Едва хватило сил стоять, словно я был старцем, разрушенным тяжестью годов и несчастий. Спускаясь по лестнице, я по-прежнему мысленно продумывал множество противоречивых вариантов беседы, но был не в состоянии выбрать хоть один из них, который бы помог мне. Нотариус встретил меня с той же предупредительностью, что и накануне. Он держал на своих коленях большой портфель, закрытый на замок.
— Здесь у меня, — сказал он мне, похлопав по коже рукой, — собрано то, благодаря чему мы сможем держать их в своих руках. Однако пусть Господь простит меня, не заболели ли вы, господин граф?
— Пустяки, — ответил я. — Это просто волнение…
— Да, действительно, — признал этот добрый малый, — мы приближаемся к торжественной минуте. Даже я сам…
И лихо опрокинув стопку водки, он добавил:
— Я был бы тоже не прочь сказать этому барону Эрбо пару крепких словечек. Мой экипаж стоит на площади и через четверть часа…
— Я вот думаю… — начал было я. Но он улыбнулся с хитрым видом.
— Пусть господин граф полностью положится на меня. И мы проведем сделку без всяких трудностей.
— Тем не менее…
— Ни слова больше! Я хорошо знаком с делами подобного рода, пойдемте!
И, взяв под руку одновременно приветливым и почтительным образом, он повел меня к двери.
— Но нас ведь никто не торопит, — попробовал я было возразить.
— Нужно ковать железо, пока оно горячо. А не то барон может передумать.
В данный момент он все еще находится под впечатлением от вашего прибытия и готов пройти под Кавдинским ярмом.[8]
Я забылся, приободренный увлеченностью и доброжелательностью своего спутника. Впрочем, моя слишком явная нерешительность могла показаться ему подозрительной. Кроме того, из-за какого-то помутнения рассудка я начал находить ситуацию, в которой я беспомощно барахтался, небезынтересной. Из всех неудачников я, несомненно, был самым печальным и самым жалким. И все же мне было любопытно присутствовать в качестве высокомерного зрителя при крушении своих же собственных чаянии, и я сел в кабриолет рядом с нотариусом мысленно читая сонеты Шекспира. Кто сможет разгадать тайну человеческого сердца, которое в тот самый момент, когда оно угаснет под пронизывающими ударами способно найти отчаянное удовольствие в самой суровости боли?
Погрузившись в подобные мысли и пребывая в оцепенении, которое хотел бы продлить вечно, я слушал бойкую болтовню нотариуса. Он уже видел себя хозяином положения, он покупал право ренты, он договаривался о выгодной арендной плате и клялся восстановить менее чем за пять лет мое потрепанное состояние. Я бы поступил очень жестоко, выведя его из этого заблуждения сообщением о желании отказаться от борьбы.
Вскоре кабриолет уже ехал вдоль лесопосадки замка и нахлынувшие воспоминания ввергли меня в состояние крайнего уныния (что не прошло мимо внимания метра Меньяна).
— Мы, вероятно, могли бы отсрочить наш визит господин граф, поскольку я вижу, вы сильно возбуждены.
— Это всего лишь усталость, — пробормотал я, — …путешествие. Впрочем, свежий воздух идет мне на пользу.
— Прошу прощения, что я был настойчивым — продолжил он.
Между нами воцарилось молчание, в то время как кабриолет приближался к воротам замка. Я узнал место, на котором в первый и последний раз беседовал с Клер. Это было вчера, и это было так давно. Вчера она, должно быть, была жива, но сейчас. Затем мои мысли потекли в иное русло, я почему-то подумал, что три человека не умирают разом от болезни и не решают вместе — что было бы чудовищно! — покончить со своим существованием. Следовательно, какой-то таинственный преступник. Но я тут же оставил эти сумасбродные предположения.
Разве я не был уверен в том, что видел их всех троих, двигающихся в ландо?
Разве я не вдыхал запах от сигары барона? Правда мгновение спустя, в салоне… Я не смог удержать свой стон, и нотариус сочувственно склонился ко мне.
— Вы побледнели, господин граф. Скажите только слово, и мы вернемся.
Однако я был решительно настроен испить до дна этот роковой кубок: раз уж отодвинуть его от моих губ было невозможно. Не паду ли я завтра духом еще больше и, соответственно, не предстану ли я перед еще большими опасностями? Я знаком показал, что отказываюсь от этого предложения, и мы въехали на большой двор. Здесь ничто не изменилось с предыдущего дня. Слева виднелась по-прежнему приоткрытая дверь небольшого салона. Перелетая с башни на башню, каркали вороны, а весеннее солнце, освещая старые стены праздничным светом, делало их еще более серыми и как мне показалось более враждебными. Во дворе не было ни души.
— Это настоящий замок спящей красавицы, — пробурчал метр Меньян, который без сомнения надеялся на то, что нас встретят.
Он остановил кабриолет перед подъездом и мы вышли.
— Эй! Кто-нибудь! — позвал он.
Я чуть было не сказал ему, что он понапрасну теряет время и что владельцы замка не в состоянии нас услышать, но все свои усилия я тратил на то, чтобы стоять прямо и побороть слабость, которая исподтишка подтачивала мои последние силы. Мой спутник ухватил цепь колокола, и я услышал леденящие кровь удары.
Колокол заунывно звонил, а мне казалось, что я все еще слышу похоронный звон, стоя в глубине леса. Я дернул метра Меньяна за рукав.
— Клянусь Богом, я не знаю, почему эти люди, пригласившие нас, позволяют заставлять вас ждать, господин граф.
Он в бешенстве и с еще большим усердием стал дергать веревку, без умолку трезвоня. Наконец дверь раскрылась. На пороге появился Антуан и низко поклонился.
— Не желают ли господа пройти за мной? Господин барон тотчас же примет их.
— Хочется надеяться, — сказал нотариус надменным голосом.
Что касается меня, то я походил на человека, доведенного до бреда лихорадкой. Нотариус пропустил меня вперед, и я прошел за слугой внутрь этого проклятого замка принадлежащего моим предкам. Проходя через многие залы, я лишь мельком окинул их взглядом — до такой степени мое сердце было охвачено страхом. Мы направились к башне. Неужели слуга хотел посмеяться над нами или быть может он следовал полученным накануне до происшедшей драмы указаниям? Это без сомнения было удачное предположение. Но ведь этот же слуга, ведь это же он управлял ландо тогда, во время прогулки в парке…
Я вновь настолько запутался в противоречивых предположениях, что, когда слуга постучал в дверь гостиной, я не смог удержаться, чтобы не схватить нотариуса за руку.
— Не бойтесь, — шепнул мне метр Меньян, — я не дам провести себя.
Как будто бы я боялся этого. Сейчас выяснится ужасная истина, и я спрашивал себя.
— Войдите! — вдруг раздался голос. Распахнулась дверь, слуга объявил.
— Господин граф де Мюзияк… Метр Меньян.
Ступив несколько шагов, я увидел их всех троих, сидящих в глубоких креслах. Я увидел Клер в ее одеянии наяды[9] и баронессу, прикрывающуюся веером… Я увидел идущего навстречу и протягивающего мне руку барона Эрбо, большой палец которой был перевязан.
— Добро пожаловать, господин граф. Мы счастливы познакомиться с вами.
Его голос звенел в моей голове, словно труба Страшного Суда. Я вздрогнул от ужаса, когда моя рука дотронулась до его руки, которая оказалась теплой и сухой, но еще страшнее стало мне, когда я склонился над рукой баронессы. Сошел ли я с ума? Или же передо мной находились демоны?
Вместе с тем взгляд моей любимой, обращенный ко мне, был чистым, словно родниковая вода, и не скрывал никакой тайны. Кто придвинул мне кресло и в какой именно момент это произошло? Что отвечал я на приветливые слова барона? Этого я не могу вспомнить. Помню лишь очень четко свой страх, возрастающий по мере того, как моим глазам представились на мгновение забытые детали перстень, сверкающий на пальце барона, в то время как он машинально приглаживал свои бакенбарды, корзинка с рукоделием, стоящая прямо у моих ног, и еще видимый на ковре след от капель воска, тщательно соскобленных.
— Не желаете ли сигару, господин граф?
Я отказался. Нотариус объяснил, что путешествие утомило меня, и что я нуждаюсь в длительном отдыхе. Но я уже не слушал его, а лишь тупо уставившись на кончик горящей сигары, вдыхал ее дым, пытаясь сравнить его с тем дымом, который я вдыхал вчера в лесу. Затем, оставив в покое сигару, мои взгляды упорно возвращались к трем глубоким креслам, к трем силуэтам в полумраке комнаты, они были на том самом месте, где я их видел накануне. А когда беседа, скупо поддерживаемая нотариусом, смолкла, то у меня возникло чувство, что сейчас все должно было начаться сначала, что наши хозяева сейчас заснут, застынут в своих креслах, погрузятся в сон, который на этот раз будет вечным. Однако барон тут же, как будто бы разделяя мои опасения, выразил замечание, оживившее беседу. Мне было нетрудно догадаться, что его предупредительность была насквозь фальшивой и невыносимое ощущение принужденности, которое я чувствовал, должно быть, разделялось всеми, поскольку Клер упорно молчала и сидела теперь, не поднимая глаз. Мне стало неприятно, когда я заметил, что щеки ее побледнели, глаза были как бы обведены синими кругами, а губы полностью лишены притока крови. Ее мать казалась мне еще более исстрадавшейся. В частности, я отметил, что ее руки дрожали. Да и сам барон, несмотря на веселость, сигару и полноту деревенского дворянина, как показалось, только оправился от какой-то болезни, поскольку его голос моментами слабел и как-то странно надламывался.
