Папаша Планта в отчаянии простонал:
— А мы даже не знаем, где прячется этот подлец, чтобы вырвать Лоранс из его лап!
Сыщик подошел к старому мировому судье и пожал ему руку.
— Успокойтесь, сударь, — решительно произнес он. Мы разыщем его, иначе мое имя не Лекок! И, говоря откровенно, могу вас заверить, что задача эта представляется мне не слишком трудной.
Осторожный стук в дверь прервал сыщика.
Мадам Пти и Луи уже давно проснулись и занимались своими делами. Мадам Пти, снедаемая волнением, больная и чуть ли не плачущая от неудовлетворенного любопытства, уже раз десять прижималась ухом к замочной скважине. Но, увы, безрезультатно.
— Чем они там могут заниматься? — вопрошала она своего невозмутимого сотрапезника Луи. — Уже двенадцать часов как они сидят взаперти без еды, без питья. Спятили они, что ли? А все-таки пойду приготовлю им завтрак.
Однако рискнул постучаться Луи, а не она. Садовник пришел сообщить хозяину о необычайном опустошении, произведенном в саду. Вытоптан, погублен, уничтожен газон.
При этом Луи принес какие-то странные вещи, оставленные злоумышленниками, которые он и подобрал на лужайке. Лекок мгновенно опознал их.
— Господи! — воскликнул он. — Я же совсем забыл! Сижу тут, спокойно болтаю, хотя уже день и того и жди, кто-нибудь зайдет и увидит мое подлинное лицо. — И, обратись к Луи, страшно удивленному тем, что видит здесь молодого черноволосого мужчину, которого вечером не было, он приказал: — Дай-ка мне, любезный, эти принадлежности моего туалета.
И пока хозяин дома ходил отдавать распоряжения по хозяйству, Лекок быстро вернул себе вчерашний облик. Так что, возвратись, панаша Планта не поверил собственным глазам: у камина с простодушным видом сидел прежний Лекок. Та же зализанная прическа, те же рыжеватые бакенбарды, та же глуповатая улыбка и даже та же бонбоньерка с портретом в руках.
Завтрак был готов, и мировой судья пришел пригласить третей к столу. Трапеза, как и вчера, была безмолвной и длилась недолго: все понимали, что время не терпит. В Корбейле их ожидает г-н Домини, который уже, верное, начал раздражаться из-за их опоздания. Луи водрузил на стол корзину чудесных фруктов, тут Лекок вспомнил про костоправа.
— Может, этому прохвосту что-нибудь нужно… Папаша Планта хотел послать за мэтром Робло садовника, но сыщик воспротивился:
— Он опасный тип, лучше я сам схожу.
Лекок вышел, и не миновало еще и десяти секунд, как раздался его крик:
— Господа! Господа!
Доктор и мировой судья бросились наверх. Костоправ лежал на полу в чулане, не подавая признаков жизни. Негодяй покончил с собой.
Надо отдать должное орсивальскому костоправу: чтобы лишить себя жизни в темном чулане без шума, не возбудив подозрений тех, кто сидит в библиотеке, нужны особая сила духа и огромная смелость.
Орудием самоубийства послужил обрывок бечевки, который Робло ощупью разыскал среди старых книг и связок газет. Он несколько раз обмотал бечевку вокруг шеи и удавился, затягивая ее огрызком карандаша. Надо сказать, у него не было того ужасного вида, какой, по всеобщему убеждению, отличает удавленников. Он лежал, мертвенно бледный, с полузакрытыми глазами, с широко открытым ртом, и вообще выглядел как человек, умерший в полубессознательном состоянии без особых страданий от кровоизлияния в мозг.
— Может быть, его еще можно вернуть к жизни, — бросил доктор Жандрон и, достав из кармана несессер с инструментами, склонился над трупом.
Самоубийство костоправа, видимо, раздосадовало и даже огорчило Лекока. Все шло как по маслу, и вот на тебе, главный свидетель, которого он задержал с опасностью ля жизни, выскользнул у него из рук.
Папаша Планта, напротив, выглядел чуть ли не довольным, словно эта смерть шла на пользу каким-то его невысказанным планам и отвечала тайным надеждам. Впрочем, самоубийство мэтра Робло мало бы что меняло, если бы речь шла только о том, как переубедить г-на Домини и какие новые доказательства представить ему. Этот труп был куда красноречивей самых недвусмысленных признаний.
Убедившись в бессмысленности своих стараний, док тор поднялся. Он испробовал все, что рекомендуется для спасения при удушении, даже пустил кровь из яремной вены.
— Он мертв, — сообщил Жандрон. — Бечевка сдавила горло между подъязычной костью и щитовидным хрящом, что привело к полной и почти мгновенной странгуляции.
— Необходимо перенести мертвеца к нему домой. Мы тоже пойдем туда, чтобы опечатать вещи: среди них могут оказаться важные для следствия бумаги, — сказал папаша Планта и велел садовнику: — Сбегай в мэрию, пусть пришлют носилки и двух добровольцев.
Надобности в присутствии доктора Жандрона больше не было: он пообещал папаше Планта, что попозже присоединится к ним в доме Робло, и отправился проведать, как себя чувствует г-н Куртуа.
Вскоре появился Луи, сопровождаемый не двумя, а целым десятком добровольцев. Тело костоправа положили на носилки, и траурная процессия тронулась в путь.
Орсивальский костоправ жил почти на самом берегу, по правую руку от железнодорожного моста. Он занимал домик в три комнаты, одну из которых использовал как лавку: там было полно пакетов с сухими травами, семенами и тому подобными вещами, которыми он торговал. Спал он в комнате, расположенной в глубине дома и обставленной недурной мебелью, хотя в деревнях подобные помещения редко используются как спальни.
Носильщики положили труп Робло на кровать. Несомненно, они были бы в затруднении, не зная, что и как делать, по, к счастью, среди сопровождающих оказался общинный глашатай, который одновременно был и орсивальским могильщиком. Знаток во всем, что касается похорон, он давал указания, как уложить и одеть покойного.
А папаша Планта в это время осматривал шкафы и комоды, ключи от которых нашел в кармане у Робло.
Если бы у этого человека, который еще два года назад не имел ни гроша и перебивался случайными заработками, обнаружились бы ценности, это стало бы лишней уликой против него в ряду прочих, с одной стороны, неопровержимых, но с другой — все же недостаточных, чтобы бесспорно доказать, что он был сообщником убийц.
Но как ни искал мировой судья, он нашел только то, что ему было уже известно. Здесь были документы на право владения лужком, полями, земельными участками. К ним были подколоты долговые обязательства на сто пятьдесят и восемьсот двадцать франков, выданные господину Робло двумя местными жителями.
Папаша Планта был пе в силах скрыть разочарование.
— Никаких ценностей, — шепнул он на ухо Лекоку. — Понимаете, никаких.
— Понимаю, — отвечал сыщик. — Этот Робло был хитрая и осторожная бестия, прятал свое тайное богатство и был достаточно терпелив, чтобы создать впечатление, будто он нажил его за долгие годы. Вы, сударь, обнаружили в секретере только то, что он не боялся держать на виду. На сколько там у него?
Мировой судья быстро подсчитал и ответил:
— На четырнадцать тысяч пятьсот франков.
— Госпожа Соврези заплатила ему гораздо больше, — уверенно объявил Лекок. — Нет, он был не настолько безумен, чтобы, имея всего четырнадцать с половиной тысяч, все их вложить в землю. У него где-то припрятана кубышка.
— Я тоже в этом уверен. Но где?
— А вот я и ищу.
Он действительно искал, хотя со стороны никто бы этого не сказал: расхаживал по комнате, переставлял мебель, стучал каблуком но плиткам пола, простукивал стены в некоторых местах. Наконец подошел к камину, около которого уже несколько раз задерживался.
— Уже июль, — заметил он, — а тут столько волы.
— Ну, не все же в конце зимы чистят камин, — объяснил папаша Планта.
— Так-то оно так, сударь, но не кажется ли вам эта зола слишком чистой и аккуратной? Что-то я не вижу на ней того легкого налета пыли и сажи, который должен бы ее покрывать, раз уж камин не топился несколько месяцев.
Заглянув во вторую комнату, куда отослали носильщиков, после того как они сделали свое дело, Лекок распорядился:
— Принесите-ка мне кирку.
Они кинулись исполнять приказание, а Лекок вернулся к камину.
— Судя по виду, — пробормотал он, — эту золу недавно сметали, а раз ее сметали…
Сыщик присел на корточки, отгреб золу и освободил каменный под камина. Тоненькой щепочкой он стал ковыряться в швах между камнями.
— Взгляните, господин мировой судья: ни капельки цемента, и камень шатается. Кубышка спрятана здесь.
Взяв принесенную кирку, Лекок одним движением вывернул камень — открылось довольно глубокое отверстие.
— Я так и знал! — торжествующе воскликнул сыщик. Тайник оказался наполнен свертками со столбиками двадцатифранковых монет. Всего насчитали девятнадцать тысяч пятьсот франков.
«Увы, — грустно подумал мировой судья, — такова цена жизни несчастного Соврези».
