26 сентября 1997 года
8 часов
Москва,
Фрунзенская набережная
Я уже не раз повторял, что высыпаюсь по-настоящему только после окончания очередного дела. До того самого момента, как обвинительное заключение будет составлено и подшито, а Костя Меркулов скажет свое обычное: «Ну все, старик. Отдыхай», я практически не сплю. Так, дремлю. Кемарю несколько часов в сутки. Причем мозг в это время продолжает работать на полную катушку. Как уж это ему удается — не знаю.
Но зато когда очередное следствие закончено — тут уж я отрываюсь. Дрыхну, как медведь в берлоге, по восемнадцать часов в сутки. И если бы не моя жена Ирина, которая время от времени тычет меня в бок, чтобы убедиться, что ее муж не впал в летаргический сон, я бы вообще не вставал с постели.
В блаженное состояние долгожданного отдыха я погрузился вчера, вернувшись из прокуратуры в первом часу ночи. Как водится, мы с Меркуловым и Грязновым опрокинули по рюмочке, чтобы отметить окончание очередного запутанного дела, а потом я поехал домой — спать.
Когда изобретут машину времени, я первым делом убью того американца, который придумал телефон. Разумеется, до того, как он сделал эту величайшую на свете глупость. Хотя наверняка это оказалось бы в итоге бессмысленным. Выдумали бы еще какой-нибудь аппарат, чтобы общаться друг с другом на расстоянии. В конце концов овладели бы телепатией. Вот так лежишь ночью, а в голове раздается звоночек. Точь-в-точь телефонный. И потом голос Меркулова:
Привет, Турецкий, как дела?..
Меня прошиб холодный пот. Что и говорить, сон был кошмарный.
Однако телефон все-таки звонил. Я, не открывая глаз, нащупал трубку.
Интуиция меня не подвела. Это действительно был Костя.
Я глянул на часы. Половина восьмого утра. Ранний звонок мог означать только одно — на этот раз выспаться мне не дадут.
Так и вышло.
Привет, Саша. Как дела?
Фу-ф... Ты, Меркулов, мне уже по ночам стал сниться. Имей совесть, перестань...
Во-первых, уже утро. Пора вставать. А во- вторых, ты срочно нужен. Так что собирайся. Машину за тобой я уже выслал.
Я хмыкнул в трубку:
Хоть бы раз позвонил и сказал, что я не нужен. Никому. И никогда больше не понадоблюсь. Вот был бы действительно праздник.
На том конце провода раздались щелчки. Я очень хорошо знал, что это такое. Когда Меркулов нервничает, он начинает постукивать ручкой о стол. Волнуется, значит.
А что случилось?
Убийство.
Ну ясно, что не рождение, раз ты за мной машину послал.
Хватит трепаться, Турецкий. Давай собирайся. — Меркулов явно разозлился. — Машина приедет минут через десять.
И куда ехать?
Дуй в Лужники. Грязнов уже там.
Тон у него был очень серьезный. Такой тон у Меркулова бывает только в двух случаях — если случилось что-то действительно из ряда вон выходящее и после разговора с начальством. Собственно говоря, разница была небольшая. Лично мне, следователю по особо важным делам Александру Турецкому, ни первый ни второй вариант не сулил ничего хорошего. Во всяком случае, на этот раз выспаться мне уже не дадут — это факт.
Стой, — закричал я, — кого убили-то?!
Но Меркулов уже повесил трубку.
Я открыл глаза и тут же снова закрыл. Послать бы все к чертовой матери и...
Кто это, Саша? — раздался из кухни голос Ирины. Она, как обычно, проснулась рано и уже шуровала у плиты.
Любовница, — подумав, ответил я. Это я так шучу.
Ира сделала паузу. Потом закричала:
Это не смешно, Турецкий!
Конечно. Скорее грустно, — со вздохом ответил я и рывком откинул одеяло.
8 часов 45 минут Москва,
Лужники
Я сразу догадался, что он раньше был спортсменом. Бывает так у опытных (скромнее, Турецкий!) следователей. Посмотришь на кого-нибудь, вроде человек как человек. Ничего примечательного. А где-то в неизведанных глубинах мозга вдруг само по себе появляется определение — «инженер», «бывший военный». Или вот как сейчас — «спортсмен». Как будто внутри сидит маленький Шерлок Холмс и подсказывает. Правда, по большей части он все- таки бездействует. Так что ничего не поделаешь — приходится шевелить мозгами самостоятельно.
Так вот, это, безусловно, был спортсмен. Не знаю почему, но я сразу определил.
Кроме того, лицо убитого было мне как будто известно. Хотя я мог бы поклясться, что знаком с ним не был. Интересно, правда? Такое ощущение, кажется, называют дежавю.
Почему-то когда спортсмены выходят на пенсию, они очень быстро превращаются в рыхлых, обрюзгших толстяков. Видимо, организм не выдерживает резкого перехода от интенсивных тренировок к обычному образу жизни. Продолжает вырабатывать энергию, которая теперь превращается в жир.
Мужчина лежал прямо на мокром асфальте. Руки разметало в стороны, носки туфель были врозь. Брюки нелепо задрались, обнажив узкие полоски белой, покрытой редкими волосами кожи над носками. Голый рыхлый живот убитого расплылся по всей нижней части туловища, почти прикрыв собой брючный пояс. Прямо у подбородка белела задранная рубашка, из-под которой выглядывал дорогой пестрый галстук. Черный пиджак из отличной ткани показывал свою шелковую подкладку. Первое, что бросалось в глаза, — маленький лейбл на внутреннем кармане пиджака. «Hugo Boss» — значилось ка нем.
«Ну вот вам и социальный статус налицо», — сразу подумал я.
Впрочем, о том, что убитый был человеком небедным, свидетельствовала и машина, из которой он, по всей видимости, выходил, когда его шлепнули. Это был, разумеется, давно ставший банальным, как «икарус», шестисотый «мерседес» с затемненными стеклами и чистыми, будто хрустальными, стеклами фар.
На безупречно отполированных боках машины отражались и стадион с недавно возведенной крышей, и милиционеры, и люди, столпившиеся поглазеть на происшествие. Заграничная полировка делает окружающий мир умытее и чище — это свойство в свое время подметили бессмертные Ильф и Петров.
Толпа уже начинала редеть. Впрочем, зевак, по-видимому, и так было немного — в Москве начали привыкать к заказным убийствам...
Над трупом уже давно колдовали эксперты — криминалисты и медики, а руководил ими дежурный следователь Мосгорпрокуратуры.
Маленькое входное отверстие пули находилось точнехонько над диафрагмой. Другое, такое же, было у виска. Ведущие телепередачи «Дорожный патруль», завидя такие раны, сразу делают вывод — «стрелял профессиональный киллер». Эх, ребята, если бы все было так просто...
В машине сидели шофер и еще один тип в костюме. Судя по мощному телосложению — охранник. Вид у обоих был задумчивый. Может, они вспоминали своего бывшего хозяина. А может, просто прикидывали, где бы найти новую работу.
Но скорее всего, их просто не отпускал Грязнов.
Чем больше я смотрел на все это, тем меньше мне хотелось браться за расследование. Вообще-то я не люблю поднимать лапки кверху и признаваться в том, что раскрыть преступление мне не по зубам. Делаю это крайне редко. Вы знаете. Но тут мне показалось, как раз такой случай. Наконец-то и тебе, Турецкий, сдаться придется. А почему — сам знаешь. Произошло заказное убийство — тут разобрался бы даже «Дорожный патруль». Как известно, подавляющее большинство заказных убийств не раскрываются. А значит, Меркулов повесил мне на шею почти стопроцентный «висяк» (почти каламбур!).
Спасибо тебе, Костя!
Я давно приметил Грязнова, который о чем-то беседовал с постовым милиционером, время от времени делая пометки в своем блокноте. Молоденький сержант в черной форменной куртке из кожзаменителя с кучей разных ремешков, карманчиков и кнопочек, мялся и теребил в руках рацию. Видимо, это был дежурный, который первым прибыл на место происшествия. Выражение лица Грязнова было строгим и даже каким-то суровым. Любит Слава напускать на себя угрожающий вид. Сто раз говорил: тебя свидетели пугаются. Нет, не помогает...
Мне не хотелось подходить к ним. Я знал, что ему расскажет милиционер — ничего. То есть ничего вразумительного или полезного. Дежурный прибыл на место и увидел то же самое, что и мы сейчас. Свидетелей, судя по всему, в момент убийства не было. А те, что были, конечно же сразу разбежались по домам. И их можно понять. Лучше быть подальше от мест, где сильные устраивают свои разборки. Шофер и телохранитель то лее, разумеется, ничего не заметили. Зря ты, Слава, чирикаешь в своем блокнотике. Дело гиблое. И постового мучить незачем. У него и так душа в пятки ушла оттого, что его допрашивает такая важная милицейская шишка, как Грязнов.
Я хотел домой.
Наконец Грязнов отпустил постового и подошел ко мне.
Ну как? — спросил он.
Грязнов обожает задавать вопросы, на которые нет и не может быть никакого ответа.
