Потом из какой-то аптеки позвонил в портовую полицию.
У Мегрэ создалось впечатление, что Мак-Джилл начинает нервничать. Он старался этого не показывать, но по мере развития событий становилось ясно, что он встревожен.
Что-то не ладилось, что-то шло не так, как он предполагал; время от времени он с Биллом обменивался быстрыми взглядами.
Комиссар рассказывал об их разъездах, и капитан О'Брайен становился все серьезнее; порой, держа вилку на весу, забывал даже о еде.
— В пассажирских списках они нашли фамилию молодой чилийки, сумели узнать и название гостиницы, где она остановилась в ожидании парохода. Гостиница находится на Шестьдесят шестой улице. Мы отправились туда. Билл расспрашивал портье, служащих регистратуры, лифтеров, но никаких следов Жана Мора не обнаружил. Тогда Билл дал шоферу адрес бара неподалеку от Бродвея. По дороге они с Мак-Джиллом разговаривали, но слишком быстро, чтобы я мог их понять. Название я запомнил: «Данки-бар». Почему вы улыбаетесь?
— Просто так, — неторопливо ответил капитан. — Значит, ваш первый день в Нью-Йорке прошел в разъездах. Вы даже познакомились с «Данки-баром», что вовсе не так уж плохо. Как он вам показался?
У Мегрэ снова возникло впечатление, что над ним смеются — дружески, но все-таки смеются!
— Типичный бар из американского фильма, — пробурчал он.
Длинный задымленный зал, бесконечная стойка с неизбежными табуретами и разноцветными бутылками, бармен-негр и бармен-китаец, механический проигрыватель и автоматы, выбрасывающие сигареты, жевательную резинку и жареный арахис.
Здесь все знали друг друга, а может, просто создавалось такое впечатление. Все называли друг друга Боб, Дик, Том, Тони; немногочисленные женщины вели себя так же свободно, как мужчины.
— Похоже, — сказал Мегрэ, — что это место встреч журналистов, актеров…
— Почти что так, — с улыбкой отозвался капитан.
— Наш детектив решил встретиться со знакомым репортером, который встречает пароходы и сегодня утром должен был быть на борту. Мы встретили его, но он был мертвецки пьян. Меня уверили, что у него привычка напиваться к трем-четырем дня.
— Не помните, как его фамилия?
— Смутно. Что-то вроде Парсон… Джим Парсон, если не ошибаюсь. Белобрысый, глаза красные, рот в пятнах никотина.
Капитан О'Брайен, заявлявший, что американская полиция не имеет права заниматься людьми, у которых на совести ничего нет, оказался, однако, довольно сведущим: каждое имя, которое произносил Мегрэ, каждое новое лицо, которое он описывал, были, видимо, прекрасно знакомы этому рыжему полицейскому. Поэтому комиссар не удержался и спросил:
— А вы уверены, что ваша полиция так уж отличается от нашей?
— Очень! И что же рассказал Джим?
— Я понял только обрывки разговора. Хоть он и был пьян, но, мне показалось, весьма заинтересовался. Надо заметить, что детектив затолкал его в угол и говорил с ним сурово, припер к стенке или, как говорят у нас на арго, взял за манишку. Тот что-то обещал, старался припомнить. Потом, шатаясь, зашел в телефонную будку, и я видел через стекло, что он вызывал четыре разных номера. А Мак-Джилл пока объяснил мне: «Понимаете, от журналистов, которые были на борту, у нас больше всего шансов узнать что-нибудь. Эти люди умеют наблюдать. И к тому же знают всех и вся». Но Джим Парсон вышел из кабины несолоно хлебавши и навалился на двойное виски. Предполагается, что сейчас он продолжает наводить справки. Если по-прежнему делает это в барах, то, должно быть, уже на ногах не стоит, — я отродясь не видывал человека, который поглощал бы спиртное в таком темпе.
— И не таких еще увидите. Итак, если я правильно понял, вам показалось, что сегодня днем Джозу Мак-Джиллу очень хотелось разыскать сына своего патрона…
— Тогда как утром он и слышать об этом не хотел. — Как бы там ни было, О'Брайен был серьезно озабочен.
— Что же вы собираетесь делать дальше?
— Признаться, был бы не прочь разыскать мальчишку.
— Кажется, вы не одиноки…
— У вас какая-то идея?
— Я припомнил, дорогой комиссар, одно словечко, которое вы сказали мне в Париже, во время одной из наших бесед в «Пивной дофины». Помните?
— Беседы помню, но слово, которое вы имеете в виду…
— Я задал вам почти такой же вопрос, какой вы только что задали мне, и вы, затянувшись, ответили: «У меня никогда не бывает идей». Так вот, дорогой Мегрэ, если позволите так называть вас, я такой же, как вы, по крайней мере в настоящую минуту, а это доказывает, что все полиции мира имеют нечто общее. Я не знаю ничего. Не имею никакого или почти никакого представления о делах Маленького Джона и его окружения. До сего дня понятия не имел о том, что у него есть сын. А кроме того, я служу в федеральной полиции, которая имеет право заниматься только некоторыми, четко определенными преступлениями. Иначе говоря, если бы я имел несчастье сунуть нос в эту историю, у меня были бы все основания опасаться, что меня призовут к порядку. Думаю, что вам нужен от меня не совет?
Раскуривая трубку, Мегрэ пробурчал:
— Нет.
— В самом деле, дай я вам совет, я сказал бы так: Моя жена сейчас во Флориде, — она плохо переносит нью-йоркскую зиму. Я один: сын в университете, дочь два года тому назад вышла замуж. Некоторые вечера у меня свободны. Я предоставляю их в ваше распоряжение, чтобы познакомить вас с Нью-Йорком, как вы когда-то знакомили меня с Парижем. Что касается прочего, то… Как это вы говорите?.. Стойте… Нет, не подсказывайте. У вас есть несколько выражений, которые я запомнил и частенько повторяю коллегам. Ага! Вот оно… Что касается прочего, плюньте и разотрите. Я прекрасно знаю, что этого вы не сделаете. В таком случае, если вам захочется, можете время от времени приходить ко мне поболтать. Я же не могу запретить такому человеку, как вы, задавать мне вопросы. А ведь есть вопросы, не ответить на которые очень трудно. Слушайте! Я уверен, что вам хочется посмотреть на мои служебный кабинет, я помню ваш — там окна выходят на Сену. Из моих вид куда прозаичнее: они выходят на высокую черную стену и автомобильную стоянку. Признайтесь, что арманьяк (Сорт дорогого французского коньяка) великолепен и что это маленькое бистро, как говорят у вас, не слишком убого.
Оставалось, как это заведено в иных парижских ресторанах, поблагодарить хозяйку и даже шеф-повара, за которым она сходила, пообещать заглянуть еще, выпить на посошок и, наконец, расписаться в довольно засаленной книге почетных гостей.
Чуть позже они сели в такси, и капитан назвал адрес.
Оба разместились на заднем сиденье и довольно долго молча посасывали трубки. Случайно оба открыли рот в одну и ту же секунду и, повернувшись друг к другу, улыбнулись совпадению.
— Что вы хотели сказать?
— А вы?
— Наверное, то же самое.
— Я-то хотел сказать, — начал американец, — что, судя по вашему рассказу, Мак-Джилл отнюдь не желал, чтобы вы встретились с его патроном.
— Я подумал то же самое. И однако, вопреки моему ожиданию, мне показалось, что Маленький Джон жаждет получить известия о сыне не больше, чем секретарь. Улавливаете мою мысль?
— А потом тот же Мак-Джилл из кожи вон лезет — или делает вид, что лезет, — чтобы разыскать молодого человека.
— И старается показать себя в выгодном свете. Он пообещал позвонить мне завтра утром и сообщить новости.
— Он знал, что мы с вами встречаемся сегодня вечером?
— Я ему об этом не говорил.
— Само собой! Но я имею в виду не себя лично, а вообще кого-нибудь из полиции. Если обнаружится, что вы связаны с американской полицией, это будет катастрофа. И тогда…
— Что тогда?
— Ничего. Приехали.
Они вошли в большое здание, и через несколько секунд лифт доставил их в коридор, где на всех дверях были номера. О'Брайен ключом отпер одну из них, зажег свет.
— Садитесь… С почетом я приму вас в этом доме в другой раз, а то сейчас он выглядит не очень выигрышно. Вы разрешите оставить вас на несколько минут?
Несколько минут растянулись на долгие четверть часа, и Мегрэ поймал себя на том, что думает только о Маленьком Джоне. Забавно: ведь он видел его всего несколько секунд. Внезапно комиссар понял, что Мора произвел на него большое впечатление.
Мегрэ снова представил себе его — невысокого, худого, одетого с преувеличенной корректностью. Лицо ничем не примечательное. Что же тогда так поражает в нем?
Это заинтриговало Мегрэ. Он напряг память, постарался припомнить малейшие подробности поведения этого человечка, сухощавого и нервного.
И вдруг Мегрэ вспомнил его первый взгляд, когда Мора приоткрыл дверь в гостиную, не подозревая, что за ним наблюдают.
У Маленького Джона были холодные глаза!
Мегрэ было бы крайне затруднительно объяснить, что он подразумевает под этими словами, но сам себя он понимал. Раза четыре в своей жизни он встречал людей с холодными глазами; такие глаза могут пристально смотреть на вас, и при этом между вами и обладателем их не возникает никакого человеческого контакта, вы не ощутите потребности, которую испытывает каждый человек, — потребности общения с себе подобным.
