Мишель не выдержал. Поднеся к глазам носовой платок, он принялся хныкать.
— Сильвия, моя малышка Сильвия… Моя дорогая… Сильвия… — лепетал он.
Бессвязное, монотонное нытье. Вскоре Мишель успокоился, но продолжал укрываться за платком, как за ширмой. Вилли встал, положил ему на плечо руку. Сильвия была мертва.
Полицейский в десятый раз поднял воротник плаща. Сотый окурок уныло торчал у него изо рта, приклеившись к нижней губе. В приступе внезапно охватившего его гнева он выругался.
— Вот невезуха, черт подери.
Восемь утра. Всю ночь не спал, и неизвестно, когда ещё удастся прилечь. Поднимавшийся от Сены влажный туман окружал людей и все остальное ореолом убожества. Он толкнул дверь бистро, облокотился на стойку, приказал:
— Кофе, покрепче. И рогалики.
Он увидел себя в зеркале и не нашел в этой картине ничего ободряющего: на него смотрел измученный бессонницей тип, неумытый, небритый, на которого обрушились все несчастья в мире, да еще этот воротник, упрямо отпадавший назад всякий раз, когда затылку становилось тепло,
— Ну, скоро там мой кофе?
— Уже, уже, — услужливо затараторил хозяин бистро. — И рогалики для господина инспектора.
— И газету, — буркнул полицейский, которого это благодушие только раздражало.
— Вот.
После первого горячего кофе он развернул газету, разломил рогалик и сразу почувствовал себя лучше. Его тело начало потихоньку наливаться тяжелым теплом ресторанчика.
Газетчики, разумеется, еще не прослышали о преступлении. Однако в полдень «Франс–Суар» и «Пари Пресс» насладятся вволю. Он уже представлял огромные заголовки: «Убита Сильзия Сарман». Пока же никто ничего не знал, и при желании он мог бы сильно удивить людей в бистро, сообщив им новость. Но зачем? Они закидают его нелепыми вопросами и останутся недовольны ответами. В вечерних газетах они найдут гораздо более удобоваримую пищу.
И вздумалось же полицейским из Ла–Варена вызывать среди ночи судебную полицию. Недотепы. Не могли подождать до утра. Его дежурство заканчивалось, он преспокойненько дрыхнул бы сейчас под боком у жены… Невезуха. Он был дежурным прошлой ночью, и все свалилось как Снег на голову. Ночная прогулка по мокрым дорогам, свидетель, который обнаружил труп и которого пришлось изолировать, чтоб он не поднял переполох среди журналистов, полицейские из пригорода, криминалисты с их техникой, судебно–медицинский эксперт, скорая помощь… Все это — в течение долгих, нескончаемых часов. И вот теперь вновь надо подниматься в кабинет, составлять рапорт, передавать дело дивизионному комиссару. Дютуа найдет Преступника и он же будет принимать поздравления от начальства…
— Вот невезуха, черт подери.
Он допил кофе, расплатился, вышел. От холода нос у него посинел, на глазах выступили слезы. Он почти бегом пересек бульвар, наклонившись вперед, с трудом преодолевая сопротивление ветра. Перевел дух, лишь оказавшись под аркой дома номер 36. — Теперь воротник мог отпадать назад — инспектору было все равно. Подошел дневальный, он пожал ему руку. Парень с кисло–сладкой миной сказал:
— Мои поздравления!
Он не понял, потому что и понимать, по–видимому, было нечего. Толкнул дверь с табличкой «Бригада криминальной полиции» и, пройдя по коридору, ввалился к себе в кабинет. Здесь он отдышался, снял плащ, приложил руку к радиатору, по телу разлилось тепло, инспектор повеселел. Сел, тыльной стороной ладони потер небритый подбородок, посмотрел на часы: двадцать минут девятого. Докладывать еще рановато. Начальство, как обычно, появится около одиннадцати.
Он уже закрывал глаза, когда отворилась дверь. Дневальный сказал:
— Я так и думал, что вы здесь. Там один старикан хочет поговорить с вами по поводу преступления, совершенного этой ночью.
— Пусть подождет Дютуа.
— Хорошо.
Когда дверь закрылась, он задумался. По поводу преступления, совершенного этой ночью… За исключением мужчины, обнаружившего труп, и мужа потерпевшей, никто ничего не знает. Кроме убийцы, разумеется…
Нелепица. Он пожал плечами. Убийца не приходит отдаваться в руки властям в такую рань.
Он снова закрыл глаза. А если — да? Если он действительно получит признание убийцы, — и это всего лишь спустя несколько часов после обнаружения преступления? Вот шуму–то будет. И он возглавит список кандидатов на повышение по службе… Он встал, направился к двери.
— Ну, где твой старикан?
— Ждет в коридоре.
— Давай его сюда, И найди машинистку. Чем черт не шутит.
Он снова сел, попытался принять важный вид. Однако попробуй произвести эффект, когда рожа у тебя небритая и бледная, как у покойника. Вошедший мужчина смущенно мял в руках шляпу.
На вид ему было лет шестьдесят — совсем седой, в очках, в изрядно потертом, но хорошего кроя пальто. Инспектор указал на стул:
— Садитесь.
Мужчина сел, расстегнул пальто, галстуком принялся протирать очки.
— Господин комиссар…
— Инспектор.
— Господин инспектор, — сказал мужчина надтреснутым старческим голосом, — я пришел сдаться властям. Я убил Сильвию Сарман.
Инспектор потянулся за сигаретой. Это могло быть интересно.
— Ваше имя.
— Вилли Браун.
— Дата и место рождения.
— 2 марта 1921 года, Париж.
— Профессия.
— Кинорежиссер.
Вошла «машинистка» с пышными усами. По имени Жюль Марселей. Он сказал:
— Приветик. И мои поздравления!
— М–да. Поехали.
Подрагивающим от волнения голосом Вилли Браун начал рассказывать, часто прерываясь, чтобы протереть якобы запотевшие очки.
Сильвия мертва. И убил ее — я.
Наверное, меня должна мучить совесть, но я не испытываю ничего, кроме облегчения и гордости. Облегчение — потому что Сильвии больше нет, гордость — потому что подозрения никогда не падут на меня. Никогда. Все сочтут это глупым несчастным случаем, а «Франс–Диманш» объявит национальный траур.
Я так и не смог еще до конца осознать факт ее смерти. Впрочем, действительно ли она умерла? У меня такое чувство, что, пока она навсегда не исчезнет с экранов, она будет все еще немножко жива.
Ее глаза еще открыты?
Я выпиливал у себя в мастерской, в подвале, когда зазвонил телефон. Я рявкнул:
— Телефон!
Но Франсуаза, очевидно, ушла на рынок, так как звонок продолжал дребезжать — надрывно и неравномерно, как все эти аппараты, зависящие от пригородного коммутатора. Ворча, со смутной надеждой, что телефонистка не выдержит, я поднялся по ступенькам лестницы, вытирая о штанины руки, покрытые металлическими опилками. Телефон все не унимался, и я успел как раз вовремя. Злой как черт.
— Алло?
— Шенвьер, 101?
— Да.
— Говорите.
И тут же более отдаленный, ослабленный расстоянием голос—голос очень молодой женщины — спросил:
— Могу я поговорить с мсье Вилли Брауном?
— Я слушаю. Кто у телефона?
На другом конце провода — заминка, и вдруг моя собеседница затараторила:
— Мсье Браун, мое имя вам ничего не скажет. Я по рекомендации одного вашего друга. Мне непременно нужно с вами увидеться. Непременно.
Я насторожился. Попытался кое–что уточнить.
— Какого друга? Что
