– Ты уже тогда был так во мне уверен!
– Ужин не повредил бы в любом случае. Мы будем поглощать его в отдельной комнатке, но ты, конечно, можешь приодеться, если есть во что.
– Все вещи остались у моего дорогого родственника.
– И во сколько обойдется съездить за вещами, рассчитаться и привезти их сюда?
Я подсчитал.
– Десятки хватит вполне.
– Вот возьми. На твоем месте я бы поторопился. На выходе встретишь Теобальда, скажи ему, что работу ты получил, что тебе надо ненадолго отлучиться и что меня нельзя оставлять одного. И да, святой Иисусе! В ближайшей кассе – на Хай-стрит их несколько – возьми мне билет в партер «Лицея», а когда вернешься, скажи об этом. Тогда этот молодой человек вечером нас не потревожит.
Доктора я нашел в крохотной приемной. Пиджака на нем не было, а рядом стоял высокий бокал, который я заметил, несмотря на все усилия Теобальда загородить его собой. Мне даже стало его жаль.
– Так, значит, вам все-таки свезло, – сказал доктор. – Что ж, как я и говорил и как вы уже, должно быть, и сами заметили, тут вам не синекура. Во всяком случае, для меня это было так. Многие другие на моем месте просто плюнули бы и ушли, не потерпев такого обращения. Но помимо профессиональных соображений есть и другие, и в подобной ситуации простить можно многое.
– Но что за ситуация? – спросил я. – Вы обещали рассказать, если меня возьмут.
Доктор Теобальд пожал плечами, как делают все истинные врачи, оставив простор для толкования. В следующую секунду он вернулся к официальному тону. Моя речь, должно быть, выдавала во мне джентльмена, а ведь я был всего лишь сиделкой! Он, казалось, вдруг об этом вспомнил и решил освежить и мою память.
– Увы, – сказал он, – я обещал это до того, как узнал, что у вас нет никакого опыта. Должен сказать, я поражен, что мистер Мэтьюрин взял вас, несмотря ни на что. Но теперь только от вас зависит, как долго я позволю ему развлекаться. Что же касается его недуга, молодой человек, не вижу смысла озвучивать его вам – вы же ни слова не поймете. Считаю своим долгом только предупредить, что этот несчастный джентльмен – сложный и неординарный случай, а это уже огромная ответственность, даже без учета некоторых нюансов. На этом считаю должным прекратить обсуждение моего пациента. Если найдется время, я обязательно к нему поднимусь.
Не прошло и пяти минут, как он ушел наверх, и снова я увидел его у кровати больного только под вечер, когда вернулся. Но от билета в «Лицее» он не отказался; Раффлс счел, что мне он без надобности, и широким жестом прямо при мне предложил его доктору Теобальду.
– И не волнуйтесь за меня сегодня, – проскрипел он слабым голосом вдогонку. – Я могу послать за вами в любое время, как понадобится, а эту ночь, надеюсь, в кои-то веки проведу спокойно.
III
Из квартиры мы вышли в половине одиннадцатого, выждав момент, когда лестница пустовала. Наши осторожные шаги не производили шума. Однако сюрприз меня поджидал еще на площадке – Раффлс отчего-то повел меня не вниз, а вверх на два этажа, и в итоге мы вышли на совершенно плоскую крышу.
– В этом здании два входа, – разглагольствовал он, расхаживая меж печных труб на фоне звезд. – Один у нашей лестницы, а другой за углом. Но швейцар здесь только один, живет под нами и следит только за ближайшей к нему дверью. Мы спустимся по другой лестнице, чтобы избежать встречи с ним, да и Теобальд тогда точно нас не заметит. Я узнал об этой хитрости, следя за почтальонами: они входят через одну дверь, а выходят через другую. Теперь давай за мной и смотри под ноги!
Причина для осторожности действительно была – оба крыла здания оканчивались Г-образными вертикальными колодцами, доходящими до самого фундамента, а перила были такими низкими, что с легкостью можно было споткнуться и полететь в бездну. Однако мы довольно быстро добрались до второй лестницы; как и первая, она имела выход на крышу. А еще пять минут спустя мы уже с комфортом ехали в двухколесном экипаже, забирая к востоку.
– Эта берлога не слишком изменилась, Кролик. Стало больше светящейся рекламы, но и только… А-а, разве что это дурновкусие, конная статуя с золотыми стременами – во всем городе такого не сыщешь! Что-то в этом есть, конечно, но раз уж они ее здесь поставили, почему бы не покрасить старику ботфорты, а лошади копыта в черный цвет? Еще, конечно, стало больше велосипедистов. Тогда все это только начиналось, если помнишь. Нам бы тоже велосипед сейчас пригодился… А вот и наш старый клуб, весь разряженный к юбилею. Господи, Кролик, мы непременно должны будем туда заглянуть! Однако, старина, на твоем месте я бы не высовывался, пока мы едем по Пикадилли. Если тебя заметят, обязательно вспомнят и обо мне, а у Келлнера нам нужно быть крайне осторожными. А вот и он! Я рассказывал тебе, как пришел сюда, щеголяя акцентом заправского янки? Тебе тоже не мешало бы щегольнуть, особенно в присутствии официанта.
Наш кабинет был наверху. И едва переступив порог, даже я, знавший прежнего Раффлса до мозга костей, был поражен. Столик был накрыт на три персоны. Я шепотом сказал об этом Раффлсу.
– Ба, да неужели? – гнусаво отозвался Раффлс. – Слушай, парень, наша дама нас бросила, но тарелку ты не убирай. Я-то за нее уже заплатил.
Я никогда не бывал в Америке и никоим образом не хочу оскорбить американцев, но и словечки, и сама интонация его фраз с легкостью бы меня провели. Я взглянул на Раффлса, чтобы убедиться, что слова принадлежали ему, а кроме того, у меня было что сказать.
– Какая еще, черт побери, дама? – изумленно воскликнул я, когда мы остались одни.
– Нет никакой дамы. Они неохотно резервируют столики на двоих, вот и все. Кролик, мой милый Кролик – за нас!
И мы чокнулись бокалами, в которых плескалось штейнбергское 1868 года [27]; но моя рука не поднимается описать всю изысканность блюд, которые мы поглощали в тот вечер. Это была не просто еда, не набивание желудка, но утонченное пиршество богов, достойное самого Лукулла. И к этому божественному столу сел я – я, хлебавший баланду в тюрьме Уормвуд Скрабс и затягивавший пояс в мансарде Холлоуэй! Блюд было немного, но каждое – само совершенство, и было бы несправедливо отдать пальму первенства чему-то одному, обделив остальное, но что касается меня, то вестфальская ветчина в шампанском покорила мое сердце раз и навсегда. Да и то шампанское, что мы пили – не столько пили, сколько смаковали! Это ведь было «Пол Роже» 1884 года, для меня – высший сорт; но даже оно не искрилось и переливалось так, как мой друг, старый разбойник, втянувший меня в это приключение по самые уши. И ему стоило бы довести дело до конца – именно так я ему и сказал. Со дня моего возвращения из-за решетки я изо всех сил старался жить правильно, но мир был ко мне несправедлив. Я уже собирался перейти к главному, к моему окончательному решению, как нас прервал официант с «Шато Марго» на подносе, и принес он не только великолепное вино – на серебряной поверхности лежала также визитная карточка.
– Пусть войдет, – коротко сказал Раффлс.
– А мы кого-то ждем? – удивился я, когда официант удалился.
Раффлс, потянувшись через стол, сжал мою руку. Глаза его отливали сталью.
– Кролик, будь со мной, – сказал он своим прежним голосом, одновременно твердым и обаятельным; когда он говорил так, я никогда не мог устоять. – Если начнется заварушка, Кролик, я прошу тебя остаться со мной.
И тогда все завертелось – дверь распахнулась, и в комнату, кланяясь, впорхнул человек в щегольском сюртуке и золотым пенсне. В одной руке он держал шляпу, в другой – черный саквояж.
– Вечер добрый, джентльмены, – поприветствовал он нас с радушной улыбкой.
– Садитесь, – спокойно ответил Раффлс. – Позвольте мне представить мистера Эзру Б. Мартина из Чикаго. Мистер Мартин мой будущий шурин. Эзра, познакомься, это мистер Робинсон, менеджер «Спаркс и Компани», прославленной ювелирной фирмы на Риджент-стрит.
