Понимаете, обычно те люди, которые лгут так же легко, как дышат, никогда в этом не признаются. Они прикрывают одну ложь другой, продолжая громоздить неправду на неправду. На мой взгляд, это уже не моральная проблема, а что-то вроде болезни рассудка. Я вижу, что вы не согласны со мной, Эдвард, и все же я в данном случае права, а вы неправы. Одним словом… поймать Джозефа за попыткой совершения преступления – вот единственный способ заставить его отказаться от обмана, думала я. Потому что в таком случае он был бы поставлен перед выбором – разъяснить всю подоплеку своих действий и быть уличенным во лжи или же продолжать стоять на своем, то есть на желании убить меня ради наследства, и быть обвиненным в попытке совершения убийства. Любой на его месте предпочел бы первое, ведь даже самый закоренелый обман не карается так сурово, как убийство. У него могло даже возникнуть желание доказать мне, что он не бесчувственный убийца, которому не терпелось поскорее разделаться со мной, чтобы добраться до моих денег. И тогда, как только он рассказал бы мне все, мы вместе – он и я – обратились бы к тому несчастью, которое снедало его так долго. С моей помощью Джозеф Скотчер снова стал бы тем, кем ему было предначертано стать от рождения. А теперь… Мой сюжет не удался, как мы теперь знаем. Мне и в голову не могло прийти, что кто-то… кто-то… поднимет руку на моего милого Джозефа.
Должна сказать, Эдвард, что я не предполагала найти в вас такого черствого слушателя. Как вы не можете понять, что для меня Джозеф был кем-то вроде волшебника? Он пришел и разом изменил всю мою жизнь, не пользуясь для этого ничем, кроме слов. Даже его несуразная ложь, когда я раскусила ее, показалась мне продолжением его чудес. Ага – вы смущены… Уверена, что, когда я объяснюсь до конца, вы будете смотреть на меня как на сумасшедшую. Хотя, может быть, так оно и есть, кто знает?.. Так вот: Джозефу удалось победить серьезнейшую болезнь, от которой нет лекарства. Лучшие врачи, светила медицинской науки отступились перед грандиозностью задачи – найти лекарство от брайтовой болезни почек, – а Джозеф Скотчер, мой преданный, мой талантливый секретарь справился! Понимаете? Он вылечился от болезни Брайта тем, что никогда ее не имел… Не надо! Не говорите мне, что оказаться лжецом и излечиться от болезни Брайта – не одно и то же! Я знаю это не хуже вас. Просто объясняю вам, что была глубоко несчастна и изнывала от страха потерять моего дорогого Джозефа, а потом узнала, что он не умирает и, скорее всего, ничем не болен. Для меня это было равносильно тому, как если б он был при смерти и излечился. Равносильно в смысле метафорическом, а не фактическом.
Ну вот, теперь вы осуждаете меня, Эдвард! Наверное, вы и на Джозефа сердитесь за то, что он сумел провести вас за то короткое время, что вы его знали. Пожалуйста, попытайтесь понять: он не лгал ни вам, ни мне, вообще никому. Он просто… видоизменял правду, потому что так ему было комфортнее. Только вот я никогда уже не узнаю почему. Никогда не доберусь до сути этой загадки.
Глава 32
Украденная лошадь
– Когда я впервые заподозрил честность и порядочность Скотчера, точнее, отсутствие таковых? – повторил Майкл Гатеркол.
Наш разговор состоялся на следующий день. Мы покинули Лиллиоук и добрались аж до отеля «О’Донован», в Клонакилти. До чего же приятно было сидеть и пить чай там, где на нас не могла напасть оскорбленная Клаудия или нервозная Дорро! В гостиной отеля «О’Донован» пахло сыростью, а мебели в нее напихали столько, что повернуться было негде. Шторы давно утратили первоначальный цвет, зато чай и пирожки были просто изумительны, да и я, честно говоря, готов был устроить свое седалище хоть на деревянном ящике в сарае, лишь бы провести пару часов среди людей, которые не насмехались и не издевались друг над другом поминутно. Судя по всему, Гатеркол разделял мои чувства: вокруг нас точно поднялся какой-то мрачный, тяжелый занавес, дав нам дышать свободно. Здесь, в этой затрапезной гостинице, он даже держался увереннее, чем всегда.
– Прекрасно помню самый момент, когда это случилось, – продолжал он. – Хотя долгое время я не отдавал себе в этом отчета. Зато теперь отдаю. Скотчер сказал кое-что об одной из книг леди Плейфорд – мы с ним ждали, когда она нас примет, – и все перепутал. Он спросил меня: «В какой книге крадут скаковую лошадь? Я все время забываю ее название». Мне это уже тогда показалось странным, ведь всего пару минут назад он заявил, что знает все книги леди Плейфорд буквально наизусть, и я ответил ему, что я тоже, а кроме того, в серии о Шримп нет романа, в котором речь шла бы о похищении лошади, и он не мог не понимать, что я это знаю. И лишь много времени спустя я догадался, что он тогда затеял. Он знал, что я сочту его оговорку ошибкой, пусть и странной. Ни один цивилизованный человек не набросится на того, кого он видит впервые, со словами: «Это ложь. Вы лжете». И сначала я действительно решил, что он просто ошибся.
– И вы его поправили?
– Да, попытался. Я рассказал ему, что единственная книга о Шримп, в которой вообще фигурирует лошадь, это «Шримп Седдон и путешествие вокруг света». Там есть один тип, сэр Сесил Деверо, кораблестроитель, а у него есть лошадь по кличке Сапфир, и Шримп разгадывает загадку, когда понимает, что мистер Бранкатизано, итальянец, неверно произносит это слово: не сапфир, а сапферо, отчего оно становится похожим на «Сферу», название судостроительной компании сэра Деверо, и из-за него начинается большая путаница и много мелких неприятностей.
– А знаете, мне кажется, что именно эту книгу о Шримп я читал, – сказал я ему.
– Она одна из лучших.
– Там еще есть один мерзкий тип по фамилии Хиггинс, который под конец падает в море и там пропадает, да?
– Совершенно верно! – Гатеркол улыбнулся. – Вот видите, вы уже знаете о книгах леди Плейфорд больше, чем знал Скотчер тогда. Теперь-то я понимаю, что этот дурацкий вопрос о лошади он задал мне именно затем, чтобы вызвать меня на разговор. Я его поправил, завязалась беседа, и я рассказал столько, что он смог выдать себя за лучшего в мире знатока похождений Шримп Седдон. А знаете, как он отреагировал, когда я объяснил ему все и про Сапфир, и про Сферу, и про лорда Деверо? «Ах да – конечно». Вот тогда-то мысль о том, что он не столько странный малый с дырявой памятью, сколько мошенник, и забрезжила у меня впервые. Но лишь едва забрезжила, поймите. Ведь честный человек в таком случае говорит что? «О господи, я совсем все перепутал. И как это я мог забыть?» В то время как брошенное Скотчером «конечно» предполагало, что он знает все сам, только слегка забыл. Как бы не так! Всякий, кто действительно читал «Вокруг света», ни за что не переврал бы сюжет таким странным способом.
Похоже, что Гатеркол собирался говорить еще, и я ждал. Молоденькая официантка подошла и спросила, не хотим ли мы еще чаю, и я сказал, что хотим.
– Но было уже поздно. Я пересказал Скотчеру достаточно книг леди Плейфорд да еще прибавил к пересказам кое-какие свои идеи по поводу ее творчества. И когда настало время мне идти к ней на собеседование, она почти не задавала мне вопросов. Я только сидел и слушал, как она восхищается Скотчером – какой он умный, да какой восприимчивый, да как это проницательно с его стороны подметить и то, и это и в композиции, и в тематике ее романов, и так далее. Нет нужды говорить, что в ее словах я узнавал свои теории, высказанные мною Скотчеру чуть более часа тому назад. Кстати – я не сказал? С ним она говорила целый час, со мною – всего минут двадцать.
– Но… разве вы не рассказали леди Плейфорд обо всем, что произошло у дверей ее кабинета? – спросил я.
– Нет. Я не большой любитель выставлять других в невыгодном свете – но с тех пор я не раз упрекал себя за это; ведь, смолчав, я не защитил леди Плейфорд от этого мошенника, Скотчера. Правда, я сомневаюсь, что она бы тогда меня послушала.
– Точно не послушала бы, – заверил я его.
– Одним словом, после того короткого интервью меня отослали прочь, а Скотчер получил работу. И вдруг четыре года спустя – нет, почти пять – леди Плейфорд снова вызывает меня сюда и говорит: «Я не дала вам шанса, Майкл. Теперь я это вижу. Поэтому я хочу, чтобы вы стали моим юристом и впредь занимались только моими делами – так я намерена загладить допущенную несправедливость!» Разумеется, я был в восторге. Хотя она и так уже устроила меня в контору к Орвиллу Рольфу, сразу после того, как я не стал ее секретарем.
– Да, она мне говорила.
– Я ей всем обязан. – Гатеркол нахмурился. – Просто всем. А еще она сказала в тот день, что, хотя я для нее просто юрист, не более того, однако все свои писательские идеи она отныне и всегда будет обсуждать только со мной – со мной, и больше ни с кем. Это подчеркнутое «больше ни с кем» даже навело меня на мысль, уж не имеет ли она в виду Скотчера. И вот… много лет спустя моя догадка подтвердилась. «Ты для меня номер первый» – вот что она имела тогда в виду. По крайней мере, я так считаю. Скотчер продолжал оставаться ее секретарем, но когда ей нужен был совет о книге, она обращалась только ко мне. Всегда.
