— Именно, — согласился Моллет. — Оба эти случая откровенно выглядели как преднамеренное покушение. Но обе попытки провалились. И в обоих случаях леди Барбер оказывалась рядом, чтобы спасти его — причем спасти на глазах у людей. Этот факт, конечно, не доказывал, что она сама все и подстроила, но создавалось впечатление, будто тот, кто организовал эти квазипокушения — кем бы он ни был, — постарался сделать так, чтобы их провал происходил в присутствии свидетелей. Следующее, что я заметил, это то, что если предыдущие инциденты могли быть делом рук кого-то из домочадцев судьи, то эти почти наверняка должны были быть таковыми. Что же касается последовавшего анонимного письма, то оно и вовсе не оставляло в этом уже никаких сомнений. Как вы помните, его нашли в резиденции после отъезда судьи со своей командой. Посторонний, доставивший письмо, подходящее под описание, вручил бы его кому-нибудь на пороге дома и не мог бы при этом не увидеть через открытую дверь, что лицо, которому письмо предназначено, либо уже уехало, либо вот-вот выйдет из дома. Нет, тот, кто написал письмо, хотел, чтобы его нашли как можно позже, но все же вовремя для того, чтобы судья получил его до отхода поезда. Это привело меня к выводу, что скорее всего оно было оставлено в холле на столе кем-то из домочадцев перед самым выходом из дома. В предотъездной суете это было совсем не трудно сделать, особенно если автор письма выходил одним из последних.
— Теперь я припоминаю, — заметил Дерек, — что леди Барбер заставила нас всех ждать, пока сама возвращалась в дом за сумкой, которую она, по ее словам, забыла в гостиной. Я предложил сбегать за ней, но леди Барбер настояла на том, чтобы пойти самой.
— Несомненно, так это и было проделано, — подхватил Моллет. — Итак! Теперь у меня на руках было очень странное дело. С одной стороны, леди Барбер призвала меня, чтобы защитить своего мужа от угрозы со стороны, с другой — я обнаружил, что есть кто-то внутри дома, кто устроил серию ложных покушений. После тщательного процесса последовательного исключения подозреваемых я пришел к выводу, что этим кем-то была сама леди Барбер. В то же время я был совершенно уверен, что ко мне она обратилась с искренними намерениями, а то, что я узнал от мистера Маршалла, равным образом убедило меня в том, что во второй половине турне она так же искренне с его помощью старалась оберегать мужа от дальнейших неприятностей уимблингэмского типа, если можно так выразиться. Почему?
В поисках разумного объяснения я, естественно, попытался найти что-нибудь, что знаменовало бы собой поворотный пункт между этими двумя фазами. Мне показалось, что им может быть то, что на первый взгляд представлялось самым тривиальным из всех инцидентов, — мертвая мышка, полученная в Рэмплфорде по почте. Из того, что сообщил мне мистер Маршалл, и из своего собственного расследования я заключил, что до того момента леди Барбер еще надеялась заключить мировое соглашение с мистером Сибалдом-Смитом на условиях, которые не погубили бы ее мужа окончательно. После стало ясно, что мисс Парсонс не позволит ей этого сделать. Вот тут-то мне в голову и пришла мысль, что в подобных обстоятельствах она могла решить: лучше убить мужа и жить на то, что он ей оставит, чем допустить, чтобы все его имущество и положение в обществе пали жертвой непомерных требований мистера Сибалда-Смита.
— Ага! — сказал Петтигрю.
— Тем не менее этой версии явно недоставало обоснованности. Если она верна, зачем было леди Барбер предпринимать такие неимоверные усилия, чтобы сохранять жизнь мужу, и почему она так тщательно следила за тем, чтобы ее собственные «покушения» не увенчались успехом? Я полагал, однако, что все это объясняется крайне сложной схемой, которую она разработала, чтобы отвести от себя подозрения, и что эту версию стоит разрабатывать дальше. Но прежде всего я должен был убедиться, что леди Барбер действительно выгодно убить мужа. С помощью нашего юридического департамента я выяснил, что в случае смерти судьи ничто не помешает мистеру Сибалду-Смиту продолжить судебное преследование в расчете на его наследство, поэтому, убив мужа, она ничуть не улучшит свое финансовое положение. Таков, как мне сказали, результат недавнего изменения, внесенного в закон.
— Акт о законодательной реформе (пункт «Прочие положения») от 1934 года, — отчеканил Петтигрю.
— Благодарю вас, сэр. К сожалению, как выяснилось позже, я не довел свои юридические изыскания до конца и, получив ту информацию, о которой только что сказал, решил, что моя версия ложна. По той или иной причине леди Барбер притворялась, будто пытается убить мужа, но в то же время самоотверженно спасала его от смерти. Здесь, с моей точки зрения, могло быть только два объяснения. Либо она намеренно старалась запугать его в каких-то своих смутных целях, либо она страдала неким душевным расстройством. Второе казалось мне более вероятным. Я мало смыслю в подобных вещах, но вполне мог себе представить, что у женщины, пребывающей в большом нервном напряжении, искренне опасающейся за мужа, проводящей ночи без сна, чтобы предотвратить любое нападение на него, могла в конце концов сдать психика, и она могла начать подстраивать покушения, чтобы оправдать те усилия, которые прилагала. Если я прав, думал я, то, как только связанное с турне напряжение спадет, и она снова заживет более-менее нормальной лондонской жизнью, все эти странные проявления прекратятся. Так и случилось.
В то же время что-то продолжало меня беспокоить. Но по мере того как время шло и не возникало никаких признаков опасности, грозившей судье, я решил, что был прав. Когда Хеппенстол лишился возможности причинить какой бы то ни было вред судье, прекратилась первая серия угроз и нападений. Когда леди Барбер вернулась в Лондон, прекратилась и вторая, фиктивная. Однако все казалось слишком просто. И тут, словно затем, чтобы решить исход дела, последовала попытка самоубийства судьи. Сомнений в том, что это была подлинная попытка, не было, равно как не было сомнений и в том, что леди Барбер сделала все, что было в ее силах, чтобы спасти его. Врач заверил меня, что, если бы не ее быстрые и самоотверженные действия, судья неминуемо умер бы. И это развеяло мои последние подозрения. Теперь можно было быть уверенным, что леди Барбер не только не желает смерти мужа, но и готова сделать все, чтобы сохранить ему жизнь.
И вот, всего несколько недель спустя, судья был убит при обстоятельствах, вам хорошо известных. Существовало пять явных подозреваемых. Трое из них сейчас находятся в этой комнате. Четвертым был Бимиш. Пятой, разумеется, — леди Барбер. Тот факт, что преступление было совершено при помощи орудия, идентифицированного как то самое, которое в последний раз видели во время истберийских ассизов, позволило мне сразу исключить мисс Бартрам, а после некоего эксперимента — и мистера Маршалла. Но это поставило меня в затруднительное положение, потому что, исключив их, я исключал единственных двух подозреваемых, у которых был мотив совершить преступление именно в тот момент. Было очевидно, что, кто бы это ни сделал, он шел на немалый риск. Все свидетельствовало не только о незаурядной смелости и находчивости — столь отличных, заметьте, от нерешительности и неуклюжести, с какими предпринимались покушения во время турне, — но также и о крайней спешке. Создавалось впечатление, что убийство было совершено вынужденно, чтобы не упустить шанс, который мог оказаться единственным. Раздумывая о трех оставшихся подозреваемых, у двух из которых нельзя сказать чтобы не было веского мотива для убийства, я тем не менее не мог найти в их случаях причины для такой поспешности. Что же касается леди Барбер, то здесь и вовсе получался какой-то абсурд: как будто страстное желание сохранить жизнь мужу у нее внезапно сменилось тем, что я бы назвал непреодолимой тягой к убийству. И тем не менее, при всех прочих условиях, невозможно было закрыть глаза на то, что из всех троих она была самой вероятной убийцей.
Таковы были мои умозаключения до вчерашнего дня, пока вы, мистер Петтигрю, не дали мне ключ ко всей загадке, обратив мое внимание на тот факт, что в день убийства исполнялось ровно шесть месяцев со дня происшествия в Маркхэмптоне.
— Любой квалифицированный юрист увидел бы в этом смысл, — сказал Петтигрю. — Но должен признаться, я был удивлен тем, как быстро уловили этот смысл вы. Откровенно говоря, я надеялся, что не уловите.
— Я не уловил, в чем именно заключается смысл, — скромно возразил Моллет, — но понял, что какой-то смысл в этом есть. Дата убийства каким-то образом связана с датой дорожного происшествия. Отлично. Единственное, что оставалось, это начать все сначала и выяснить все, что можно, о том происшествии. Поэтому, уйдя от вас, я направился к Фарадеям, поверенным мистера Сибалда-Смита. И первый же заданный им мною вопрос принес объяснение, которое я так долго искал. Я спросил, на какой стадий находился процесс предъявления иска судье в момент его смерти, и партнер фирмы, с которым я беседовал, ответил, что на самом деле этот процесс еще не вышел за рамки переговоров. Они собирались зарегистрировать иск на следующий после смерти судьи день. Я заметил, что он был очень огорчен.
