его собственные дети, казалось, не понимали, что он никогда уже не станет таким, как прежде. Он и сам себя спрашивал, как это его угораздило прожить столько лет в такой полной, почти детской беззаботности.
Время тянулось мучительно, все виделось в сером цвете, все было сосредоточено от рассвета до заката на одном-единственном человеке, которого больше не было на свете.
И странное дело: несмотря на все, он чувствовал большую близость со своей женой, чем при ее жизни.
Он был хорошим мужем, спору нет, по крайней мере сам он был в этом убежден. У него никогда не было любовных похождений, связей с другими женщинами. Он всем сердцем любил свою Аннет.
Он никогда не противоречил ей, напротив, всегда уступал, когда между ними возникал какой-нибудь спор. Теперь они словно слились в единое целое навсегда, и каждая прожитая вместе минута была значимой.
Прошлое внезапно накатывало на него волнами, и товарищи по работе поглядывали на него украдкой, словно на пробудившегося лунатика.
Вот, например, их первое путешествие, ставшее в то же время свадебным. Ни он, ни она никогда не ездили дальше Ньевра и Кана, где жили их родители.
И тогда они решили провести три дня в Ницце. Хотя это и не было так уж оригинально, но им хотелось увидеть Средиземное море.
В поезде он проснулся чуть свет, взбудораженный сказочным пейзажем, в котором особенно завораживал цветущий миндаль.
Раньше он видел миндаль только на календарях, поэтому тут же разбудил Аннет, которая не выразила такого восторга, как он, но тоже приникла лицом к оконному стеклу.
Показались первые кактусы, потом – первые пальмы. Он брал ее руку, а она рассеянно опускала ее, и только теперь он начинал кое-что понимать. Ибо помимо его воли эти подробности сохранились у него в памяти.
Они отправились позавтракать в вагон-ресторан, и оба сидели в вагоне-ресторане впервые в жизни.
– Ты счастлива?
– Да.
И вдруг – синее море, такое же синее, как на открытках, а в море – белые лодки рыбаков.
Теперь, когда она умерла, он открыл для себя, что прожил с нею двадцать лет и толком так и не узнал ее. И теперь он пытался задним числом понять ее.
Окна гостиницы в Ницце выходили на море. Он, не отрываясь, смотрел на него, а жена в это время раскладывала по местам их вещи.
– Иди сюда, посмотри...
– Сейчас...
– Вон большой пассажирский корабль на горизонте...
Она из вежливости подошла к нему.
Вечером его постигло небольшое разочарование. А если по правде, то большое, так как оно должно было подспудно сопутствовать ему на протяжении всей их супружеской жизни.
Когда он стал нежно ласкать ее, то не смог вызвать в ней ни малейшего отклика, ее тело даже не вздрогнуло. Он видел ее лицо очень близко, словно на экране крупным планом, и это лицо ровным счетом ничего не выражало.
