Они переходили из одного зала в другой. Особый интерес мисс Браун проявляла к картинам и рисункам, сделанным в экспедиции к южным морям. Там были дивные пейзажи, портреты туземцев, мужчин и женщин, но больше всего ее увлекли ботанические работы, несравненная коллекция рисунков, сделанных Паркинсоном, который умер в конце путешествия на «Эндевуре». Она изучала их очень внимательно, не восхищаясь, а как мастер, знакомящийся с работами другого мастера, выискивая, чему можно научиться.
Затем они перешли в зал животных — чучела, шкуры, рисунки. Банкс рассказывал о редчайших экспонатах, теперь известных во всем мире, и вдруг промолвил:
— Я хотел сообщить тебе, что… …ты помнишь Лайсарта, геолога? У него есть дочка, которая… ну, она как София. Растет в Кенигстоне, и он ее часто навещает. Все хорошо. Но он видит, в каком они живут окружении. Общество безжалостно относится к таким женщинам. Бессердечно. — Банкс повернулся к экспонату. — Вот это я хотел тебе сказать.
Она кивнула, и они продолжили осмотр.
Ближе к концу, в последнем зале, мисс Браун подошла к чучелу птицы, ничем особенно не примечательной. Банкс посмотрел на табличку:
— Привезена из южных морей, с островка рядом с Отахейте.
— Странно, что ты выставил здесь обычную птицу.
— Ты права. Я не знаю, зачем Форстер сохранил ее. Помню, он говорил о каком-то новом методе набивки чучел, который намеревался испробовать. Может, поэтому выбрал вот такую заурядную птицу, чтобы не было жаль, если эксперимент не удастся.
Мисс Браун продолжала смотреть на птицу.
— А мне она нравится. Обыкновенная коричневая птичка среди этого великолепия. И по-своему красива.
— Я тебе ее дарю, — произнес Банкс, обрадованный, что у нее будет что-то напоминающее об этом дне. — Сообщи только, куда прислать.
— Но ты лишишься экспоната в своей коллекции, — возразила она.
— Невелика потеря. Никто не заметит.
Банкс настоял, и она дала ему адрес в Сохо, куда послать птицу.
— Это дом мсье Мартина, он покупает мои работы.
Вскоре они сказали друг другу последние слова, и мисс Браун ушла. Банкс посадил ее в карету, а вернувшись, сразу распорядился приготовить птицу к отправке.
Несколько недель место в зале на Нью-Берлингтон-стрит пустовало. А летом коллекцию перевезли на Сохо-сквер, и об обыкновенной коричневой птице забыли.
Мы с Катей не спали полночи — успокаивали Андерсона, сокрушенно качали головами. Разумеется, вызвали полицию, администрация отеля была взбудоражена, много разговаривали, возмущались. Я уже понимал, чего стоит Поттс, и не надеялся, что Андерсону когда-либо удастся опять увидеть эту птицу. Не настолько глуп этот антиквар, чтобы попасть в руки полиции. Примерно в три ночи мы с Катей, покачивающиеся от недосыпа, покинули Габби с Андерсоном в баре и пошли спать. Не могу сказать про других, но я ночью не видел ни одного сна.
Утром, когда мы выписывались из отеля, пошел снег. Он был не такой обильный, чтобы мир стал белым, но падающие на булыжную мостовую снежинки странным образом успокаивали. Наверное, Катя чувствовала то же самое. Она взяла меня под руку, и мы направились к машине.
— Что Поттс станет с ней делать?
— Не знаю, — ответил я. — Когда обнаружит отсутствие рисунков, то, вероятно, просто утопит в реке. Или пересидит где-нибудь в тишине, подождет, когда все успокоится, и вывезет птичку тайком в Америку, чтобы показать Теду Стейтсу. А вдруг тот что-нибудь заплатит?
— Вам не жаль Андерсона?
— А чего его жалеть? Уверен, он спишет расходы по данному проекту как убытки бизнеса и скоро найдет другой на замену. Есть птица или нет, он все равно отыщет деньги на продолжение работы Габби. Для него это не проблема. — Я улыбнулся. — Они рядом неплохо смотрятся. Хорошая пара.
— Вчера, когда Андерсон разглядывал птицу, я догадалась, что для него поиск был связан не только с деньгами.
— Я знаю. И потому чувствую себя обманщиком.
Катя слегка сжала мою руку.
— Думаете, он когда-нибудь догадается?
— Может, со временем. Или нет. Я надеюсь.
Катя кивнула:
— Я тоже. Не зная, он был бы счастливее. — Она помолчала. — Скажите, а игра действительно стоила свеч?
— Да. Иначе Поттс и Андерсон никогда бы не прекратили поиск. А так скоро забудут и оставят нас с миром.
Маленькие снежинки задерживались на волосах Кати, делая ее еще красивее. Она подняла воротник.
— А Габби? Вы с ней попрощались?
— Вроде того. Впрочем, для нее это не важно.
— Что Андерсон не нашел птицу?
— И это тоже.
Мы приблизились к машине. Я начал счищать снег с ветрового стекла.
— Вы просчитывали, что будете делать, если Поттс не станет красть птицу? — спросила она.
— Нет. Я был уверен, что он обязательно попытается что-нибудь предпринять. Такой это человек.
Мы сели в машину, салон которой показался нам очень уютным. Плотнее завязали шарфы.
— Это далеко? — поинтересовалась Катя.
Я улыбнулся и ласково похлопал рулевое колесо:
— На этой штуковине примерно сорок минут езды. — Посмотрел на нее. — Ну что, поехали?
На выезде из города нас встретила настоящая пурга. Пришлось даже включить «дворники». Затем мы так же неожиданно оказались на солнце.
Я начал рассказывать то, что узнал от Берта Фокса об истории его семьи.
— Значит, прадед Берта Фокса был женат на Софии Бернетт?
— Да, только прапрадед. Берт упоминал об этом, когда я пришел к нему в первый раз, но известие, что Эйнзби — не фамилия, а название деревни, произвело на меня сильное впечатление, и я не обратил внимания на его слова.
— Итак, Мэри Бернетт привезла дочку в Линкольншир. И как они жили потом?
— Не думаю, что мы когда-нибудь об этом узнаем. Единственное, что известно, — замужество Софии за Мэттью Фоксом. Он был мелким фермером. Угадайте, как они назвали своего сына?
— Неужели…
— Ага. Джозеф. А сын Джозефа Фокса стал очередным Мэттью Фоксом и закончил свои дни в начале двадцатого века управляющим имения Стамфордов. У этого Мэттью Фокса родился сын, Генри, который вырос с детьми Стамфордов. Они знали о чучеле птицы, которое Мэттью хранил в своем доме. Мэттью Фокс — тот старик, о кончине которого скорбит в своем письме Джон Стамфорд.
— Марта Стамфорд взяла птицу себе?
— Да. С Генри Фоксом, сыном того старика, ее уже связывали нежные чувства. Они выросли вместе. Это тот самый «юный Vulpes», упомянутый в конце письма.
— Юный Фокс… — Катя улыбнулась. — Полагаете, Джон Стамфорд был обеспокоен, что сестра может связать с ним жизнь?
— Трудно сказать. Непохоже, что в письме это замечание звучит неодобрительно.
— А что случилось после окончания войны?
— Марта вернула птицу. Когда отец умер, Генри Фокс находился во Франции, но птица по праву принадлежала ему. Вот почему она не попала на распродажу имущества из Олд-Мэнор. Генри и Марта поженились. После продажи дома она переехала в Корнуолл к кузену, и Генри там ее нашел. Как это ни парадоксально звучит, но им помогла война и последующее разорение Стамфордов. Иначе они бы не соединились.
Мы с Катей поразмышляли о капризах случая. Постепенно поля остались позади, и за окнами замелькала окраина города. Через несколько минут я остановил машину на улице с рядом симпатичных стандартных трехэтажных домиков в георгианском стиле, минутах в десяти ходьбы от центра.
— Приехали. Вот здесь закончили свой путь последние Стамфорды.
Перед домом на тротуаре стоял Берт Фокс, курил самокрутку. Погода вынудила его напялить на голову выцветшую бейсбольную кепку, а на плечи накинуть серое пальто странного покроя, под которым были видны его фирменная футболка и кожаный жилет. Расплющенный бейсболкой серебристый «хвостик» он спрятал под воротник пальто.
— Вот вышел покурить, — объяснил Берт, когда я познакомил его с Катей. — Мама не любит, когда я курю в доме. — Он уронил окурок на тротуар и прижал каблуком. Посмотрел на Катю: — Вам мама понравится. Она смешливая.
Мы вошли в дом. Холл просторный, но этого не чувствовалось по причине втиснутого туда множества предметов. Стойка для зонтиков у двери. Из нее торчали трости, старинные палки для ходьбы и два очень длинных африканских копья. Рядом небольшой стол, заставленный разнообразными вещицами. Сигарная коробка, пепельница с зажигалкой, фарфоровый кувшин, фотография в позолоченной рамке, фигурка верблюда из слоновой кости. Стены до самого верха увешаны акварелями, миниатюрами и фотографиями в рамках. Там присутствовали и два больших портрета, написанные маслом, аляповатые и грубые рядом с соседями, как океанский лайнер среди флотилии небольших яхт.
— Мама! — крикнул Фокс, закрывая за нами дверь. — Пришел Джон. Помнишь? Посмотреть птицу. И с ним приятельница.
