Покуда в душе Берты клокотала ярость, Треморель начал приходить в себя. Подобно тростнику, который под порывами ветра клонится до земли и всякий раз выпрямляется, собирая все больше и больше грязи, граф очень скоро оправлялся после любой бури.
Однако теперь он начал понимать, что отныне Лоранс для него навсегда потеряна, и отчаяние его не знало границ.
Молчание длилось не меньше четверти часа.
Наконец Соврези справился с душившим его спазмом. Отдышавшись, он вновь заговорил:
— Я еще не все сказал…
Голос его упал до шепота, но в ушах отравителей он прогремел, как грозное рычание.
— Вы увидите, я все рассчитал, все предусмотрел. После моей смерти вам, возможно, придет в голову бежать, укрыться за границей. Этого я не допущу. Вы должны оставаться в Орсивале, в «Тенистом доле». Мой друг-не тот, которому поручен пакет, а другой — получил указание за вами наблюдать, хотя и не знает причин. Если кто-нибудь из вас — запомните хорошенько мои слова — исчезнет хотя бы на неделю, но истечении этой недели хранитель пакета получит письмо с указанием немедленно обратиться к императорскому прокурору.
Да, он все рассчитал, и Треморель, который уже подумывал о бегстве, почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.
— Впрочем, я позаботился, — продолжал Соврези, — и о том, чтобы мысль о бегстве не слишком вас прельщала. Я в самом деле оставляю все состояние Берте, но не в собственность, а только во временное пользование. Она вступит во владение лишь на другой день после вашей свадьбы.
Берта передернулась от отвращения, но муж истолковал это по-своему. Он подумал, что она уповала на копию завещания, к которой он добавил несколько строк.
— Ты вспомнила, что у тебя есть копия завещания, — сказал он, — но знай, никакой ценности она не имеет: я добавил к ней несколько ничего не значащих слов, лишь бы усыпить ваше недоверие и потешить вашу алчность. Подлинное завещание, — и он повторил с ударением — подлинное, — хранится у орсивальского нотариуса и датировано двумя днями позже; вас с ним познакомят. Я могу показать вам черновик.
Он достал из бумажника, который так же, как и пистолет, был спрятан в изголовье, листок бумаги и прочел:
— «Пораженный неумолимой болезнью и сознавая, что она неизлечима, излагаю ныне, добровольно и находясь в здравом уме и твердой памяти, свою последнюю волю.
Самое горячее мое желание заключается в том, чтобы моя нежно любимая вдова Берта сразу же после того, как истечет положенный по закону срок, вышла замуж за моего верного друга графа Эктора де Тремореля. Оценив в полной мере возвышенную душу и благородные чувства жены и друга, я знаю, что они достойны один другого и будут счастливы вместе. Я умру спокойно, зная, что поручаю свою Берту защитнику, доказавшему…»
Берта не в силах была слушать дальше.
— Пощадите! — вскричала она. — Довольно!
— Будь по-вашему, — согласился Соврези, — Я прочел вам черновик, чтобы вы знали, что я позаботился не только о том, чтобы воля моя была исполнена, но и о том. чтобы обеспечить вам всеобщее уважение. Да, я хочу, чтобы вы пользовались почтением и доброй славой; свою месть я возлагаю только на вас самих. Я сплел вокруг вас сеть, которую вы бессильны разорвать. Радуйтесь! Мой надгробный камень станет, как вам и хотелось, вашим брачным алтарем; иначе — каторга.
Под градом этих оскорблений, унизительных, как удары хлыста по лицу, гордость Тремореля наконец возмутилась.
— Об одном ты не подумал, мой друг Соврези! — воскликнул он. — Мы ведь можем умереть.
— Простите, — хладнокровно отвечал больной, — этот случай я предусмотрел и собирался вам сказать: если один из вас внезапно умрет до бракосочетания, пакет будет доставлен императорскому прокурору.
— Ты не так меня понял. Я имел в виду, что можно покончить с собой.
Соврези бросил на Эктора уничтожающий взгляд.
— Это ты-то покончишь с собой? — спросил он. — Полноте! Дженни Фэнси, которая презирает тебя почти так же, как я, объяснила мне, чего стоят твои угрозы самоубийства. Чтобы ты покончил с собой! Ну вот тебе мой револьвер. Пусти себе пулю в лоб, и я прощу Берту.
Эктор не в силах был скрыть своей ярости, но протянутого другом оружия все-таки не взял.
— Я и не сомневался, — заключил Соврези. — Сам видишь, что ты трус.
И, обратившись к Берте, добавил.
— Вот он, твой любовник!
Странное дело: в необычайных обстоятельствах все участники событий ведут себя самым естественным образом, как бы исключительны ни были эти события. Берта, Эктор и Соврези, сами того не замечая, приняли как должное немыслимое положение, в котором оказались, и разговаривали обычным тоном, словно речь шла о заурядных житейских делах, а не о чудовищных злодеяниях.
Но время летело, и Соврези чувствовал, как жизнь покидает его.
— Осталось доиграть последний акт пьесы, — произнес он. — Эктор, позови слуг, вели разбудить тех, кто уже спит, я хочу повидать всех перед смертью.
Треморель колебался.
— Иди же, а не то я позвоню или разряжу в воздух пистолет, чтобы сюда сбежался весь дом!
Эктор вышел.
Берта осталась наедине с мужем. Наедине! В ней шевельнулась надежда, что, быть может, ей еще удастся отговорить мужа от его замысла, вымолить прощение. Она вспомнила времена, когда он был в ее власти. Когда единый ее взгляд заставлял Соврези переменить свои намерения — так он ее обожал.
Она опустилась на колени возле постели.
Никогда еще Берта не была так хороша, так обольстительна, так неотразима. На лице ее запечатлелись следы недавних потрясений, в прекрасных глазах, полных слез, застыла мольба, горло ей перехватывали спазмы, губы приоткрылись, словно для поцелуя, — ее переполняла внезапно вспыхнувшая горячечная страсть к Соврези.
— Клеман, — пролепетала она голосом, полным неги, призыва, сладострастия, — Клеман, муж мой!..
Он смерил ее ненавидящим взглядом.
— Что тебе?
Она не знала, с чего начать, колебалась, трепетала, страдала… Она любила!
— Эктор не сумеет покончить с собой. — проговорила она, — но я…
— Ну что ты хочешь сказать?
— Я — преступница, твоя убийца, но я не переживу тебя.
Черты Соврези исказились невообразимым ужасом. Неужели она покончит с собой? Ускользнет от его мщения? Но тогда смерть его окажется просто-напросто бессмысленным, смехотворным, карикатурным самоубийством. Он знал, Берта не из тех, кто в последнюю минуту теряет мужество.
Она ждала, он ушел в размышления.
— Поступай, как знаешь, — произнес он наконец, — самоубийство станет последней жертвой, которую ты принесешь своему любовнику. Ты умрешь, и Треморель женится на Лоранс Куртуа, а через год он уже и имени твоего не вспомнит.
Рассвирепев, Берта вскочила на ноги. Она уже видела Тремореля, счастливого, женатого на другой!..
По бледному лицу Соврези скользнула торжествующая улыбка, подобная проблеску солнца. Его удар попал в цель. Он может покоиться в мире, веря, что мщение удалось. Теперь он знал: Берта и Треморель — заклятые враги.
Но вот один за другим начали стекаться слуги.
Почти все они прослужили у Соврези долгие годы и любили его — он был добрым хозяином. Видя его в постели, исхудалого, бледного, с печатью близкой смерти на лице, они опечалились, поднялся плач.
Тогда Соврези, чьи силы и впрямь были уже на исходе, заговорил с ними еле слышным голосом, прорывавшимся предсмертной икотой. Он сказал, что хочет поблагодарить их за преданность и в завещании отказал каждому небольшую сумму денег. Затем, повернувшись к Берте и Эктору, продолжал:
— Друзья мои, вы все были свидетелями того, как заботились обо мне мой несравненный друг и моя горячо любимая жена Берта. Вы видели их самоотверженность. Увы, я знаю, какую скорбь причинит им моя кончина! Но если они хотят облегчить мои последние мгновения, если хотят, чтобы я умер спокойным, они уступят мольбе, с которой я неустанно к ним взываю, и поклянутся мне после моей смерти вступить в брак. Ах, возлюбленные мои друзья, быть может, теперь моя просьба кажется вам жестокой, но разве вы не знаете, что время смягчает любую боль? Вы молоды, жизнь сулит вам еще много радостей. Заклинаю вас, покоритесь воле умирающего.
Ничего другого не оставалось. Они приблизились к постели, и Соврези соединил руки Берты и Эктора.
— Клянетесь исполнить мою волю? — спросил он.
Когда руки их соприкоснулись, оба задрожали и были близки к обмороку. Тем не менее оба достаточно внятно ответили:
— Клянемся.
Слуги удалились, удрученные этой печальной сценой, и Берта пролепетала:
— Нет, это неблагородно, это слишком жестоко!
— Согласен, неблагородно, — шепотом отвечал Соврези, — но ничуть не менее благородно, чем твои ласки, Берта, чем твои рукопожатия, Эктор, не более жестоко, чем ваши планы, чем ваша алчность, чем ваши надежды…
