Я взял штопор и занялся бутылкой, пока Ледок мыл руки в раковине. Он оглянулся на меня, скорее всего, чтобы убедиться, что я ничего не разбил.
— Мне она показалась очень смышленой, — заявил он и вытер руки о полотенце, висевшее на ручке ящика.
Я вытащил пробку.
— Так что она сказала?
Ледок открыл дверцы полки и достал бокалы для вина.
— В лесбийском сообществе она не состоит, как я было заподозрил. — Он поставил бокалы на стол. — Она остановилась в Париже у Эжени Обье, сестры графа де Сента. А она, как я вам уже говорил, лесбиянка.
— Помню. — Я налил немного вина в бокалы и поставил бутылку. Он взял бокал и поднял его.
— Salut! — сказал он.
Я взял другой бокал.
— Salut!
Он деликатно понюхал вино, отпил глоток, пополоскал им рот, вдохнул немного воздуха и проглотил. Немного подумал и заявил:
— Вполне.
Я попробовал вино. Вино как вино.
— Вы знаете, — проговорил он задумчиво, — я не слишком уважаю лесбиянок.
— Да? Почему?
— В этом совсем нет необходимости. Нет ничего такого, чего одна женщина может сделать для другой и чего не может сделать опытный и внимательный мужчина.
— Такой мужчина, Как вы, например.
Ледок улыбнулся и пожал плечами.
— Ну да. Например.
— А если женщине больше нравятся женщины?
— В таком случае я пригласил бы другую женщину, готовую помочь подруге. И втроем мы могли бы испробовать все наши возможности.
— Угу. Довольно интересная мысль, Анри. И многих вам удалось так ублажить?
— К сожалению, нет, — признался он. Отпил глоток вина, проглотил и печально покачал головой. — Такое добро пропадает.
— Вернемся к мисс Тернер, — предложил я.
— Она не лесбиянка. Я в этом убежден, а в таких вопросах я не ошибаюсь.
— Мне интересно, что она вам сказала.
— Ах, ну да, мой отчет.
Ледок изложил мне все подробно, пока готовил еду. Он хорошо ориентировался в кухне, двигался ловко, расставлял тарелки, мыл и рвал салат, укладывал листья в деревянную миску, разбил шесть яиц, по одному одной рукой в глиняную посудину, затем сбил их вилкой.
Среди прочего мисс Тернер сказала ему, что Астер Лавинг не любила сама себе делать уколы героина. Предпочитала, чтобы это делал мужчина.
— Таким образом, вполне допустимо, — сказал Ледок, заглядывая в шкаф, — что в тот вечер в ее квартире мог находиться мужчина. Где она держит эту чертову горчицу? А, вот она.
— Если с ней был мужчина, он мог вколоть ей героина больше обычной дозы. Случайно или намеренно.
— Exactement.
— И мисс Тернер узнала об этом от кузена Форсайта?
— Да. — Ледок осторожно плеснул в посудину немного уксуса. — Создается впечатление, что мсье Форсайт делился своими делами с мальчиком. — Он осторожно насыпал в посудину горчичного порошка.
— Но он не знает, кто бы это мог быть?
— Non. — Он подсыпал соли. — Как сказал нам ее менеджер, мсье Форсайт не встречался с мадемуазель несколько месяцев до своей смерти. — С помощью ручной мельницы он посыпал смесь перцем.
— Значит, это нам мало что дает, — заметил я.
— Верно. — Ледок быстро и аккуратно взбил смесь вилкой. Налил туда немного масла и снова взбил.
— Что еще она рассказала?
Он сунул розовый палец в смесь и облизал его.
— Bon. — Он полил салат приправой и протянул мне миску. — Не помешаете, дружище? Только аккуратно. Не поранить листья.
Я взял миску, а он протянул мне деревянные ложку и вилку. Я принялся мешать салат. Он наблюдал за мной.
— Не волнуйтесь, Анри, — успокоил я его. — Я никогда не позволял себе наносить раны салату. Что еще сказала мисс Тернер?
Он отпил глоток вина.
— Она поведала мне поразительные вещи о Сабине фон Штубен и Сибил Нортон.
— Да?
Ледок поставил бокал, взял коробку спичек со стола, открыл ее и вынул спичку. Чиркнул ею, отвернул на плите газовый кран и зажег газ. Из череды кастрюль и сковородок он выбрал небольшую, глубокую медную сковородку и поставил ее на газ.
— Она сказала, — проговорил он, отрезая большой кусок масла, — что мадам Нортон, — он легонько сбросил масло в сковороду, — давала мадемуазель фон Штубен деньга. — Он потряс сковородку.
— Деньги? — удивился я. — Зачем? — Я кончил мешать салат и разложил его по тарелкам.
Ледок смотрел в сковородку.
— Выяснилось, что мадемуазель фон Штубен собирала деньга здесь, во Франции, у людей, симпатизирующих одной политической партии в Германии. — Он взглянул на меня. — Национал-социалистической рабочей партии Германии. Я читал о ней. Это мерзкие свиньи самого правого толка.
Я услышал, как зашипело масло.
— С чего бы Сибил Нортон давать им деньги?
Ледок поднял миску со взбитыми яйцами, вылил часть в сковородку и снова поставил миску.
— Напрашивается вывод, что она сама правая свинья. — Потряхивая сковородку левой рукой, он помешивал яйца вилкой, которую держал в правой руке. — Мадемуазель фон Штубен получала деньги и от мсье Лагранда, нашего чудного префекта.
Я кивнул.
— Роза Форсайт рассказывала мне при нашей первой встрече, что Лагранд тесно общался с фон Штубен на какой-то вечеринке у графа де Сента.
— Знаете, — задумчиво заметил Ледок, — мне пришло в голову, что это, в смысле деньги, объясняет и связь мсье Рейли с мадемуазель фон Штубен. Помните, тот парень в баре, Джепсон, говорил, что они знакомы.
— С трудом себе представляю, чтобы Рейли жертвовал деньги политической партии.
— Возможно, он передавал не свои, а чьи-то деньги.
Ледок осторожно сбросил омлет на тарелку и аккуратно свернул его пополам.
— Любопытная мысль. Но чьи именно деньги, Анри?
Он протянул мне тарелку.
— Не знаю. Вы думаете, мсье Рейли все еще нас разыскивает?
— То, что он нас не нашел, не значит, что он перестал искать. Возможно, он просто не знает, где нас искать.
— Да. Вот досада! Кстати, мадемуазель Тернер подтвердила, что у мадам Нортон и в самом деле был роман с мсье Лаграндом. Ешьте, mon ami. Я присоединюсь через минуту.
— Откуда мисс Тернер все это узнала?
Ледок отрезал еще кусок масла и бросил его на сковороду.
— От Вирджинии Рендалл, американки, которая некоторое время живет в Париже. — Он вылил остатки взбитых яиц в сковороду, покачал ее и взглянул на меня. — Вкусно?
Я еще не пробовал. Только взял вилку. Оказалось очень вкусно, о чем я ему и сообщил.
— А откуда это узнала Вирджиния Рендалл? — спросил я.
— От Сабины фон Штубен. У мадемуазель Рендалл был с ней роман.
Я улыбнулся.
— Еще одна лесбиянка? — Я отправит кусок омлета в рот.
Ледок пожал плечами.
— Здесь, в Париже, их вряд ли больше, чем мужчин-гомосексуалистов. — Он выложил омлет на тарелку, подошел к столу и поставил ее на стол. Раскатал правый рукав и сказал: — Но им здесь полегче. — Он раскатал левый рукав и развязал фартук. — Французы терпят лесбиянок, если они проявляют себя не слишком явно. — Он стащил фартук через голову и отнес его в шкаф, откуда взял. — Мадемуазель Рендалл ничего не скрывает, но она богата. И к тому же американка. — Он повесил фартук на место и улыбнулся мне. — Мы ждем от американцев эксцентричности. Но, что касается мужского гомосексуализма, тут совсем другое дело, американец ты или нет.
Ледок вернулся к столу, снял свой пиджак со спинки стула, надел его, расправил полы и сел за стол. Взял вилку и взглянул на меня.
— Так что теперь вы думаете о мадам Нортон?
— Она ни словом не упомянула, что давала деньги фон Штубен.
— Не сомневаюсь, она просто запамятовала. — Он принялся за салат.
— Я тоже не сомневаюсь.
— Есть еще одна любопытная вещь, — заметил Ледок. — Если верить мадемуазель Рендалл, вскоре после начала романа с мсье Форсайтом мадемуазель фон Штубен порвала с партией. — Он проглотил очередной лист салата.
— Откуда Рендалл это узнала?
— От Ричарда Форсайта. Он сказал, что поставил мадемуазель перед выбором: или партия, или он. Она выбрала его.
— Похоже, она ошиблась в выборе.
Ледок нахмурился.
— Вы так говорите, mon ami, потому что незнакомы с паразитами из этой партии.
— Возможно. Но Роза Форсайт сказала примерно то же самое — что после встречи с Форсайтом фон Штубен забросила политику.
— Тогда, вероятно, это соответствует действительности. — Он отправил в рот кусок омлета.
А я отпил глоток вина.
— Что будет с Лаграндом, если станет известно, что он давал деньги немецкой политической партии?
Ледок проглотил омлет.
— Да уж, вопрос не в бровь, а в глаз. Я не удивлюсь, если окажется, что среди влиятельных правых у нас во Франции кое-кто симпатизирует этим немецким свиньям. Но если тебя схватят за руку публично, это равносильно катастрофе. Война окончена, но Германия так и осталась нашим врагом. Карьере Лагранда придет конец.
