Можно еще по гудку время узнать: в восемь часов гудит гудок за рекой, на фабрике «Тигель».
А что, если он уже прогудел, пока Миронов спал? Иной раз во сне не то что гудка, а и грома не услышишь. Как же теперь узнать, который час?
В другой день не стал бы Миронов ломать себе голову. Укутался бы потеплее в одеяло и уснул. Не велика беда, если и проспишь первый урок. Но ведь сегодня будет в классе новая учительница, нельзя проспать. А то она и вправду подумает, что не зря, видно, его Софья Федоровна свечкой ставила и на первой парте заставила сидеть. Нет, опоздать сегодня никак нельзя!
Миронов откинул прочь одеяло и вскочил с постели. Наскоро оделся, поплескался в тазу. А гудка за рекой все еще нет. Ну, значит, давно отгудел, и теперь уже очень поздно. Миронов накинул на плечи жар-жакет, схватил сумку, шапку и выскочил за дверь.
Бежит по узенькой дорожке к калитке, хлюпает ногами по воде.
И вдруг взревел фабричный гудок за рекой густым, низким голосом. Точно прорезал серую мглу над всем городом.
Ну, значит, не поздно еще. Миронов надел жар-жакет в рукава, нахлобучил шапку на затылок. Потом рванул разбухшую от дождя калитку и вышел на улицу.
Шумно на Гражданской. Внизу в канаве шумит мутный поток. С андреевского двора доносится визг и стук железной ручки колодца.
Миронов идет быстрым шагом. Нужно поскорей отойти подальше от андреевского двора. А то, чего доброго, Карасиха увидит его в окно и опять поднимет крик.
Дорожка от дома Мироновых сразу берет круто под гору.
За ночь размыло ее — ноги в жидкой глине так и разъезжаются. Миронов сошел с дорожки, идет по траве. Смотрит, как от каждого шага выступает из-под сапог вода. Совсем расползлась Гражданская улица!
И что это за несчастная улица! Стоит только пойти дождю — и через час прямо хоть плоты связывай или сколачивай ходули.
Вот если бы взять да и переехать на другую улицу. Свалить все вещи на телегу и перебраться на широкий светлый Главный проспект!
Только нет, никуда мать отсюда не поедет. Так и будет всегда копаться в своем огороде. И всегда будет напротив их дома этот крикливый андреевский двор.
Миронов спустился с высокого, крутого бугра. И только начал подыматься на другой, как услышал голоса.
Переговариваются где-то невдалеке. Все ближе и ближе голоса.
Может быть, это Соколов с ребятами? Миронов хотел было уже свистнуть, но подумал: «Нет, не Соколов. Соколов живет на буграх. А это кто-то из ребят, которые живут на низкой стороне. Верно, им по своей стороне сейчас не пройти, вот они и перебираются через дорогу на бугры».
Миронов прибавил шагу, поднялся на бугор и остановился. Смотрит вниз, на проезжую дорогу. Так и есть. Двое андреевских ребят, и Киссель с ними. Киссель впереди в своей мохнатой шапке, с холщовой сумкой через плечо. Он шагает по грязи, шлепая тяжелыми калошами, и все оборачивается назад к ребятам. Говорит, говорит, без умолку.
Вдруг Киссель поднял голову и замолчал. Увидел Миронова на буграх.
— Кабан идет! — крикнул он ребятам и пустился наутек, разбрызгивая грязь. Побежал обратно на свою низкую сторону. И те двое тоже повернули за ним.
Миронов только посмотрел им вслед и пошел дальше, наклонив низко голову.
Так он всю дорогу и шел, глядя себе под ноги. Только на углу, где нужно сворачивать на Главный проспект, оглянулся еще раз.
По низкой стороне идут Киссель с ребятами. Пробираются через грязь гуськом вдоль заборов, — видно, все еще боятся перейти на бугры.
Миронов свернул за угол, на Главный проспект.
На Главном проспекте грохот — по мостовой катят грузовики, а на стенках грузовиков написано большими буквами: «Электроток», «Красный Тигель», «Молоко-союз». Грузовикам уступают дорогу возы с сеном, испуганные лошади останавливаются, жмутся к панелям.
А по каменным плитам панелей шаркают метлами дворники, сметают жидкую грязь — тут тебе не Гражданская улица.
Хорошо идти по камням тротуара, мимо незнакомых домов, под грохот колес.
Да и ребята здесь не пристанут. Киссель храбрый только у своего андреевского дома.
Миронов остановился и стал рассматривать новенькое белое здание с черными железными воротами. Над зданием поднималась высокая башня, просвечивающая сквозными окнами, как фонарь. Это было новое пожарное депо. Его только что построили. Старинный собор на другой стороне улицы, белый, с синими куполами, стал как будто ниже с тех пор, как против него выросла башня депо.
Миронов хотел было посмотреть, как во дворе моют красную, как огонь, пожарную машину, но вспомнил, что сегодня нельзя опаздывать. Бегом пробежал он всю остальную дорогу, до самого школьного крыльца. Ворвался в раздевалку, широко распахнув дверь.
Гул стоит в школе — под потолками, в стенах. Ну, значит, звонка еще не было.
Но в раздевалке, заставленной высокими вешалками, тихо. Никого из ребят нет. Верно, все уже в классах, и до звонка осталось каких-нибудь две-три минуты!
Миронов кинул сумку на пол и сорвал с себя жар-жакет. Потом выбежал из раздевалки в коридор и остановился. Все ребята почему-то столпились в нижнем коридоре, облепили перила лестницы. Видно, что-то случилось там в конце коридора, у дверей учительской. Все туда смотрят.
Миронов протиснулся в середину толпы, приподнялся на цыпочки и посмотрел через головы ребят.
Там, у дверей учительской, стояла Екатерина Ивановна, зажав под мышкой свой коричневый портфель. А перед ней Пилсудский — без шапки, седой, взлохмаченный. Шинель забрызгана уличной грязью, на спине ящик. Пилсудский то наклоняется к Екатерине Ивановне, прижимая к груди шапку, то вдруг вытаращит на нее свои круглые глаза и стукнет об пол толстой сучковатой палкой.
Ребята смотрят на него и перешептываются. Никогда еще не видели они Пилсудского без шапки, такого сердитого и взлохмаченного.
Сторожу дяде Васе давно пора звонить на урок, но он остановился посреди коридора и, зажав колокольчик в руке, тоже слушает.
— Подумайте! — говорит Былинка. — Пилсудский к нам в школу пришел. И зачем это он пришел, интересно узнать?
— Он пришел карандаши и тетрадки продавать, — сказала Маня Карасева.
— Ну вот еще! Зачем ему ходить? У него своя будочка есть, — ответил кто-то рядом.
— А зачем же он с ящиком?
— Он всегда с ящиком.
Удивляются ребята, спорят, строят разные догадки. Только Миронов молчит. Хмурится, губы кусает. И вдруг издалека к нему Соколов пробирается, расталкивает всех. Схватил Миронова за рукав и шепчет, дыша ему в ухо:
— Это насчет фонаря. На нас пришел жаловаться.
— Ты почем знаешь? — зло прошептал Миронов и отвернулся от Соколова. А сам оглядывается — не услышал ли кто-нибудь?
Звонок. Наконец-то дядя Вася зазвонил. И двинулся прямо на ребят.
Ребята все разом повернулись и побежали, толкая друг друга, по лестнице наверх, в классы.
И дядя Вася тоже идет наверх. Переступает не спеша мягкими подшитыми валенками со ступеньки на ступеньку. А колокольчик в его руке бьется, как пойманная птица.
Опустела лестница. Только двое ребят отстали от других и остановились на первой площадке — Миронов и Соколов. Миронов прижался к перилам грудью, а толстый Соколов подбородком. И оба смотрят в пролет лестницы — в коридор.
Пилсудский уже идет к выходу. Он идет медленно, с шапкой в руке, оглядывая выбеленные стены, плотно закрытые двери, надписи над дверьми. И гулко раздается в опустевшем коридоре постукивание его палки и скрип деревянной ноги.
— Ну, Петька! — прошептал Соколов, когда в конце коридора глухо стукнула дверь, захлопнувшись за Пилсудским. — Пропали мы с тобой. Сейчас возьмут нас в оборот. Потянут на допрос.
Молчит Миронов, смотрит, хмурясь, куда-то в сторону.
Вдруг он тряхнул головой и повернулся к Соколову.
— Знаешь, про что я все думаю? Ведь он же нас не видел!
— Как не видел? Когда!
— Да тогда, ночью.
Соколов придвинулся близко к Миронову.
— Не видел, ты говоришь?
— Ну конечно, не видел. Я тогда в оба глядел, и никого на Гражданской не было. Он только потом догадался, когда мы у будки струсили.
— Ну, значит, можно и отпереться! — прошептал Соколов.
— Понятно, можно, — кивнул головой Миронов, — непременно нужно отпереться.
Соколов с Мироновым еще пошептались немного и побежали в класс.
Перед самой классной дверью Миронов остановил Соколова и сказал ему еще тише, чем прежде:
— Ты, смотри, при ребятах этих разговоров не заводи — ни со мной, ни с Кисселем. И не подходи ко мне лучше!
— Ладно!
Соколов и Миронов тихонько вошли в класс. У дверей они задержались.
Екатерины Ивановны еще нет, а ребята уже на местах. Только тихий гул стоит над партами, будто пчелы жужжат в кустах. Это ребята между собой потихоньку разговаривают.
