Несколько дней подряд я наслаждался забытой свободой. К сожалению, корова Агарь так и не возвращалась. Странно, что и дом узнал меня далеко не сразу. Жалюзи на окнах, нитка сушеных груш, страусиное яйцо – все они приглядывались ко мне, словно пытаясь определить мое место в их мире. Я осторожно ходил по комнатам, стараясь не потревожить ни одну вещь. По той же причине я больше стоял, чем сидел. Я решил возобновить свои прогулки, однако первые порывы ветра загоняли меня обратно в дом. Я был совершенно один.
Воскресным днем (это было девятнадцатого декабря) ко мне явился первый гость – кадет четвертого класса По.
Он напоминал дождевую тучу, остановившуюся на пороге… Вспоминаю, он тогда действительно остановился на пороге.
– Я знаю, – выдохнул он. – Я знаю, что случилось с Мати.
А теперь, читатель, я расскажу тебе одну историю…
В том месте Америки, что зовется Нагорьями, жила девушка лет семнадцати. Миловидная, высокая и гибкая. Она приехала в этот захолустный край вместе с родителями, поскольку врачи советовали ее отцу сменить климат. И вышло так, что мать девушки вскоре после переезда тяжело заболела и умерла. Отец и дочь остались одни в своем уединенном жилище с видом на Гудзон. Им вполне хватало общества друг друга. Они читали вслух, разгадывали загадки и сложные головоломки, отправлялись в длительные прогулки по окрестным холмам. Девушка была крепкой и выносливой и внешне не тяготилась этой спокойной, размеренной жизнью. Но никто, даже отец, не знал, что творится у девушки внутри, ибо туда она никого не пускала.
Отец любил свою дочь. Он искренне считал ее утешением, ниспосланным ему Богом.
Но как бы ни любила дочь отца, как бы ни старалась скрасить его дни, она взрослела, и в ее душе появлялись иные желания. Девушка соскучилась по общению с другими людьми. Боясь обидеть отца, она ничем не выказывала свою тоску. Отец же, проведя много лет в большом городе, сильно устал от общения и не жаждал ни с кем видеться. Возможно, все мечты девушки так и остались бы напрасными, если бы не ее родственница – двоюродная сестра покойной матери. Эта женщина была замужем за банкиром и жила неподалеку, в Хэверстро. Она уловила душеные томления племянницы и прониклась к той сочувствием. Своих детей у жены банкира не было, и она охотно принялась опекать девушку, видя в ней прекрасные задатки, которые можно развить, и тогда… тогда часть славы достанется и ей, вызволившей юную затворницу из отцовского плена.
И потому, вопреки возражениям отца девушки, жена банкира начала знакомить ее со светской жизнью. Она катала девушку в карете, брала с собой на званые обеды. А когда подошло время, пригласила ее на первый бал.
Бал! При мысли о нем у девушки все замирало внутри. Она мысленно видела женщин в нарядных платьях из шелка, муслина и тонкой шерсти. Она видела элегантных мужчин во фраках, с волосами, подстриженными на манер римских императоров. В юном воображении проносились картины столов, изобилующих яствами и винами. А главное – она слышала звуки оркестра и видела кружащиеся пары. Шелест платьев, шуршание вееров. Мысленно она уже видела себя окруженной юными щеголями, готовыми отдать жизнь за единственный танец с нею.
Все это девушка знала лишь из романов, которые давала ей читать двоюродная тетка. Трудно сказать, мечтала ли она о такой жизни; повторяю, ее душа оставалась непроницаемой для других. Но жена банкира, найдя себе увлекательное занятие, всерьез взялась готовить двоюродную племянницу к первому балу. Чтение вслух и разгадывание головоломок отошли на задний план. В жизни девушки появились портные, а также французские учителя танцев и хороших манер. Видя ее в очередном новом платье, отец хмурился и говорил, что теткины затеи до добра не доведут. Девушка смеялась и делала вид, будто готова порвать наряд, раз он не понравился отцу. А потом она вновь принималась уверять отца, что дороже его у нее никого нет.
Настал день бала. Отец с гордостью и удовлетворением смотрел, как его принаряженная дочь садится в ландо. Она ничем не отличалась от девушек из богатых нью-йоркских семей. Дочь торопливо помахала отцу из окна кареты, и ландо покатилось в сторону Хэверстро. Весь вечер отец думал, не закружится ли у нее голова и не пересохнет ли во рту от такого обилия танцев. Он намеревался подробнейшим образом расспросить ее обо всем, что происходило на балу, и для порядка отчитать за легкомыслие. Он даже хотел спросить ее, когда она собирается оставить все эти «теткины глупости» и вернуться к прежней жизни.
А пока он дожидался ее возвращения, но дочери все не было. Давно миновало «обещанное время». Наступила полночь… Час ночи… Два часа. Чуя беду, отец взял фонарь и обошел все окрестные тропинки. Не найдя следов дочери, он решил седлать коня и ехать в Хэверстро… Он уже поставил ногу в стремя, когда увидел дочь. Она понуро брела к дому в своих бальных туфельках. У отца упало сердце.
Волосы девушки, прежде убранные в красивые локоны, превратились в один спутанный комок. Из узкой дыры в разорванном сиреневом платье проглядывало нижнее белье. Рукава-буф, зауженные книзу (дочь сама придумала фасон и очень гордилась этим), были варварски оторваны.
А еще отец увидел кровь. Кровь на запястьях дочери, на ее волосах. Но больше всего крови было там, внизу.
Девушка не смела поднять на отца глаза. Не позволила помочь ей вымыться. Все его расспросы о случившемся она встречала молчанием. В течение нескольких дней она вообще не произнесла ни слова.
Измученный ее молчанием, обезумевший от горя, отец поехал к ее двоюродной тетке (мысленно он уже не раз проклял эту женщину) и потребовал объяснений. Так он узнал о троих молодых людях.
Стройные, ладные – они появились словно из воздуха. Никто не знал, кто их пригласил, – гости вообще видели их впервые. Однако речь их была правильной, манеры – учтивыми, а одежда – вполне элегантной, хотя и довольно странно сидящей на них, как будто они у кого-то ее позаимствовали. Было заметно, как им нравится, что вокруг – столько женщин. По словам одного из гостей, эти молодые люди вели себя так, будто вырвались из монастыря.
Особое внимание незваных гостей привлекла девушка из Баттермилк-Фолс. Ничего не зная о мужском коварстве, она поначалу приняла ухаживания молодых людей за чистую монету и была им даже благодарна. Когда же поняла, чем обусловлено их внимание и куда направлены эти ухаживания, девушка замкнулась в себе и замолчала. Молодые люди, изобразив притворное разочарование, отошли, однако исподволь продолжали наблюдать за нею. Через некоторое время девушка решила выйти на воздух. Трое молодых людей последовали за ней.
Ни они, ни девушка в зал больше не вернулись. Не желая показывать тетке свой позор, девушка отправилась домой пешком.
Достаточно скоро раны на ее теле зажили. Душевные раны остались. Девушка сделалась еще молчаливее. В ее характере появилась новая черта – настороженность. Казалось, она все ждала – не раздастся ли скрип колес на дороге.
Внешне она оставалась такой же внимательной, заботливой дочерью. Но за всем этим скрывалось непонятное ожидание. Чего она ждала? Отец не рисковал спрашивать ее, но улавливал проблески этого ожидания. Они мелькали перед ним, как мелькает в толпе знакомое лицо. Отцу оставалось лишь теряться в догадках и ждать самому.
Несколько раз, вернувшись домой, он заставал дочь стоящей на коленях. Ее глаза были закрыты, а губы беззвучно шевелились. Он спрашивал, не помешал ли ее молитвам. Дочь отрицала, что молится, – она знала прохладное отношение отца к религии. Но после каждого из таких моментов она как-то особенно затихала. И отцу становилось не по себе, ему казалось, что дочь ведет странные беседы. Только с кем?
В один прекрасный день девушка удивила отца, сказав, что хочет устроить пикник. «Вот и замечательно! – подумал он. – Может, хоть это выведет дочь из ее непонятного состояния?» А какой чудесный день выбрала она для пикника. Солнечный, на небе – ни облачка. Дул теплый ветер. Отец с дочерью взяли с собой ветчины, устриц, заварной пудинг, груши и спелую малину, которую они покупали у фермера Гусмана. Они расположились на лужайке, невдалеке от обрыва, и с аппетитом ели. У отца ликовало сердце: наконец-то дочь оживает.
А потом она сложила тарелки, вилки и ложки в корзину для пикника (она с детства была очень аккуратной девочкой). Потом, взяв отца за руки, она подняла его и, глядя ему в глаза, крепко обняла.
Он был слишком изумлен и даже не ответил на ее объятие. А дочь подошла к самому краю обрыва. Посмотрела на север, на восток, на юг. Потом повернулась лицом к отцу и, весело улыбаясь, сказала: «Все будет хорошо. Все образуется».
Затем она подняла руки над головой, выгнула спину, словно ныряльщица. Не сводя глаз с отца, она… прыгнула вниз.
