Я застрелил Эрика не из-за Аморель, и не из-за Эльзы Верити, и не из-за Этель, и не из-за Поля де Равеля — и вообще не из-за кою, тем более не из-за себя. Я сделал это на основании искреннего и, если можно так выразиться, непоколебимою убеждения в том, что в случае с Эриком единственным разумным решением может быть только пуля, а поскольку я один обладал достаточным моральным мужеством, чтобы признать это, я просто не имел права не исполнить свое высшее предназначение. Любопытная форма тщеславия, как я теперь понимаю, но и теперь я не сомневаюсь в справедливости своего вывода, хоть я и пришел к нему необычным путем. Сколько людей смогли наконец спать спокойно после смерти Эрика Скотт-Дейвиса!
Помню, в самом начале этой книги я писал, что собираюсь подробно изложить все события за исключением одной детали, раскрытие которой может причинить боль другому человеку. Думаю, я сдержал свое обещание. То, что именно мой палец нажал на курок, вряд ли станет таким уж сюрпризом, поскольку я не прилагал никаких особых усилий, чтобы скрыть этот факт. Более того, в предисловии к своему рассказу я прямо заявил, что повествование будет вестись с точки зрения преступника. Я завуалировал только сам способ убийства, который я применил, поскольку, если бы я описал его, это представило бы Аморель невольной пособницей преступления, участвовавшей в его сокрытии, а это, безусловно, расстроило бы ее. Однако чтобы мой логический ум получил удовлетворение от завершенности повествования, я изложу здесь этот метод, пусть даже мир никогда не увидит мою книгу с этой аккуратной концовкой.
Весь мой план строился на типичных недостатках человеческой психологии.
Средний человек видит только то, что ожидает увидеть. Если вы ему скажете, что он видит кролика, то именно его он и увидит, и сухой папоротник вдалеке, на который вы ему укажете, в его воображении приобретет длинные кроличьи уши и беленький хвостик. Поэтому я не сомневался, что, если полдюжины глаз будут настроены увидеть живого Эрика, они и увидят живого Эрика, пусть даже все это время они будут смотреть на его труп.
Так и вышло. Они увидели (и готовы были потом подтвердить это под присягой), как Эрик смеялся, жестикулировал, и — я уж не знаю, что еще, скажем, двигал ушами; один или двое даже слышали, как он разговаривал, и готовы были повторить его слова перед судом, хотя все это время он был уже несколько минут как мертв — более того, умер прямо перед их глазами, и они ничего не заподозрили. Потому что я застрелил Эрика во время нашей сценки, заменив холостой патрон, которым Джон зарядил ружье, на боевой прямо перед носом у кучки наблюдателей.
Конечно я сделал все возможное, чтобы укрепить их заблуждение.
Накануне утром я сделал все необходимые приготовления. Я прикрепил к маленькому бревну раздвоенный сук, который должен был послужить рычагом, так что когда тело лежало на одном конце этого сука, я мог незаметно для зрителей нажать ногой на другой его конец, скрытый в траве, и таким образом заставить тело выгибаться посередине. Еще я оставил в траве леску с петлей, которую я затем набросил на ногу Эрика и смог, стоя над ним, создавать впечатление, будто он болтает в воздухе ногой. Конечно я предварительно убедился, что с такого расстояния леска не будет видна. Пару раз, когда я наклонялся над ним, я издавал неприятный ослиный крик, который все также сразу приписали ему. Сама роль, которую я играл, позволила мне удерживать всех на солидном расстоянии от тела.
Оглядываясь назад, я сегодня ощущаю ужас перед теми опасностями, которые тогда готов был взять на себя. В то время я был уверен, что предусмотрел малейшие детали, но сегодня понимаю, что благополучный исход всего этого следует скорее отнести к разряду удачи, чем предвидения.
Лежа в постели в ночь перед роковым днем, я вдруг осознал, какую уникальную возможность предлагала наша пьеса тому, кто всерьез решился бы устранить Скотт-Дейвиса. Средства для этого были бы просты, что характерно для всех великих преступлений, как я уже говорил Джону. Видимость сложной загадки придавало ему лишь то обстоятельство, что у других людей тоже оказались мотивы для убийства, то есть искусственно созданная мной ситуация, которая не имела никакого отношения к действительному механизму. Шерингэм здесь ошибся, так же как он ошибся тогда, когда доказывал маловероятность убийства в том случае, когда есть равные основания подозревать в нем слишком многих людей. Он поставил телегу перед лошадью. Именно в надежде на такой поворот событий и совершалось это убийство. Хотя я и постарался создать видимость несчастного случая на месте преступления и искренне надеялся, что все примут смерть Эрика за таковой, я не мог всерьез рассчитывать, что убийство никогда не раскроется или что подозрение не падет на одного человека в большей степени, чем на другого.
Не скажу, чтобы я с самого начала действительно собирался претворять в жизнь свои планы. Я просто лежал без сна, возбужденный своими мыслями, продумывая детали и мечтая, как здорово было бы, если бы от Эрика можно было вот так тихонько избавиться, без лишнего шума и суеты. Я еще пи на что не решился даже следующим утром, когда Аморель пригласила меня сопровождать её в Колокольчиковый лес, и когда я ушел один, чтобы выполнить свои приготовления. На самом деле это было тогда больше похоже на игру. Могу честно сказать, что в тот момент я и не предполагал всерьез ими воспользоваться. Я знал самого себя и понимал, что, сколько бы я ни носился с идеей отнять жизнь у своего ближнего и сколько бы я ни внушал себе, будто и вправду собираюсь это сделать, но, когда дойдет до дела, ничего не выйдет, поскольку это не в моем характере. Даже откровения Аморель в Колокольчиковом лесу вряд ли возымели бы на меты такое действие. Только когда я услышал, что помолвка между Эриком и Эльзой уже свершившийся факт, я понял: Эрик должен умереть.
Думаю, что я тогда, что называется, был слегка не в себе. Я практически не помню, что происходило за обедом, который последовал за этим. Помню только, как у меня в висках бился пульс и как я повторял себе снова и снова: "Я должен это сделать, я должен". Уверен, мне тогда и в голову не приходили возможные последствия. Мое поведение, слова, поступки были чисто машинальными. Только когда Эрик уже лежал передо мной и над дулом моего ружья слегка курился дымок от убившего его выстрела, это странное оцепенение спало с меня и мой разум сразу просветлел. Тогда я в полной мере осознал, что я наделал, по не ощутил пи малейшего раскаяния или паники и сразу же приступил к обеспечению собственной безопасности.
То, что Эрик сам взял тем утром ружье и что впоследствии приобрело столь важное значение, произошло по чистой случайности. Мой план включал в себя использование обоих ружей, и я сам с утра собирался незаметно отнести второе в лес. Однако когда я пришел за ним, его на месте не оказалось. Позже я наткнулся на него на той самой поляне, где мы собирались разыгрывать спектакль, — оно было прислонено к дереву. Должно быть, Эрик забыл его там, когда показывал Эльзе план местности. Я зарядил его холостым патроном, который приготовил для этой цели, спрятал в зарослях на несколько ярдов ниже тропы, ведущей на холм, привязал еще одну леску к его курку и спрятал другой конец лески возле тропы на том месте, где я потом остановился вместе с миссис Фицвильям, под предлогом того, что мне нужно завязать шнурок.
Все, что мне потом оставалось, когда рядом со мной была миссис Фицвильям, — это исподтишка дернуть за леску и заставить спрятанное в лесу ружье выстрелить. По моему плану, это не только заставит всех подумать, что именно этим выстрелом убили Эрика, но также предоставит в наше распоряжение ружье с несомненными признаками холостого выстрела.
После того как я оторвался от миссис Фицвильям, моей первоочередной задачей было перетащить тело Эрика из того места, где он лежал, туда, где его должны были впоследствии обнаружить, и я отнес его не по той же тропинке, а по большой, напрямую соединяющей обе поляны. Это было нелегкой задачей, но я не был в действительности таким тупым, каким хотел казаться в то утро, когда Джон учил меня "захвату пожарного". На самом деле я отлично усвоил этот прием и в конце концов смог переместить Эрика, шатаясь под тяжестью его мертвого тела. Потом я принес ружье, из которого выстрелил с помощью лески, быстро стер свои отпечатки пальцев и нанес новые отпечатки безжизненной рукой Эрика, а затем подменил ружье, которое был оставлено на поляне. Это последнее уже носило отпечатки пальцев Эрика (и, как оказалось впоследствии, в высшей степени убедительные), потому что он сам нес его из дома, и хотя я и сделал вид, что стер его отпечатки во время спектакля, в действительности я и не думал этого делать. Более того, на этом ружье не было как раз моих отпечатков пальцев, поскольку в тот вечер, следуя в лес за Эриком, я предусмотрительно покрыл кончики пальцев составом "Новая кожа" патентованным средством первой помощи при порезах, которое я непременно возил в своей аптечке вместе с багажом. Прижать пальцы Эрика к дулу ружья, а затем положить оружие за ним было делом двух минут. Потом я смотал леску и вынул из бревна раздвоенный сучок, послуживший мне рычагом — и на том моя задача была выполнена. В общей сложности все это заняло не более пяти минут.
