которые он выдавал по капельке, как птичка — помет.
— Разоблачение Стакхауса не очень-то вам помогло, а, Киммель? Денег вы от него не добились, из-за новых врагов вам пришлось закрыть свою лавку, а Стакхаус позволяет себе открыть новое бюро под собственным именем! Нет, Киммель, признайтесь — фортуна вам изменила.
Киммелю хотелось запустить ножом Корби в зубы.
— Меня совершенно не интересует, чем занимается Стакхаус,— холодно ответил он.
— Покажите-ка нож,— сказал Корби, протянув руку.
Киммелю было противно глядеть, как Корби развалился у него на диване, противно осознавать, что, если он набросится на Корби, тот, вероятно, отразит удар. Киммель дал ему нож.
— Красавец,— произнес Корби с восхищением.— Где вы такой раздобыли? ___
Киммель ухмыльнулся, мрачновато, но не без удовольствия.
— В Филадельфии. Самый обычный нож.
— Но вполне годится, чтобы натворить крупных дел. Вот этим ножом вы и поработали над Хелен?
А как же, хотелось небрежно бросить Киммелю. Но он ничего не сказал, только крепко сжал толстые губы. Он стоял и ждал, что дальше, внешне невозмутимый, хотя ярость сжигала его душу, как яд, от нее даже слегка кружилась голова и немного поташнивало. Он предчувствовал, как через пару минут Корби встанет и врежет ему в лицо, врежет в живот, а если он попытается ответить, то врежет еще крепче. Киммель любил представлять, как берет Корби за горло обеими руками; ну, хотя бы одной, но уж если он вцепится, то ни за что не отпустит, пусть Корби бьет его как угодно и куда угодно. Нет, ни за что не отпустит, и, может быть, это случится уже сегодня, подумал Киммель, находя в этой надежде хоть и слабое, но утешение. А еще — так просто ударить Корби сзади ножом в шею, когда тот будет уходить. Или к тому времени сам он, как обычно, будет валяться на полу гостиной, и боль будет биться в каждой клеточке его огромного тела?
— Вам не кажется, что со Стэкхаусом вышла прелюбопытная история? Как видно, на его имени это никак не сказалось.
Корби открывал и закрывал нож. Киммелю было ненавистно слышать, как его нож щелкает в руках Корби.
— Я уже говорил, что меня это не интересует!
— Когда у вас будут очки? — осведомился Корби равнодушным тоном.
Киммель оставил вопрос без ответа. Очки, что бил Корби, в общей сложности обошлись ему уже в 260 долларов.
Корби поднялся.
— Мы еще встретимся, Киммель. Может быть, завтра.
Корби вышел из гостиной.
— А нож?! — произнес Киммель, идя следом.
У дверей Корби обернулся и отдал ему нож.
— Hy что бы вы без него делали?
На другой день вечером Киммель сел в машину и отправился на Лонг-Айленд, в Бенедикт. Но сперва он поехал в Хобокен, в последнюю минуту заскочил на паром, а потом, в Манхаттане, еще как следует покружил по западным улицам, спустился по Парковой авеню и лишь затем повернул на восток к туннелю
Мидтаун. Таким образом он попытался избавиться от приставленного KopOii «хвоста», который, как он знал, будет следовать за ним от самого дома. Слежка раздражала его почти так же, как оскорбления, что Корби бросал ему в лицо. Стоило Киммелю распознать «хвост» (а это бывало часто, хотя Корби все время менял людей) по дороге ли в свою лавку или в гастрономический магазин, как он краснел от злости, корчился от стыда; но одновременно в нем подымалось чувство собственного достоинства, оно приводило его в замешательство, не давало разделаться с «хвостом» или хотя бы ощутить по отношению к нему что- нибудь помимо тихого и убийственного стремления раздавить это ничтожество двумя пальцами, окажись оно в пределах досягаемости, как он раздавил бы надоедливого москита. В вечер поездки в Бенедикт он не заметил соглядатая, однако живо его себе представил, даже после того, как убедился, что должен был стряхнуть «хвост», и это действовало ему на нервы. Настроение у Киммеля было угрюмое и тревожное.
Он припарковался на главной улице недалеко от поворота на Марлборо-Роуд, закрыл дверцы на ключ и пошел пешком. Насколько он разглядел во мраке, на этой грязной темной улочке находилось всего два или три дома. Номеров было не различить, но луч карманного фонарика высветил имена владельцев на почтовых ящиках, что стояли у обочины. Стакхауса среди них не было, и Киммель пошел дальше, к белому дому за деревьями. Он оглянулся. Ни света фар, ни каких-либо звуков. Он добрался до почтового ящика и направил на него тонкий луч: У. П. Стэкхаус. Ни в одном окне не было света. Киммель глянул на часы. Всего тридцать три минуты десятого. Вероятно, Стэкхаус проводит вечер в компании одного из своих верных дружков. Тем не менее Киммель осторожно пересек лужайку и приблизился к дому. Он шел на цыпочках, его тяжелое тело поводило то вправо, то влево, однако в его движениях было куда больше вкрадчивой грации, чем в обычной походке. В саду он плавно нагнулся, нырнув под низко нависшей лозой, и обогнул дом. Света нигде не было.
Киммель вернулся к парадному. Позвонить или нет? Было бы приятно взбудоражить Стакхауса, заставить его по-настоящему испугаться за свое физическое благополучие, а то он что-то совсем ничего не боится. Сегодня можно было бы даже прикончить Стакхауса — от «хвоста» он избавился, а на алиби наплевать. Следов он не оставит. Снова обманет. Киммель задрожал, представив, как хрустнет горло Стакхауса под его пальцами, но тут до него вдруг дошло, что на том месте, где он стоит, Стэкхаус вполне может заметить его силуэт на фоне подсвеченного участка улицы, дошло, что в этот вечер его привело сюда одно только любопытство-- посмотреть, где живет Стэкхаус. Самого же Стэкхауса скорее всего вообще нет дома. Ему, можно сказать, повезло, что того нс оказалось дома, потому что на дом можно теперь поглядеть поосновательнее.
Он не спеша подошел к двери, прижал фонарик к стеклу в верхней ее части и заглянул внутрь. Кружок света выхватил часть пустого холла, блестящий темный пол. Холл производил впечатление совершенно пустого, правда света фонарика хватало фута на четыре, не более. Киммель нашел в одной из боковых стен окошко в полуподвальное помещение. Посветил. Белая стена, голый пол. Штор не было. Киммеля осенило, что Стакхаус мог выехать; внезапно нахлынувшая досада заставила его развернуться и быстро возвратиться к парадному.
Он нажал на кнопку. Раздался тихий мелодичный звон. Он подождал и нажал еще
