— А почему так, Екатерина Ивановна? — спросил Шурук.
— А как же иначе? Ведь если поставить сейчас другой фонарь, так его, может быть, завтра опять расколотят. Верно, ребята?
Ребята молчали.
— Как же теперь нам это выяснить? — спросила Екатерина Ивановна.
— Надо вот что сделать, — сказала Былинка. — Вызвать всех, кто живет на Гражданской, и каждого спросить: он разбил или не он? На Гражданской у нас живут Киссель, Карасева…
Киссель заерзал на месте. А Карасева покраснела до ушей.
— Не била я фонарей, — плаксиво закричала она, — не надо меня вызывать!..
— Погоди, Карасева, — сказала Екатерина Ивановна, — вызывать я никого не стану. Ребята, которые разбили фонарь на Гражданской, должны завтра же сами сознаться. А сейчас мы с вами будем продолжать урок…
В коридоре гремит звонок на перемену, и Екатерина Ивановна уходит из класса. Ребята с шумом поднимаются с мест. Сразу становится слышно, что в комнате тридцать шесть человек.
— Знаете что! Ведь эти фонарщики могут вылететь из школы, — говорит Шурук.
— Вот сознаются если, тогда, может быть, и не вылетят, — перебивает его Былинка.
— Все равно вылетят! — галдят ребята. — Так этого дела не оставят! Может, их еще в милицию поведут!
— Непременно поведут, и родителей заставят штраф платить!
Толкаясь на ходу, ребята валят толпой в коридор. Миронов выходит последним.
Былинка сейчас же подбегает к нему, хлопает всей ладонью по спине и говорит:
— Петя! Давай в пятнашки! Ты пятна!
И бежит от него со всех ног, раскатываясь, как на коньках, по гладкому полу.
Но Миронов не гонится за ней.
Он стоит у окна. Будто кого-то ждет.
И в самом деле, он ждет Соколова. Толстый Соколов хватает его за рукав, и они вместе идут в маленький узенький коридор в конце большого коридора. Здесь кладовые и рабочие комнаты. Все двери закрыты наглухо. Дневной вет пробивается сюда только через верхние стекла дверей.
— Не видел он нас тогда — факт! — шепчет Соколов. — И дураки мы будем, если сознаемся!
— Киссель не выдал бы, — говорит Миронов.
Соколов пожимает плечами.
— Киссель? Да ведь он первый полез к фонарю… Что же, он сам себя выдавать будет?
— Тише, — шепчет Миронов.
И оба они идут в самый дальний угол темного коридора. Здесь уже совсем тихо, еле доносится сюда шум перемены.
— А все-таки, — шепчет Миронов, — все-таки он может выдать — испугается и выдаст. Ты с ним поговори, когда пойдешь из школы.
— А ты сам поговори.
— Мне нельзя. Мы с ним в ссоре. Лучше уж ты настрочи его…
— Ладно.
— А потом ко мне зайди домой. Слышишь? Я тебя ждать буду.
— Есть такое дело.
И они повернули назад, к светлому коридору. Идут молча.
В раздевалке, в узких проходах между вешалками ребята натягивают свои пальтишки и вытряхивают калоши из мешков.
Миронов одевается по одну сторону вешалки, по другую сторону одеваются Киссель и Женька Шурук.
Только Миронов сунул одну руку в рукав жар-жакета, как вдруг он услышал:
— Киссель, а ведь это около вашего дома фонарь раскололи? — спрашивает Женька Шурук.
— Около нашего… — отозвался Киссель.
Миронов притаился за стенкой пальтишек и мешков с калошами и прислушивается. Он ждет, не скажут ли еще что-нибудь. Нет, ничего не слышно за вешалками.
Миронов надевает свой жар-жакет и собирается уже отойти от вешалки. Но вдруг слышит опять:
— Киссель! А Киссель!
— Ну чего тебе? — отзывается с неохотой Киссель.
— Уже не ты ли кокнул? — спрашивает его Шурук вполголоса. — Ты всегда ходишь с рогаткой.
Киссель сопит, — верно, надевает поверх пальто свою холщовую сумку. А потом отвечает спокойно и медленно:
— Рогатка? Рогатка всегда при мне… это верно. Да какой же я стрелок?… У нас есть стрелки получше меня.
Входная дверь тяжело захлопнулась за Кисселем, а Миронов все еще стоял около вешалки в жар-жакете, с шапкой в руке.
— Миронов, а Миронов! — окликнул его Соколов, вбегая в раздевалку.
Миронов оглянулся.
— Ах, это ты, Васька. А ну тебя! Я думал, что ты уже на улице. Беги, догоняй Кисселя — он только что вышел…
Соколов бросился к двери, а Миронов крикнул ему вдогонку:
— Шпарь!
В доме Мироновых пусто. Мать ушла полоскать белье на речку. Горчица одна дома. Подвязала полосатый передник, хозяйничает нынче.
Стол у нее уже давно накрыт к обеду. Салфетка чистая разостлана. Тарелки расставлены, ложка с вилкой возле каждой тарелки. Все аккуратно. Но обед еще не готов. Дрова под плитой не горят, а тлеют.
— Тетя Саша, — говорит Миронов, вешая свой жар-жакет на гвоздь у дверей. — Что, обед еще не скоро?
— Обед-то скоро, — говорит Горчица, — да только ты разделся зря. Тебе нужно к матери сбегать на речку, за бельем.
Миронов ничего ей на это не отвечает. Стоит у порога и переминается с ноги на ногу.
Горчица заглянула под крышку кастрюли, помешала в топке кочергой, а потом опять повернулась к нему.
— Ну что? — говорит. — Долго так стоять будешь столбом? Чай, она тебя там дожидается!
— Да я бы сбегал, только ко мне товарищ обещался зайти, — сказал Миронов.
— Подумаешь, какая важность! — говорит Горчица. — Товарищ! Что же, твой товарищ и подождать немного не может?
— Ладно, — говорит Миронов, — я пойду, только уж вы, тетя Саша, непременно велите ему подождать. Пускай он тут на стуле у окошка посидит. Я мигом ворочусь.
— Подождет, подождет, — сказала Горчица. — Ступай поскорее!
Миронов опять натягивает жар-жакет. И нехотя берется за шапку.
На улице сейчас совсем ясно и тихо — не то, что было днем.
Вода в канаве убыла, журчит потихоньку на самом дне. На небе клубятся облака. Теплый ветер дует в лицо. Миронов стоит у калитки и смотрит, не покажется ли на буграх Соколов.
Прошел какой-то мужчина в кожаной куртке, потом старуха с мешком на спине. А Соколова не видно.
Подождав немного, Миронов спустился на проезжую дорогу. Еще раз оглянулся на бугры. И побежал под гору к реке.
Вернулся он домой вместе с матерью, когда стемнело. Ввалился в сени запыхавшись. Поставил у самого порога тяжелую корзину с бельем и крикнул в комнаты:
— Не приходил?
— Нет, — спокойно ответила ему Горчица. — Никто не приходил.
Миронов садится у накрытого стола. Мать режет хлеб, зажигает лампу на столе и начинает разливать борщ.
Обедают молча. Мать, видно, очень устала, а Горчица не в духе.
— Куда это наш пионер нынче торопится? — говорит она, глядя, как Миронов торопливо глотает ложку за ложкой. — Смотри — обожжешься!
Миронов ей не отвечает. Оттолкнув от себя пустую тарелку, он встает из-за стола, хватает шапку и выходит за дверь. Идет к Соколову.
На буграх уже темно, ни земли, ни неба не видать. Такая чернота бывает, наверное, только в глазах у слепых.
Миронов ногами нащупывает знакомую дорожку. Только бы ее найти, и она доведет его до самого дома Соколовых. Ведь ходят же слепые. И еще как быстро ходят. Когда дорожка им знакома — прямо лупят вперед, подняв голову: кое-где только палкой в землю ткнут, чтобы с верной дорожки не сбиться.
Но Миронов не слепой, он не привык ходить в темноте.
Не успел он и десять шагов от дома отойти, как споткнулся и полетел. Руками и коленками — прямо в жидкую грязь. И шапка с головы свалилась.
Не поднимаясь с колен, шарит Миронов руками по земле. Шапку ищет. И бранится сквозь стиснутые зубы.
Еще бы! Тут спешить надо. А то у Соколовых закроются на все замки, и тогда никакими силами Ваську на крыльцо не вытянуть. А шапки никак не найти.
Но вот наконец нашлась шапка в луже. Поднял ее Миронов, но уже на голову не надевает. Держит крепко в руке. И вперед подвигается теперь медленно, шаг за шагом.
Вот досада, что палки с собой не захватил. Прежде чем шагнуть, ткнул бы в землю палкой. А то дорожка хоть и знакомая, а все попадаются на ней то камень, то кочка, то выбоина. Как будто кто нарочно изрыл дорожку и камней набросал, чтобы Миронов в темноте на каждом шагу спотыкался.
Наконец дотащился Миронов до калитки Соколовых. Пощупал рукой — открыта. Вот если бы и дверь еще не была на засове!
Добрался Миронов до крыльца, поднялся по крутым скользким ступенькам, дернул дверь. Заперта.
Миронов постоял перед дверью, переминаясь с ноги на ногу. Подергал ее тихонько. Постучал щеколдой — никто не слышит. Надо в окошко постучать, — может, Васька услышит и выйдет. Все окна в доме темные, только два окошка, самые крайние, над оврагом светятся.
Миронов пробрался к светлому окошку через густую заросль кустов и тихонько стукнул в стекло. В окошке сейчас же раздвинулась ситцевая занавеска и появилась круглая белесая голова Соколова. Вот он заслонил глаза рукой и прижался лбом к стеклу. Узнал, верно, кто стучит, и побежал к дверям с лампой. Поплыла лампа по комнате. По очереди посветила изо всех окон.
