– Кто там?
– Боб.
– Боб Пуэнте?
– Да.
– Минутку. Я натягиваю трусы.
Он отворил чуть позже. На полу валялась скрученная в ком одежда, вокруг нее образовалась лужица.
Стоя посреди отнюдь не большой комнаты, Люсьен Данж натягивал на себя джинсы и желтую футболку.
– Меня столкнул в воду этот идиот звукорежиссер, когда, не предупредив, сделал несколько шагов назад. Не мог же я оставаться там, когда я так вымок. Пришлось взять такси, поскольку у нас не было свободной машины. Бюджет у фильма маленький, и почти все съемки проходят на натуре.
– Ты доволен?
– За исключением моего вынужденного купания, да. Я теперь второй ассистент. Это прогресс. Еще месяц назад я был всего лишь стажером.
– Рассчитываешь стать режиссером?
– Еще как рассчитываю!
Это был небольшой человечек, смешно сложенный, при ходьбе он ставил ступни боком. Лицо у него было как резиновое, и он беспрерывно гримасничал.
– Ты поужинаешь со мной?
– При условии, что каждый платит за себя.
– Идет. Чему я обязан удовольствием видеть тебя?
– Очень скоро я тебе об этом скажу.
Люсьен натянул носки, надел черные полотняные туфли на веревочной подошве.
– Пошли. В двух шагах отсюда есть симпатичное бистро.
Это и в самом деле было бистро, которое, по-видимому, посещали только завсегдатаи, так как ничто здесь не притягивало взора. Мебели «Формика» не было. Деревянные столы, оловянная стойка, хозяин в рубашке с засученными рукавами и в синем фартуке.
– Добрый вечер, мсье Люсьен. Что вам подать?
– Один «Пикон гренадин».
– А вам, мсье?
– Стакан вина.
– Божоле? Рекомендую. Мне его присылает оттуда мой зять.
Боб подошел к грифельной доске, на которой было написано меню. Мидии в луковом соусе, телячье рагу под белым соусом. Сыры. Яблочный торт.
Они пошли и сели со своими бокалами за один из столиков, из кухни вышла высокая девица в черном платье и белом фартуке и направилась к ним.
– Так вы ужинаете здесь со своим другом, мсье Люсьен?
– Да.
– Подать вам то, что в меню?
– Ты будешь мидии? – спросил он у Боба.
– С удовольствием.
– Тогда то, что в меню, Леонтина.
– Вам прекрасно известно, что меня зовут не Леонтина.
– По-моему, это имя вам очень подходит. Вашим родителям следовало назвать вас Леонтиной.
Он подмигнул Бобу и шлепнул официантку по заду.
– Не стыдно вам?
– Нисколечки.
– А что подумает ваш друг?
– Что мы прекрасно ладим и что вы понимаете шутки.
Когда она отошла от них, он негромко произнес:
– Ну, что там у тебя?
– Полагаю, ты не виделся с моей сестрой?
– Когда?
– К примеру, вчера или позавчера.
– В последний раз я видел ее не меньше трех лет назад. Скажи-ка, она, наверное, сейчас чертовски красивая девушка. Тогда она выглядела несколько худоватой и у нее не было груди.
– Теперь есть.
– Занятная девица. Наверное, снимается.
– Почему ты так решил?
– Ты ее знаешь лучше, чем я, учитывая, что ты ее брат. Но я давно за ней наблюдал. Она вдруг решает быть таким-то персонажем, и можно было бы поклясться, что она не разыгрывает комедию, а автоматически становится этим персонажем. Впрочем, я думаю, что так оно и есть. Когда же она устает от роли или когда это уже больше не шокирует людей, она выбирает для себя новую кожу.
– То, что ты говоришь, весьма похоже на правду.
– Вот почему я говорю о кино. У нее была бы возможность при каждой новой съемке становиться другим человеком.
Он прервал свою мысль, чтобы обратиться к официантке, которая принесла мидий.
– Бутылку божоле, Леонтина. Мой друг говорит, что оно очень хорошее.
Затем спросил у Боба:
– Она в Париже?
– Должна быть здесь. Так она объявила в своем письме.
– Уехала, не предупредив?
– Да. И грозится исчезнуть навсегда. Я расспрашиваю ее парижских знакомых в надежде, что она навестила кого-нибудь из них.
– Это ничего не дало?
– Пока нет. Завтра пойду в бюро розысков в интересах семей.
– Это так серьезно?
– Ты сам только что это сказал. Она выбирает себе роль и действительно становится этим персонажем.
– Бедная Одиль. По сути дела, она хорошая девушка. Я бы даже сказал, что она лучше большинства своих подруг.
Если Одиль еще не привела свой план в исполнение, то вряд ли она просидела целый день и целую ночь в четырех стенах гостиничного номера.
Наверняка она выходила в город, скорее вечером, а не утром или днем, и как можно позднее.
Ночные рестораны на Елисейских полях были не в ее вкусе, она считала их снобистскими. Что до Монмартра, то он, на ее взгляд, был не чем иным, как большой ловушкой для доверчивых иностранцев.
Для нее существовал только Левый берег и, главным образом, Сен-Жермен-де-Пре.
За неимением хотя бы самой малой зацепки, Боб принялся обходить все более-менее известные места. Так, он заходил в заведения, наполненные дымом и грохочущей музыкой, где в полумраке парам едва хватало места, чтобы передвигать ногами.
– Вам столик, мсье?
– Нет. Спасибо. Я только на минутку.
Он облокачивался о стойку бара, заказывал что попало. Он начинал с того, что разглядывал посетителей, всякий раз надеясь увидеть сестру. Затем, уже в который раз, доставал из кармана фотографию.
– Она не появлялась у вас в последние две ночи?
Бармен, который часто оказывался и хозяином заведения, смотрел, хмуря брови, на портрет и качал головой.
– Этот снимок мне ничего не говорит. Но знаете, передо мной проходит так много народу.
– Если она приходила, то наверняка оставалась до закрытия, когда, мне думается, у вас поменьше клиентов.
– Да. Постепенно публика редеет. Нет! Я почти уверен, что никогда ее не видел.
Он начал с улицы Сент-Андре-дез-Ар. Затем настал черед улицы Сент-Женевьев, улицы Сен-Жак, улицы де ла Бюшри. Так случилось, что во время одного из своих приездов в Париж он уже обошел ночные рестораны в этом квартале.
Некоторые из них исчезли, зато появились новые.
Он заказывал джин с тоником, делал один глоток, вынимал из кармана фотографию, задавал свой вечный вопрос. По мере того как ночь отсчитывала часы, его план казался ему все менее и менее удачным, и у него появлялось желание отправиться спать.
– Еще один! – обещал он себе. – Последний.
Так, от последнего к последнему, он обошел ресторанов двадцать, один теснее и прокуреннее другого.
По дороге он вспомнил о том, что рассказал ему гитарист: он отвел ее в свой гостиничный номер на улице Муфтар, и она, разлегшись на кровати, голая слушала, как он играет на гитаре.
Это произошло в предыдущий приезд сестры, но должно было остаться ярким воспоминанием в ее памяти. Вот почему Боб двинулся в тот квартал. Ресторан, куда он вошел, по-прежнему обещая себе, что это последний, смахивал на какое-нибудь бистро – не слишком чистые стены, публика, состоящая большей частью из хиппи. Между столами ходила и пела женщина с темными жирными волосами, ей аккомпанировал такой же, как она, лохматый гитарист.
Никаких следов Одиль не было. Перед тем как уйти, он направился к стойке бара, за которой стоял огромных размеров хозяин с большими усами. Его торс обтягивала майка, на которую он не надел рубашки.
– Порцию рома.
Ему вдруг захотелось заменить джин с тоником чем-нибудь другим, и тут он увидел прямо перед собой бутылку рома.
– Знаете, певица-то не наша. Здесь со своими номерами выступают сами клиенты. Есть такие, что специально сюда за этим и ходят. Если у них получается не слишком плохо, я угощаю их стаканчиком.
Он оглядел Боба и спросил:
– Вы студент?
– Да.
– Так я и думал. Среди посетителей мало студентов. Много молодых англичан. Еще скандинавов. Все они так или иначе хиппи, но весьма симпатичные.
– Вам уже попадалась на глаза эта девушка?
Он без малейшей надежды протянул фотографию. Хозяин лишь мельком взглянул на нее.
– Если бы вы пришли прошлой ночью, вы бы застали ее за третьим столиком, тем, который сейчас занимают два негра.
– Вы не ошибаетесь?
– Я в этом уверен так же, как в том, что я вас вижу.
– Что она пила?
– Джин с водой.
Это был любимый напиток Одиль. Виски она пила, лишь когда отсутствовал джин.
– Как она была одета?
– Это что, допрос?
– Я пытаюсь удостовериться, что речь идет именно о ней. Она была одна?
– Пришла она одна, да.
– В котором часу это было?
– Примерно в четверть первого. Один южноамериканец, в жилах которого явно течет индейская кровь, играл на странной флейте. Сюда стекается публика отовсюду, и один вечер непохож на другой. Когда музыкант закончил играть, я увидел, что она поменяла место и села к нему за столик.
– Как она была одета?
– Темно-коричневые брюки и желтый пуловер, поверх него замшевая куртка.
Это был наряд, который Одиль носила чаще всего.
