— И поделом ему, — высказался вдруг Фокс, подводя итог каким-то своим мыслям.
— Вы меня не спросили, — пробормотал мистер Уипплстоун, — почему я повел себя таким образом. Последовал за вами.
— Почему?
— Я был уверен, что вы следите за «Шериданом», поскольку думаете, как думал и я, что эти люди скорее всего встретятся, чтобы посовещаться. Либо у Кокбурн-Монфоров, либо у Санскритов. И меня мучила мысль, что Чабб тоже отправился на их сходку. Я не знал, собираетесь ли вы нарушить их уединение, но понимал, что эти новые сведения могут оказаться для вас важными. Я видел, как Чабба впустили в дом, — я пошел за ним, полагая, что вы должны быть где-то на Мьюс, и вскоре заметил вашу машину. Вот так я вас и нашел, — закончил мистер Уипплстоун.
— Вы нашли нас, а у человека, не имевшего никакого мотива, нашелся таковой, да еще, пожалуй, из первостепенных.
— Примерно это я и подумал, — сказал мистер Уипплстоун.
— Что касается мотива, — задумчиво произнес Фокс, — он теперь есть чуть ли не у каждого. У Чабба — дочь. У Санскритов — утрата собственности. У Шеридана — сами понимаете. Вот только с Кокбурн-Монфорами дело обстоит не вполне понятно.
— По словам Громобоя, Полковник разъярился, поняв, что продвижение по службе ему не светит. Он воображал себя по меньшей мере фельдмаршалом. А в итоге получил всего лишь отставку и свободный доступ к бутылке.
— А в равной ли мере относятся эти мотивы и к послу, и к Президенту? — спросил Фокс. — Как к объектам покушения, я имею в виду.
— В случае Шеридана, похоже что не в равной.
— Нет, — согласился мистер Уипплстоун. — В его случае — далеко не в равной.
Они посидели некоторое время в молчании. В конце концов Аллейн сказал:
— Думаю, нам следует поступить следующим образом. Мы оставим вас здесь, братец Фокс, вести наблюдение, которое, боюсь, окажется полностью бесполезным. Мы не знаем, к какому решению они придут в своем свинарнике, да собственно говоря, не знаем даже, что они там обсуждают. Еще одно покушение на Президента? Роспуск этого их Ку-Клус-Карпа? Догадаться все равно невозможно. Однако возможно, что вам удастся услышать или увидеть что-нибудь интересное. Что касается вас, Сэм, то если вы в состоянии выдержать еще одну наполовину бессонную ночь, было бы очень неплохо просмотреть ваши тогдашние записи.
— Разумеется. С удовольствием.
— Тогда пошли?
Они вылезли из машины, но Аллейн вдруг наклонился к ней и сказал в окошко:
— Снаскриты не проходят.
— Это вы о мотиве? — спросил Фокс.
— О нем самом. Громобой сказал мне, что они восстанавливают свой магазин в Нгомбване, помните?
— О Господи, — сказал Фокс, — как же это я зевнул?
— Вот и поразмышляйте, пока сидите. В случае чего свяжитесь со мной.
Он сунул в карман портативную рацию и вместе с мистером Уипплстоуном вернулся в дом № 1 по Каприкорн-Уок.
В прихожей на столе лежала картонная табличка с отпечатанным на ней словом «УШЕЛ».
— Мы оставляем ее друг другу для сведения, когда уходим, — пояснил мистер Уипплстоун. — Чтобы не запирать дверь на цепочку.
Он перевернул табличку другой стороной — на ней значилось: «ДОМА» — провел Аллейна в гостиную, закрыл за собой дверь и зажег свет.
— Хотите выпить? — спросил он. — Виски с содовой? Присаживайтесь. Я сейчас принесу содовую. Секундочку.
И он вышел с выражением юношеского оживления на лице.
Одна из ламп освещала висящую над камином картину. Трой написала ее уже довольно давно. Праздничный пейзаж, наполовину абстрактный. Аллейн хорошо его помнил.
— А! — сказал, возвратившись с сифоном, мистер Уипплстоун. — Любуетесь моим сокровищем? Я купил его на одной из выставок «Группы» — по-моему, вскоре после вашей женитьбы. Да выгляни же ты, наконец, Люси, ради всего святого! Так, может быть, нам перейти в столовую, чтобы я мог разложить мои экспонаты по столу? Но сначала выпьем. Вернее, вы пейте, а я займусь поисками.
— Мне, пожалуйста, без содовой. Предполагается, что я должен сохранить ясную голову. Не возражаете, если я позвоню Трой?
— Кончено, конечно. Телефон на столе. Нужная мне коробка на втором этаже. Придется немного порыться.
Трой ответила на звонок почти мгновенно.
— Привет, ты где? — спросил Аллейн.
— В студии.
— Сидишь на яйцах?
— Примерно так.
— Я у Сэма Уипплстоуна, и видимо, пробуду здесь около часа. У тебя есть под рукой карандаш?
— Минутку.
Аллейн представил, как Трой ощупывает карманы рабочего халата.
— Есть кусок угля, — сказала она.
— Запиши номер.
— Подожди. Готова.
Он продиктовал ей номер.
— Это на случай, если я кому-то понадоблюсь, — сказал он. — Тебе, например.
— Рори?
— Что?
— Ты очень недоволен? Тем, что я пишу Громобоя? Ты слушаешь?
— Конечно слушаю. Я в восторге от того, что ты делаешь, но мне неприятны обстоятельства, в которых тебе приходится это делать.
— Да, — сказала Трой, — прямой ответ на прямой вопрос. Доброй ночи, милый.
— Доброй ночи, милая.
Мистер Уипплстоун отсутствовал довольно долго. Вернувшись, он принес с собой большой, старомодный альбом для фотографий и набитый газетными вырезками пакет. Открыв двери в столовую, он выложил свои находки на стол и шуганул Люси, проявившую к ним ленивый интерес.
— В те дни я был большим аккуратистом, — сказал он. — Все разложено по порядку и на каждой вырезке проставлена дата. Так что особые трудности нам не грозят.
Он оказался прав. Аллейн листал альбом, от выцветших фотографий которого веяло обычной для таких собраний грустью, а мистер Уипплстоун тем временем перебирал вырезки. Если какая-то из вырезок отвечала фотографии из альбома, первую аккуратно засовывали под вторую.
— Вот он, — сказал Аллейн.
На этом листе альбома разместились три фотографии, аккуратно датированные и прокомментированные опрятным почерком мистера Уипплстоуна, и пожелтевшая страница «Нгомбванской Таймс» с заголовком: «Процесс Гомеца. Приговор. Сцена в зале суда».
Фотографии были такие: судья в парике, выходящий из темных глубин комнаты, смежной с залом суда; толпа людей, по преимуществу черных, чего-то ждущих под ярким солнцем у Дворца правосудия; и открытый автомобиль с черным водителем и двумя пассажирами в тропических шлемах — в одном из них, худощавом и чинном мужчине лет сорока, без труда узнавался сам мистер Уипплстоун. «Направляемся в суд», — гласила подпись. Газетные фотографии оказались несколько содержательнее. Одна изображала молодого Громобоя в парике и мантии. «Мистер Бартоломью Опала, обвинитель». На другой двое огромных черных полицейских защищали от явно угрожающей толпы смуглого, уже наполовину лысого, яростно оскаленного человека в наручниках. «После оглашения приговора заключенный покидает здание суда».
Газетные вырезки содержали отчет о процессе, изобилующий всеми эффектами туземной журналистики. Имелась также солидная передовая статья.
— Так это и есть тот самый Шеридан, который обитает под вами? — спросил Аллейн.
— Узнали?
— Да. Я думал, что этим вечером увидел его впервые, да и то мельком, однако оказывается это был не первый раз, а второй. Когда Громобой приезжал к Трой, этот господин сидел в пабе напротив моего дома.
— Не сомневаюсь, — сдержанно сказал мистер Уипплстоун, — что теперь вам придется видеться с ним почаще. Мне все это не нравится, Аллейн.
— Вы полагаете, что я таю от наслаждения? — поинтересовался Аллейн, пробегая глазами газетные вырезки. «Клятвы мести». Марло они, что ли, начитались?
— Слышали бы вы его тогда! — сказал мистер Уипплстоун. — И все угрозы предназначались вашему Громобою.
Он склонился над альбомом.
— Думаю, я сюда лет десять не заглядывал, — пробормотал он. — Все это лежало у меня на старой квартире в сундуке под грудой других бумаг. Тем не менее, я должен был вспомнить его сразу.
— Полагаю, он изменился. Все-таки — двадцать лет!
— Внешне он изменился не так уж и сильно, а внутренне, думаю, не изменился совсем.
— Вы не знаете, что с ним стало, когда он вышел?
— Ни малейшего представления. Возможно, уехал в португальские колонии на востоке. Или в Южную Америку. Или сменил имя. И в конце концов раздобыл британский паспорт — уж не знаю каким способом.
— А что он поделывает в Сити?
— Занимается импортом кофе, наверное, — пренебрежительно фыркнул мистер Уипплстоун.
— Английский у него чистый?
— О да. Никакого акцента, если не считать таковым пришепетывания, вызванного, я полагаю, похмельем. Налить вам еще?
— Нет, Сэм, спасибо, больше не стоит. Я должен сохранить свои мозги в их нынешнем состоянии.
Он немного поколебался и продолжал:
