— Почему вы мне все это говорите, мистер Квин?
— Скажем, я не удовлетворен официальной версией, миссис Импортуна. О, я не сомневаюсь, что у вас и Питера была связь — я пришел к этому выводу независимо от полиции. Но я не верю, что вы способны хладнокровно убить кого-то, а это убийство было хладнокровным. Конечно, я могу ошибаться — со мной такое бывало, и не раз. Но признаюсь, что на сей раз я хотел бы оказаться правым.
— Благодарю вас. — В голосе Вирджинии звучали нотки удивления.
— Теперь что касается того, почему я здесь. Ответите вы на мои вопросы или нет, зависит от того, решите ли вы мне довериться. Надеюсь, что да. Итак, 9 декабря прошлого года, миссис Импортуна, вы ходили с кем-то на ленч. С кем?
Вирджиния хихикнула:
— Что за нелепый вопрос после столь грозного вступления! Вы действительно ожидаете, что я помню такую мелочь, как свидание за ленчем десять месяцев назад?
— Пожалуйста, постарайтесь вспомнить. Это может оказаться отнюдь не мелочью, а чем-то жизненно важным для вас.
Его серьезность подействовала. Некоторое время ее взгляд блуждал по сторонам, потом наконец устремился на Эллери.
— Очевидно, я идиотка, но мне кажется, вы не пытаетесь завлечь меня в западню. — Эллери молчал. — К счастью, есть способ ответить на ваш вопрос, мистер Квин. Уже много лет я веду дневник. Я не пропустила ни дня с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. Надеюсь, вы не будете надо мной смеяться, но мне это казалось похожим на Эмили Дикинсон. Раньше я была абсолютно уверена, что стану современной Эмили, буду одеваться только в белое, проводить почти все время в своей комнате, сочиняя стихи, которым суждено бессмертие… Ну, вас вряд ли интересуют мои девичьи мечты. Но я каждый день записываю то, что со мной происходит.
— Да, — кивнул Эллери, — это действительно способ.
Он поднялся вместе с ней.
— Я сейчас вернусь, — сказала Вирджиния.
Ему казалось, что ее не было целый век.
Она вернулась с объемистым дневником в черной сафьяновой обложке с золотым тиснением, защелкивающимся на замок. Эллери с трудом сдерживался, чтобы не выхватить его у нее из рук.
— Это мой дневник за 1966 год. Садитесь, мистер Квин.
Вирджиния опустилась на диван — работы Данкана Файфа,[133] подумал Эллери, судя по спинке в форме лиры, — и он сел напротив, стараясь не смотреть на дневник. Она повернула в замке ключ на золотой цепочке.
— Ну, давайте посмотрим. Какого декабря, вы сказали, мистер Квин?
— 9-го.
— 9-го… Вот оно… А, тот самый день…
— В тот день произошло что-то особенное, миссис Импортуна? — беспечным тоном осведомился Эллери.
— Можно сказать и так. Тогда я впервые отправилась на свидание с Питером, да еще на публике. Кажется, Нино уехал по делам в Европу или куда-то еще. Это был глупый и рискованный поступок, но мы пошли в незаметный ресторанчик, где не бывал никто из моих знакомых…
Эллери едва не попросил: «Можно мне взглянуть, миссис Импортуна?» — но вовремя остановился, понимая, какой уязвимой чувствует себя Вирджиния, и удивляясь, как она вообще осмелилась признать существование дневника, не говоря уже о том, чтобы предъявить его. Попади он не в те руки… В его руки?
К своему изумлению, Эллери услышал ее голос:
— Но зачем мне пересказывать вам это, мистер Квин? Прочтите сами.
И дневник оказался у него в руках.
— Вы сознаете, миссис Импортуна, что предлагаете мне информацию, которую, если она окажется имеющей отношение к делу, я буду вынужден передать отцу, так как он ведет следствие? Только благодаря ему меня сюда пропускают. В любом случае я не смогу помешать предъявить вам обвинение и передать дело в суд. Вы понимаете это?
— Да.
— И тем не менее позволяете мне прочесть вашу запись за тот день, о котором идет речь?
Ее веки слегка дрогнули, но взгляд оставался безоблачным.
— Я не убивала своего мужа, мистер Квин, и не вступала ни с кем в заговор с целью его убийства. Да, я влюбилась в Питера Энниса, который не только красив, но и добр. Но раз вы уже знаете, что мы любим друг друга, как может дневник повредить нам?
Эллери осторожно открыл дневник и прочитал: «9 декабря 1966 г. Интересно, почему я продолжаю записи? Это нагромождение чувств, надежд, разочарований, страхов, радостей и прочего. Из-за радостей — тех немногих, которые у меня есть, — и из-за почти наркоманской жажды выразить их? Тогда почему я останавливаюсь на скверных эпизодах? Иногда я думаю, что это не стоит риска. Если Н. когда-нибудь найдет дневник…»
Он продолжал читать, погружаясь в поток мыслей и чувств Вирджинии, анализируя ее повествование о событиях того дня — встрече с Эннисом в неприметном ресторанчике, настойчивых уговорах Питера развестись с Нино Импортуной, ее испуге при расставании: «…если взгляд Питера выражал то, что мне показалось, а его прощальные слова означали то, о чем я думаю, зародыш превратится в урода, как бывает, если беременная женщина принимает талидомид, если не в кого-нибудь еще хуже», — дойдя до последних фраз: «Так что прощайте, миссис Бутылка, лучше я лягу в кроватку».
Эллери закрыл томик в кожаной обложке и протянул его Вирджинии. Она вставила ключ в замок, повернула его, надела цепочку на шею и спрятала ключ под вырезом платья.
Запертый дневник лежал у нее на коленях.
— Не возражаете, если мы немного помолчим?
Эллери поднялся, не дожидаясь ответа, и начал ходить по комнате, потирая затылок, дергая себя за ухо и за нос и наконец прижавшись лбом к краю каминной полки. Взгляд Вирджинии следовал за ним. Казалось, она терпеливо и бесстрашно ожидала того, что уготовила ей судьба. Вскоре эта аура спокойной уверенности стала ощутимой для Эллери. Он отошел от камина и посмотрел на Вирджинию:
— Где вы прячете ваши дневники, миссис Импортуна?
— В очень надежном месте, — ответила она. — Не спрашивайте, где именно, потому что я вам не скажу.
— Кто-нибудь знает о тайнике?
— Ни единая душа ни в этом, ни в ином мире.
— Даже Питер Эннис?
— Я же сказала, мистер Квин, — никто.
— Нет никакой вероятности, что кто-нибудь нашел этот том и прочитал его?
— Никакой, ручаюсь собственной жизнью. — Вирджиния улыбнулась. — Хотя я и так поставила жизнь на карту, верно, мистер Квин? Ко всем томам подходит только один ключ, и я никогда не снимаю цепочку. Даже когда принимаю ванну, даже когда сплю.
— А ваш муж не мог…
— Я никогда не спала в одной постели с мужем! — свирепо прервала его Вирджиния. — Когда он получал от меня то, что хотел, я уходила в свою комнату и запирала дверь.
— Миссис Импортуна, я должен спросить вас кое о чем…
— Лучше не надо.
— Прошу прощения, но Импортуна никогда не использовал плеть?
Она закрыла глаза, словно ища забвения в темноте, но почти сразу же открыла их.
— Нет, никогда. Но если вы хотите знать, что он использовал, не спрашивайте, потому что я вам не отвечу. Никто не услышит этого от меня, мистер Квин. А единственный человек, кроме меня, который мог бы рассказать, мертв.
Эллери взял Вирджинию за руку — она лежала в его пальцах доверчиво, как рука ребенка.
— Вы замечательная женщина. Я боюсь в вас влюбиться. — Он отпустил ее руку, и его тон изменился. — Не знаю, чем все это обернется, но вы видите меня не в последний раз.
* * *
Мистер Э. являл собой идеальное «пустое место» — как честертоновский почтальон[134] или «невидимка» более высокого ранга.
Он не был ни высоким, ни низкорослым, ни толстым, ни худым, ни блондином, ни брюнетом, ни молодым, ни старым, ни лохматым, ни лысым. Его лицо казалось вылепленным из теста или пластилина. Оно обладало способностью моментально приспосабливаться к непосредственному окружению, становясь его частью, как лицо в толпе.
Мистер Э. был одет не щеголевато и не убого — костюм нейтрального серого цвета обнаруживал лишь едва заметные признаки носки; под пиджаком были не совсем новая белая рубашка и серый галстук с чуть более темным рисунком; на ногах тускло поблескивали английские ботинки с немного стоптанными каблуками. В одной руке он держал темно-серую фетровую шляпу, а в другой — черный «дипломат».
Единственным его очевидным качеством была неприметность. Даже самый пытливый глаз едва ли взглянул бы на него дважды.
Однако обстоятельства были необычными, и инспектор Квин внимательно разглядывал мистера Э. Конфиденциального агента Нино Импортуны препроводили на Сентр-стрит два детектива, встретившие его в аэропорту Кеннеди, куда он прибыл самолетом «Эль Аль». Он выдержал пристальный взгляд инспектора терпеливо и спокойно, но со скромным чувством собственного достоинства и сел на стул, не оставив никаких воспоминаний о том, каким образом это проделал.
