Шеф Дейкин вообще не смог сдержаться.
— Вот что хотелось бы мне знать, мисс Боннэр, — требовательно начал он, — это почему же, гром меня расшиби, вы не приехали со своей историей двенадцать лет назад — пока шел суд над мистером Фоксом?
— Для джентльменов из органов правопорядка Райтсвилла, — вставил Эллери, — вполне естественно настойчивое стремление получить ответ на этот вопрос, мисс Боннэр.
— Ох, да я не могла! — быстро ответила Габриэль. — Во-первых, я находилась на другом континенте. И еще — об убийстве Джессики я узнала лишь несколько месяцев спустя, после того как ее мужа отправили в тюрьму за это.
Слова «убийство» и «тюрьма» она выговорила очень легко, так, как если бы они постоянно были у нее на уме, а то и на языке… на любом языке.
— Может быть, вы расскажете нам тот случай, мисс Боннэр, все целиком, как помните.
Рассказ этой непонятной женщины развивался спокойно, без драматических жестов или особенной интонации. И пока Эллери его слушал, в нем крепло впечатление колоссальной усталости, накопившейся в Габриэль Боннэр, великой усталости, ставшей частью ее натуры, привычным, ежесекундным ощущением смерти.
На той неделе двенадцать лет назад Габриэль Боннэр пела в Нью-Йорке — это был заключительный концерт триумфального турне по Америке. Она знала о болезни Джессики, но ее обязательства не позволяли навестить подругу. После концерта, сама чувствуя, как вымоталась от длительного турне, и стремясь быстрее добраться домой в пригород Монреаля, она тем не менее поступила импульсивно и остановила «Атлантический экспресс» в Райтсвилле.
— Как бы я ни устала, — сказала Габриэль, — но просто проехать мимо, не испытывая угрызений совести, я не могла. Мы с Джессикой были настоящие друзья и постоянно переписывались многие годы. Мне сообщили, что я смогу следовать дальше через час, местным поездом. Получалось, что у меня есть для нее по крайней мере полчаса. Такси довезло меня прямо от станции до дома Джессики… — она повела черными глазами в сторону тихого, темного соседнего дома, — и заехало за мной вовремя, чтобы я успела на местный поезд. У Джессики я пробыла, вероятно, минут тридцать пять. Она очень обрадовалась, увидев меня, хотя, как мне показалось, ее сильно беспокоила какая-то мысль. А я — я была счастлива узнать, что она начала выздоравливать после пневмонии.
Габриэль сразу же пригласила Джессику приехать к ней погостить.
— Каждая женщина нуждается в перемене обстановки, — с улыбкой сказала Габриэль подруге, — а ты только что перенесла серьезную болезнь. У меня в Монсьеле, Джессика, ты сможешь проводить время в абсолютной праздности — будешь изображать grande dame, ma cherie[14] и быстро-быстро поправляться. Мы будем в доме совсем одни, ты и я. И живи там сколько хочешь — пока вытерпишь мое общество. Что ты скажешь? Поехали ко мне прямо сейчас! Или приезжай завтра.
Но Джессика слабо улыбнулась, поблагодарила Габриэль и сказала, что не сможет, во всяком случае, не теперь, хотя ей этого очень бы хотелось. Габриэль ее не упрашивала, поскольку Джессика казалась расстроенной и думала о чем-то другом. Несколько минут ностальгических воспоминаний и объятий — и Габриэль уехала, села на часовой поезд и продолжила путь домой.
А дома ее уже поджидал импресарио.
— Я чуть с ума не сошла, — вздохнула мисс Боннэр. — Этот мерзавец прилетел из Нью-Йорка, спеша опередить меня. У него были полны руки билетов и контрактов. Совершенно неожиданно передо мной открылась блестящая возможность, сказал он, совершить большое турне по Южной Америке и Европе. Такого шанса ждут годами. Я пыталась пожаловаться на усталость, но он был неумолим.
Короче, я даже не распаковала вещи. Той же ночью мы были в Нью-Йорке, а там мой импресарио посадил меня на самолет во Флориду. В Майами я еще раз сделала пересадку и полетела в Южную Америку. У меня не было времени даже дух перевести. Вот так я и не узнала, что во время моего перелета на другой континент Джессика скончалась. И позднее, концертируя в Южной Америке, я ничего не знала об аресте ее мужа. Ко времени окончания процесса я уже находилась в Европе.
Неподвижно глядя в темноту, она замолчала.
— Письмо, — мягко напомнил Эллери.
Она очнулась:
— Ах да, письмо. После моего спешного отъезда из Монреаля оно догоняло меня несколько месяцев. Ничего не зная о моем турне, Джессика, естественно, адресовала его в Монсьель. Глупая служанка переправила его по неверному адресу в Южную Америку, вот оно и носилось за мной по всей Южной Америке и Европе, пока не настигло в Праге. Но и тогда я еще не знала о смерти Джессики. Я хотела сразу же ответить на письмо, объяснить свой неожиданный отъезд, но те дни были очень плотные, и прошла целая неделя. В это время я узнала печальную новость.
— Каким образом? — перебил прокурор Хендрикс.
— Случайно мне попался номер «Парижского вестника», и в нем я прочитала о cause celebre Райтсвилла — о том, что Баярд Фокс «только что» осужден за убийство своей жены, Джессики Фокс. Маленькая заметка, без каких-либо деталей — в ней не указывались ни даты, ни способ убийства — всего несколько строк. И я никак не связывала свой приезд в Райтсвилл с гибелью Джессики. Узнав, что Джессика умерла и похоронена, я настолько упала духом, что отменила оставшиеся выступления в Праге. После этого я пела уже только в Вене. В Венской опере.
Взгляд ее блуждал в прошлом.
— Конечно, я не писала — кому бы я могла написать? А после этого… Но я сохранила письмо Джессики. Столько всего произошло. Но оно сохранилось у меня — как память о друге.
Габриэль достала из сумочки сложенный конверт и передала Эллери. Он включил на веранде еще один светильник и жадно впился в письмо глазами. Прокурор Хендрикс и шеф Дейкин читали у него из-за плеча.
— После этого, — пробормотала Габриэль Боннэр, — потоп.
— Простите, о чем вы, мисс Боннэр? — спросила Линда, разрываясь между письмом и пленившей ее гостьей.
Певица пожала плечами:
— Это не совсем то, что можно слушать славным юным девушкам, как вы. Забудьте.
— Нацисты? — спросил капитан Фокс.
Она окинула его взглядом черных глаз:
— Да, капитан Фокс. Я лишь на днях вернулась домой в Канаду из немецкого концлагеря. Тем немцам не нужно искусство, разве что картины, живописующие толстых женщин… Мне повезло гораздо больше других — удалось бежать. В Монреале я совсем недавно. Там так спокойно.
— Но вы вернетесь на сцену, мисс Боннэр? — спросила Линда. — Когда отдохнете?
Габриэль улыбнулась:
— Разве что в качестве пианистки.
— Пианистки? Я не понимаю…
— Нацистские хирурги сделали мне небольшую операцию на горле, — сказала певица. — Они решили, что это хорошая шутка.
* * *
Прокурор Хендрикс откашлялся:
— Мы… чрезвычайно вам благодарны, мисс Боннэр. Вы специально приехали… — Поскольку она не торопилась отвечать, он резко повернулся к Эллери и сказал: — Давайте дальше, Квин.
Но Эллери смотрел на певицу.
— Простите, мисс Боннэр. Если б вы мне сказали…
— Не важно, мистер Квин. Пожалуйста, не думайте обо мне.
— Спасибо.
Он похлопал по конверту, обращаясь к остальным:
— Доктор Уиллоби рассказывал, что это письмо Джессика писала, когда он зашел к ней на следующий день после случая с виноградным соком, а вечером она умерла. Она попросила доктора отправить его вместе с другой корреспонденцией — счетами и прочим. Вероятно, доктор Уиллоби даже не взглянул на конверт, а просто опустил все письма в ближайший почтовый ящик.
— Это точно то самое письмо, — веско добавил шеф Дейкин. — Подтверждением служат дата, поставленная ее рукой, и почтовый штемпель.
Эллери сказал:
— Позвольте мне прочитать его вам: все мы должны знать, о чем писала Джессика Фокс своей лучшей подруге в последнее утро своей жизни.
Он начал быстро читать:
«Габриэль, милая!!
Наверное, ты не ожидала получить от меня письмо так скоро после твоего визита, но я просто должна написать. Во-первых, прошло буквально несколько минут, как твое такси отъехало от нашего дома, и мне опять стало очень плохо, доктор Уиллоби говорит, что это рецидив, он переживает, что позволил мне встать с постели так «рано» после пневмонии, хотя бог свидетель, я провалялась целую вечность! Конечно, это вызвано волнением, что я наконец встала, но и еще одним обстоятельством, о котором я не говорила никому. Ты знаешь, что могут сотворить с человеком тревога и душевное смятение…
Габриэль, дорогая, я все взвесила и переменила решение. Ты не станешь считать меня абсолютно кошмарной особой, если после вчерашнего отказа я все-таки приму твое чудесное приглашение погостить у тебя в Монсьеле? Мне бы хотелось провести с тобой несколько недель, если ты позволишь. Мне это будет устроить довольно легко — скоро у Дэви заканчиваются занятия в школе, и он уезжает в лагерь на все лето, поэтому мне не нужно будет беспокоиться о нем, а что до Баярда… видишь ли, мой муж является частью моей «проблемы», и, кроме того, он сам твердит, что мне нужно поехать отдохнуть в такое место, где ни дом, ни семья не будут меня тревожить…
