чуть ехидному вопросу:
– А почему вы уверены, что автор письма еще не пришел? Может, он уже сидит в зале и пьет свой кофе.
– Нет. Исключено. Вспомните текст письма. Этот человек утверждает, что вынужден скрываться. Зачем же ему торчать лишние полчаса в людном месте?
Доктору нечего было возразить. Он взял газету и приподнялся.
– Помните, что внешность этого человека будет изменена.
Ватсон поморщился. Этот совет был явно лишним. Он уже положил себе присматриваться к людям с необычной внешностью. Теперь если он добьется успеха, то будет вынужден делить его между собственной проницательностью и напоминанием Холмса.
За восемнадцать минут наблюдения в холл вошли двадцать четыре посетителя. Четыре пары, две компании, одна в пять человек, другая в шесть, пятеро одиночек, из них одна дама. Человек наивный, вроде Ватсона десятилетней давности, сосредоточился бы исключительно на одиночках, отбросив из их числа даму. Сегодняшний доктор оставил под подозрением всех. Человек скрывающийся мог, например, пристать к большой компании. Это легко сделать, если в ней не все друг с другом хорошо знакомы или успели как следует набраться. Войдя внутрь, он может безболезненно отколоться.
Одиночки подозрительны все, само собой разумеется. И толстяк в белом жилете, и буйнобородый господин с золотым зубом, и коротышка с постоянно выпадающим из глаза моноклем.
И даже дама.
Конечно же, дама!
Ватсон приятно заволновался. Безусловно, это переодетый мужчина! Достаточно вспомнить эту квадратную фигуру, эту тяжелую гренадерскую походку, зверски напудренное лицо, неуместную вуалетку, скрывающую глаза.
Доктор бросил краткий победительный взгляд в сторону сосредоточенного друга. Интересно, он тоже догадался? Будет очень забавно, если нет. Ведь признаки столь очевидны. Достаточно присмотреться внимательным… О, она возвращается из ресторанной залы! Она (он!) нас ищет!
Избранница доктора явилась не одна. Ее аккуратно, но твердо поддерживали под руки два официанта. Шляпка у нее съехала, со щек сыпался косметический мел. Швейцар, увидев эту сцену, бросился на помощь. Но не даме, а официантам! В одно мгновение квадратная женская фигура проследовала через выходную дверь на дождливую улицу и там разразилась визгливой бранью.
– Нам пора, Ватсон.
Доктор сглотнул слюну.
– Думаете, ОН уже внутри?
– Уверен, да.
– И кто же это?
– Сначала хотелось бы услышать ваше мнение.
Доктор лихорадочно соображал, что же ответить.
– Неужели вы не заметили ничего необычного?
В голосе друга не было и тени иронии, но Ватсон почувствовал, что краснеет.
– Почему же, мне кажется, что это джентльмен с огромной бородой. Мне кажется, борода накладная.
– Браво, Ватсон.
– Я угадал?
– Нет.
– Так с чем же вы меня поздравляете? – почти неприязненно поинтересовался доктор.
– Мое восхищение совершенно искренне. Вы направились по правильному пути, но не в том направлении.
Они вошли в залу. Холмс снял очки.
– То есть ваша голова работала как голова нормального человека. Вас предупредили, что внешность будет изменена, и вы решили, что в облике будет что-то прибавлено. Усы, борода. Чем больше борода, тем она подозрительнее. Так думают все нормальные люди. Чтобы заметить убывание чего-нибудь в облике…
– Нужно быть Шерлоком Холмсом, – буркнул доктор.
– Вы обиделись, мой друг? Напрасно. К моему тону можно было привыкнуть за эти годы.
К ним приблизился метрдотель и поинтересовался, чем он может помочь джентльменам.
– Нас ждут. Вон там, у колонны.
Ватсон посмотрел в указанном направлении. Там сидел хорошо одетый и выбритый сорокалетний мужчина. Пока они приближались к нему, доктор успел его рассмотреть. Припухшие веки говорили, несомненно, о пристрастии к выпивке, непреднамеренно надменный вид – о благородном происхождении. Кроме того, нетрудно было заметить, что господин этот чувствует себя явно не в своей тарелке.
Подойдя к его столу вплотную, Ватсон обратил внимание, что сюртук его несколько поношен и короток в рукавах.
– Здравствуйте! – сказал Холмс.
Мужчина привстал и неуверенно улыбнулся.
– Я тот, к кому вы писали, со мною мой напарник, доктор Ватсон.
– Прошу садиться, джентльмены.
Отделавшись от официанта, Холмс спросил:
– Давно сбрили бороду?
Мужчина погладил рефлекторно подбородок и скулы, они были заметно белее остального лица. На левой стороне подбородка виднелся тонкий, длиною в три дюйма, шрам.
– Сегодня утром.
Ватсон вспомнил о своей даме полусвета, и ему стало стыдно.
– Обычно я ношу такую, довольно окладистую. Теперь неуютно. И холодно.
– Приступим к делу, мистер…
– Блекклинер. Эндрю Блекклинер. Я владелец – с недавних пор – поместья Веберли-хаус в Хемпшире, милях в десяти от Винчестера. Места наши считаются глухими, может быть, потому, что неподалеку начинаются холмы Олдершота. А может, мы чувствуем себя живущими в глухомани, потому что соседи нас не жалуют.
Произнося эти простые слова, мистер Блэкклинер начал раздувать ноздри и комкать салфетку правой рукой. Страстная и порывистая натура, сделал про себя вывод доктор. А шрам, безусловно, след старого ранения.
– Почему же они вас не жалуют? – спросил Холмс.
Блэкклинер мощно нахмурился, на секунду замолк, словно решая, стоит ли отвечать на этот вопрос. Потом шумно выдохнул воздух – решился.
– Всему виной наш батюшка, Энтони Блэкклинер, его неуемный нрав. Слишком большим он был охотником до дамского пола. Причем действовал без всякого разбора и оглядки. Ни возраст женщины, ни ее положение, ни даже отталкивающая внешность не служили для него препятствием. Думаю, ранняя смерть нашей матери произошла от горестного состояния, в коем она беспросветно пребывала. Она родила отцу троих сыновей, но это его не укротило. Само собой разумеется, все окрестные дома были закрыты для нас. Нам пришлось искать счастья вдали от родины. Я предпринял военную карьеру. Гарри, средний наш брат, занялся наукой, а младший, Тони, поступил в католическую школу в одном из северных графств.
Мистер Блэкклинер хорошо отхлебнул из своего бокала. На лице Холмса на мгновение появилась тень неудовольствия. Ватсон не обратил на это внимания.
– Насколько я понял, ваш отец живет уединенно.
– Жил. Неделю назад он был найден мертвым у себя в кабинете. За три дня до его смерти мы все собрались в Веберли-хаусе. Такого не случалось уже много лет.
– Почему?
– Мы слишком разные люди и, не будь у нас общих родителей, никогда в жизни не познакомились бы друг с другом. Гарри-это циничный, холодный, расчетливый ум. Он нравственно, может быть, и чистоплотен, но от его чистоплотности разит крещенским холодом. Тони-святой или почти святой. И почти еще подросток. Тихий, с затаенной страстной мечтой о царстве всеобщего счастья. Я же, изволите видеть, джентльмены, слишком офицер по натуре. Хотя и принужден был обстоятельствами выйти из полка. Я более других унаследовал отцовский характер. Карты, дуэли, веселые женщины-вот мой мир. Однако все еще льщу себя надеждой, что душа моя не полностью, не окончательно
