Лицо леди Плейфорд исказилось от горя.
– Только он оказался вовсе не гениальным. Тщеславная старая дура, я вообразила, что могу контролировать всех и вся. Сидела бы лучше и помалкивала – может, тогда Джозеф был бы сейчас жив.
– Что это был за план? – спросил я. – Или он заключался только в том, что вы хотели показать Джозефа своему врачу?
– О нет, не только. Далеко не только.
Мне так не терпелось услышать продолжение, что я попросил ее рассказать и остальное.
Глава 31
План леди Плейфорд
– Кэтчпул, это я, Эркюль Пуаро.
– Ни за что не догадался бы, старина. Особенно учитывая, что вчера вы звонили почти в это же время… Дайте-ка я угадаю – у вас под рукой опять стаканчик sirop?
– Ах, если бы… Нет, mon ami. Я нахожусь в больнице.
Я тут же сел прямо.
– Господи, как это случилось? С вами всё в порядке? В какой больнице, где? В Оксфорде?
– Oui. Я ожидаю встречи с одним известным врачом. Но не беспокойтесь, друг мой. Я здесь не потому, что со мною что-то случилось. Я здесь, чтобы задавать вопросы.
– Понятно. – Я даже хохотнул, так мне полегчало. – И эта знаменитость наверняка почечный специалист.
– Почки его интересуют не больше, чем любая другая часть человеческой анатомии.
– О! Так это не врач Скотчера… Если он вообще у него был, – поспешно добавил я. Сознание нередко забывает последние, самые свежие факты и по привычке тянется к старым, тем, которые не прошли проверку действительностью.
– Я здесь не затем, чтобы беседовать о Джозефе Скотчере, меня интересует совсем другая тема, – сказал Пуаро. – О, здравствуйте, доктор!
– Что, он уже прибыл?
– Нет, это другой врач, он только что вошел… пожалуйста, не вешайте трубку, Кэтчпул.
Вот так; наш разговор всего минут пять как начался, а я уже запутался в докторах. Всего их, если я прав, трое: тот, который лечил Скотчера (при условии, что он вообще существовал), тот, которого в данную минуту дожидался Пуаро, и тот, который только что вошел в комнату, где сейчас находился маленький бельгиец.
Я слушал и ждал.
– Вот как… благодарю вас, доктор, – говорил на том конце Пуаро. – Я просил сестру сообщить вам, что мне предстоит длительная беседа с моим другом Эдвардом Кэтчпулом, инспектором Скотленд-Ярда. Да, вы правы, это совершенно приватный разговор. Нет ли здесь другого кабинета, которым вы могли бы воспользоваться, пока… есть? Очень хорошо! Merci mille fois[27].
– Пуаро, вы что, выжили какого-то беднягу из его собственного кабинета?
– Не важно, Кэтчпул. Я сгораю от нетерпения – расскажите мне все, что вам удалось узнать.
– Правда? – Я вздохнул; задача мне предстояла не из легких. – Ладно, только сначала я спрошу вас кое о чем. Ваш отель в Оксфорде – как он называется?
– «Рэндолф».
– Как странно… Почему-то я так и думал.
– Это имеет какое-то значение?
– Никакого, просто история, которую я собираюсь вам рассказать, произошла именно там.
– Так рассказывайте, – нетерпеливо потребовал Пуаро.
Я начал собирать воедино все, что услышал от леди Плейфорд, но на середине прервался и взмолился в отчаянии:
– Пуаро, вы должны сами поговорить с ней. Она так рассказывает… в ее устах любая история словно оживает, а каждое слово обретает особый смысл. А я говорю плоско и неинтересно.
– Не беспокойтесь, mon ami. Я вполне представляю, как именно те же факты прозвучали бы в изложении леди Плейфорд. Мой мозг добавит вашему рассказу красок и… рельефности, если хотите.
Отбросив сдержанность, я продолжал. Мой голос уже изрядно хрипел, когда я добрался до слов:
– …И тогда я спросил ее, весь ли это был план: показать Скотчера доктору. А она ответила, что нет. И то, что она рассказала мне потом… совсем уже ни в какие ворота не лезет.
– Рассказывайте же, рассказывайте, – снова подстегнул меня Пуаро.
– Видите ли, оказалось, что Майкл Гатеркол хотел поступить к леди Плейфорд в секретари. Именно так он и Скотчер… Хотя погодите, дайте-ка мне подумать. Не знаю, может, начать лучше не с этого.
– Юрист Гатеркол? Просился на должность секретаря к романистке?
Отчитываясь перед Пуаро, я ощущал себя незадачливым толмачом. Говорить от первого лица, словно я и есть леди Плейфорд или играю ее на сцене, было бы для меня несравнимо легче, и едва я это понял, как тут же решил: если когда-нибудь я стану писать отчет об этих загадочных событиях, то так и поступлю – в конце концов, читатели заслуживают лучшей участи. А бедняге Пуаро пришлось довольствоваться версией попроще.
– Теперь настало время ввести в мою историю Майкла Гатеркола, – сказала мне тогда леди Плейфорд. – Он мой юрист и отлично знает свое дело, однако он не всегда был партнером в одной из самых блестящих юридических фирм Лондона. Это я попросила Орвилла Рольфа принять Майкла к себе, причем принять всерьез, и Орвилл – чья семейная фирма, «Рольф и сыновья», занималась еще делами моего мужа и моего отца – не подвел.
Я познакомилась с Майклом, когда он написал мне, что хотел бы занять должность моего личного секретаря в ответ на объявление, которое я поместила в газетах. Он служил тогда клерком в одной юридической конторе, где человек его ума и образованности был совершенно не к месту. Но он, со своей всегдашней неуверенностью, похоже, готов был протирать там штаны до конца жизни. И, может быть, так бы и случилось, не попадись ему однажды на глаза то мое объявление. В детстве он так любил мои книги, что не смог устоять перед искушением и написал мне. Не хочу хвастаться, но из его первого письма у меня сложилось впечатление, что только мои книги помогли ему удержаться на плаву в самый трудный период его жизни. И, конечно, я пригласила его на собеседование.
Джозеф Скотчер тоже прислал письмо, в котором выражал желание занять ту же должность. Безупречно вежливое, оно, однако, было далеко не столь личным. Еще не видав их в глаза, я уже знала, что предпочту Майкла, но мне все же хотелось поговорить с обоими прежде, чем принимать окончательное решение, поэтому я пригласила их в Лиллиоук. Увы, им пришлось ждать куда дольше, чем следовало, и все из-за Хаттона, будь он трижды неладен! Весь тот день дворецкий упорно что-то от меня скрывал, чем довел меня едва не до кондрашки, – ведь я решила, что это что-то имеет отношение к Майклу и Джозефу, а если так, то мне просто необходимо было выяснить все еще до начала нашей беседы. Но оказалось, что дело было всего лишь в настройке – или как там это еще называют – всех часов в доме, запланированной на следующий день. Я так разозлилась на моего злосчастного дворецкого, что добрых полчаса не могла успокоиться, до того мне хотелось его удушить! Одним словом… случилась непредвиденная заминка, во время которой Джозеф и Майкл сидели у дверей моего кабинета и беседовали. Долго. Скоро вы поймете, почему это имеет такое значение.
Первым вошел Джозеф. У меня просто нет слов, чтобы описать, какое он произвел на меня впечатление. Каждая его фраза была полна Шримп и ее приключениями – казалось, он знает мои книги наизусть, и не просто читает их, а еще и размышляет над ними, – и по поводу всякой из них у него была какая-нибудь теория. Он словно заглянул в самую глубину моего творческого «я» и увидел там то, о чем я и сама не подозревала.
И я выбрала Джозефа. Любой на моем месте поступил бы так же. Вы тоже, Эдвард. Он мог убедить кого угодно в чем угодно, ему просто нельзя было противиться. Мне было больно отпускать его от себя в тот день; хотелось, чтобы он оставался подле меня непрерывно, но надо ведь было соблюсти формальности, этикет и так далее. Короче, пришлось отпустить Джозефа домой, за вещами, и выслушать наконец Майкла, раз уж я заставила его притащиться в Клонакилти из самого Лондона.
Увы, должна признать, что я почти не слушала Майкла, едва замечала его присутствие. Он нервничал и произвел не лучшее впечатление. Я же была слишком занята составлением письма, которое мысленно уже готовилась отослать Джозефу. Да, ведь мой выбор был сделан еще до того, как Майкл вошел в комнату. Гатеркол – милый человек и заслуживает лучшего. Он не блестящ, в отличие от Джозефа, зато абсолютно надежен. Нет, скажу больше: он именно надежен, а Джозеф, при всем своем блеске, никогда не был таким.
Итак, я наняла Джозефа секретарем, а Майклу выдала своего рода утешительный приз. Мне стало его жаль, вот я и шепнула пару слов на ушко Орвиллу Рольфу, и результат превзошел все мои ожидания. После этого я прочно забыла о Майкле Гатерколе на несколько лет, пока не сострила однажды по поводу Шримп в присутствии Джозефа. Шутка была совсем простая – всякий, кто читал хотя бы один мой роман, просто не мог ее не понять. Ну, вы-то, Эдвард, конечно, не читали?.. Как, неужели? Почему же вы раньше не сказали?.. Ну, ничего. Вот сейчас мы на вас и проверим. Если я скажу вам: «крышка от молочной бутылки», что еще придет вам в голову, кроме настоящей крышки от бутылки? Ну вот, видите! Так я и думала. В каждой, абсолютно каждой моей книге Шримп повторяет эту шутку. Но Джозеф, совершенно очевидно, не понял моей остроты, и это меня удивило, ведь я ясно помнила, как во время интервью он вспоминал эту самую шутку.
