– Конечно, – согласился Вульф, покончил с инжиром и взял из подогревателя сырник с яйцом, обсыпанный хлебной крошкой. – Итак, ты впутан… Насколько я понимаю, в этом деле мы не можем ждать выгодного клиента.
– Нет. И уж во всяком случае не миссис Робильотти.
– Очень хорошо. – Он сунул сдобу в тостер. – Помнишь мои вчерашние слова?
– Да, помню. Вы сказали, что я унижаю себя. Но вы не сказали, что я окажусь свидетелем убийства, которое не принесет нам никакого дохода. Сегодня я депонирую чеки.
Он порекомендовал мне отправиться в постель, и я ответил, что если я это сделаю, то потребуется ядерная бомба, чтобы разбудить меня.
Приняв душ, почистив зубы, побрившись, надев чистые рубашку и носки, проделав прогулку в банк и обратно, я начал приходить к убеждению, что сумею протянуть день. У меня были три причины совершить поход в банк. Первая: люди имеют привычку умирать, и, если тот, кто подписал наш чек, умрет раньше, чем чек попадет в банк, нам его не оплатят. Вторая: я хотел побыть на свежем воздухе. Третья: мне было сказано областным прокурором, чтобы я все время находился в пределах досягаемости, то есть дома, а я хотел воспользоваться дарованной мне конституцией свободой передвижения. Однако все обошлось – когда я вернулся домой, Фриц сказал, что единственный телефонный звонок был от Лона Коэна из «Газетт».
Лон уже много лет оказывает нам различные услуги, и, кроме того, он мне симпатичен, поэтому я тут же позвонил ему. Он хотел заполучить рассказ очевидца, свидетеля последних часов жизни Фэйт Ашер. Я сказал, что подумаю и извещу его. За рассказ он обещал мне пятьсот долларов, которые пойдут не Ниро Вульфу, а мне, так как мое присутствие на приеме было сугубо личным делом, не имеющим никакого отношения к службе. Конечно, Лон Коэн изо всех сил давил на меня – обычная манера журналистов, – но я осадил его. Наживка была привлекательная – пять сотен и моя фотография в газете. Но я не мог обойти молчанием главного, а если я расскажу, как все произошло, тогда весь мир узнает, что я являюсь единственной помехой к тому, чтобы объявить смерть Фэйт Ашер самоубийством. И все, начиная от областного прокурора до дворецкого, насядут на меня. Я с огорчением думал, что придется отказаться от предложения Лона, когда раздался звонок. Я услышал голос Цецилии Грантэм. Она поинтересовалась, нахожусь ли я в одиночестве. Я ответил утвердительно, но заметил, что через шесть минут из оранжереи спустится Вульф, и я уже буду не один.
– Это не займет так много времени. – Голос у нее был хриплый, но не обязательно, чтобы от выпитого. Как и всем нам, включая меня самого, ей пришлось много разговаривать за последние двенадцать часов. – Если, конечно, вы ответите на мой вопрос. Ответите?
– Сперва задайте его.
– Относительно того, что вы сказали прошлой ночью, когда я побежала звонить доктору. Моя мать говорит, что вы думаете, будто Фэйт Ашер убили. Вы это говорили?
– Да.
– Почему вы это сказали? Вот мой вопрос.
– Потому что я так подумал.
– Не остроумничайте. Арчи. Почему вы так подумали?
– Потому что обстоятельства вынудили меня. Если вы считаете, что я увиливаю от ответа, то вы правы. Я очень хотел услужить девушке, которая так хорошо танцует, но не отвечу на ваш вопрос. Во всяком случае, сейчас. К сожалению, тут я ничего не могу поделать.
– Вы все еще продолжаете думать, что она была убита?
– Да.
– Но почему?
Я никогда не вешаю трубку до конца разговора, но, кажется, на этот раз мог бы это сделать. Впрочем, она сама сдалась как раз в тот момент, когда лифт с Вульфом остановился внизу. Вошел шеф, направился к письменному столу, устроил поудобнее спою тушу в кресле, просмотрел корреспонденцию, затем взглянул на календарь и откинулся назад, чтобы прочесть письмо на трех страницах от одного охотника за орхидеями из Новой Гвинеи. Он был на третьей странице, когда раздался звонок в дверь. Я встал, вышел в прихожую, сквозь одностороннее стекло увидел за дверью знакомую дородную фигуру и распахнул дверь.
– Бог мой! – произнес я. – Неужели вы никогда не спите?
– Очень мало, – сказал неожиданный посетитель, переступая через порог.
Я помог ему снять пальто, и он направился к двери в кабинет.
– Ваш визит честь для меня. Почему бы вам просто не вызвать меня к себе, Кремер?
То, что я назвал его «Кремер», а не «инспектор» или «мистер Кремер», было настолько неожиданно для него, что он остановился и обернулся.
– Почему вы никогда не приучитесь? – вопросил я. – Вы же дьявольски хорошо знаете, что мой шеф не любит, когда кто-нибудь является к нему без предварительной договоренности, даже вы, вернее, особенно вы! Вы только все осложняете. И вообще, разве вы не по поводу меня?
– Да, но я хочу, чтобы он присутствовал.
– Понятно, иначе вы просто послали бы за мной, а не утруждали себя. Если будете любезны…
Рев Вульфа прервал нашу беседу:
– К черту! Заходите сюда!
Кремер повернулся на каблуках и двинулся в кабинет. Я последовал за ним.
Единственным приветствием Вульфа был сердитый взгляд.
– Я не могу читать свою корреспонденцию при таком шуме, – холодно заметил он.
Кремер занял свое обычное место, сев в красное кожаное кресло перед столом Вульфа.
– Я пришел повидать Гудвина, – сказал он, – но я…
– Я услышал ваш голос в прихожей. Вы хотите осведомить меня о чем-то? Поэтому желаете, чтобы я присутствовал?
Кремер передохнул.
– Если я когда-нибудь захочу осведомить вас о чем-либо, немедленно отправьте меня в сумасшедший дом. Дело заключается в следующем: я знаю, что Гудвин является вашим человеком, и хочу, чтобы вы поняли ситуацию. Я счел, что разговаривать с ним лучше в вашем присутствии. По-моему, это разумно. Что вы скажете?
– Возможно. Так ли это, я узнаю, когда услышу вашу беседу.
Кремер вперил в меня взор своих пронзительных серых глаз.
– Я не собираюсь повторять все сначала, Гудвин. Я дважды сам допрашивал вас и к тому же читал протокол ваших показаний. Меня интересует только один момент, очень важный момент. Начнем с того, что я кое-что расскажу вам, чтобы больше не возвращаться к этому. В показаниях всех остальных свидетелей нет ни намека на то, что исключало бы самоубийство. Ни единого! Зато многое говорит за самоубийство. Если бы не вы, версия о самоубийстве была бы самой разумной, и похоже, я говорю только похоже, что таким и окажется окончательное заключение. Понимаете, что это значит?
Я кивнул.
– Да. Я оказался мухой в супе. Мне это нравится не больше, чем вам. Мухи не любят попадать в суп, особенно, если он горячий.
Кремер достал из кармана сигару, принялся раскатывать ее в ладонях, сунул между зубов, белых и ровных, и тут же вынул.
– Начну сначала, – сказал он. – Во-первых, ваше присутствие там. Знаю, что вы скажете, это есть в протоколе допроса: звонок от Остина Бэйна, затем от миссис Робильотти. Конечно, так бывает. Когда вы говорите что-либо, что может быть проверено, это всегда подтверждается. Но не организовали ли вы или Вульф этот звонок? Зная Вульфа и вас, я должен учесть вероятность того, что вы или Вульф хотели там присутствовать и предприняли соответствующие шаги. Так ли это?
Я зевнул.
– Простите, я не спал всю ночь. Я мог бы просто ответить «нет», но давайте покончим с этим раз и навсегда. Как и почему я оказался там, подробно объяснено в моих показаниях. Ничто не опущено. Мистер Вульф считал, чти я не должен был идти туда, так как этим самым я унижу себя.
– Является или являлся кто-нибудь из присутствующих на ужине клиентом Вульфа?
– Несколько лет назад клиентом являлась миссис Робильотти. Дело было завершено за девять дней. Кроме нее – никто.
Он перевел взгляд на Вульфа.
– Вы это подтверждаете?
– Да.
– С вами и Гудвином трудно быть в чем-либо уверенным. – Он вновь обернулся ко мне. – Хочу рассказать вам, как обстоит дело. Во-первых, яд. С этим все выяснено. В бокале был цианид. Это подтверждено анализом разлитого по полу шампанского, да и по быстроте действия это мог быть только цианид. Далее, двухунциевый пузырек в ее сумочке был наполовину полон кусочками содового цианида. Лаборатория называет их аморфными частицами, я называю их кусками. Далее, она показывала этот пузырек разным людям и говорила, что хочет покончить с собой; так продолжалось больше года…
После короткой паузы Кремер продолжал:
– Сумочка находилась в кресле в пяти метрах от нее, а пузырек лежал в сумочке, следовательно, она не могла вынуть из него кусочек яда, когда Грантэм принес ей шампанское, или сразу перед этим, но могла достать яд в любой момент в течение предыдущего часа и держать его в носовом платке. Исследовать носовой платок оказалось бесполезным, так как она выронила его и он упал в разлитое на полу шампанское. Такова версия самоубийства. Видите ли вы в ней какие-либо прорехи?
